Материалы по теме Север, пропущенное
Во-первых.
Из-за технической ошибки, я забыл выложить важный кусок Холмогорова (хе-хе), где он описывает гипотетическое Северное общество будущего в контексте России.
Всё там же, "Перспективы российской модернизации":
Для российской цивилизации еще на ранних стадиях ее существования характерна была иная этическая установка, коррелирующая с этосом Севера. Фукуяма говорит о повышенном индвидуализме русских, затрудняющем для них спонтанное социальное действие, а С.В. Лурье, в своем очерке этнической психологии русских, отмечает такие черты, как "недоверчивость к другим народам, самоизоляцию, скрытность, всегда бросавшуюся в глаза иностранцам, ощущение своей особой миссии в мире, миссии, которая требовала постоянного внутреннего напряжения и самозамкнутости". После формирования целостного этоса Севера можно будет, на наш взгляд, говорить о возникновении этики недоверия, как основы для принципиально новой сети отношений, - поведенческая установки предполагающей возможность и высокую вероятность отказа людей от морального поведения даже в том случае, когда оно общепризнанно. В определенном смысле, взгляд на мир здесь плюралистичен, никаких оснований предполагать тождество своего и чужого морального содержания здесь нет, однако этот плюрализм не имеет однозначно позитивного оттенка: другой может оказаться носителем неприемлемых и враждебных поведенческих установок. Опасливость и осторожность будут фундаментальными чертами поведения, обеспечивающими предотвращение негативных ситуаций в будущем. Этика недоверия - это мировоззрение антропологического минимализма, отталкивающегося от понимания того, что "мир во зле лежит", человеческая природа является падшей и греховной, а значит человеку всегда требуется определенное усилие над собой, определенная "выдрессированность", чтобы вести себя морально. Нет никаких оснований ожидать от людей "хорошего" и, тем более, быть уверенным в этом.
Возводя антропологический минимализм русских к византийскому влиянию Константин Леонтьев писал: "В нравственном мире мы знаем, что Византийская идея не имеет того высокого и во многих случаях крайне преувеличенного понятия о земной личности человека, который внесен в историю Германским феодализмом, знаем наклонность Византийского нравственного идеала, разочарованного во всем земном, в счастии, в устойчивости нашей собственной чистоты, в способности нашей к полному нравственному совершенству здесь, долу". Этот принцип ведет к определенному социальному пессимизму - отказу от мнения о безусловной справедливости и моральности общества. И человек, и множество людей и общество в целом могут быть несправедливыми, находиться в тотальном нравственном заблуждении, мало того - сознательно придерживаться "пути зла". Потому невозможно ожидать от человека и общества морального поведения, строить человеческое действие исходя из этих ожиданий. Для ориентации в социальном космосе, где действуют не только ангелы, но и демоны, и справедливость торжествует не всегда, необходимо различение, постоянное этическое суждение и оценка обстоятельств и человеческих действий. Для такого суждения необходимо постоянное сознание должного, а потому на место расчета на естественную нравственную интуицию встает твердое знание моральных императивов и действие с опорой на ценности. Такое действие не может совершаться в расчете на признание, коль скоро от людей и общества трудно ожидать справедливости. Моральное поведение должно быть осуществлено не потому, что оно получит признание, а потому, что оно морально, ориентировано на служение высшим ценностям даже тогда, когда общество их не придерживается. Людей объединяет не столько взаимное доверие, сколько служение общему делу, общей ценности, которая направляет и синхронизирует их действия. В сходных ситуациях носители этики недоверия действуют не по общественному договору (формальному или выстроенному на уровне взаимного доверия), а по общему, заданному ценностью алгоритму.
Северный этос предполагает превращение личности в первостепенный уровень социальности, прежде всего за счет признания за ней возможности отказа от участия в любой социальной деятельности. Для данной этической системы принцип "пусть все, но не я" исключительно важен. Для "северного человека" характерно сообразоваться, с одной стороны, с личным суждением по тому или иному вопросу, а с другой - апеллировать непосредственно к высшим ценностям и к высшим уровням социальной иерархии, минуя средние. Вторым полюсом социальной интеграции должно стать наднациональное политическое сообщество - фактически северная "универсальная империя", предполагающая непосредственный и добровольный характер служения ей человека.
Интересно, что именно такая модель представлялась психологически наиболее комфортной русским крестьянам в дореволюционный период - народное сознание фактически не признавало никаких промежуточных инстанций между собой (в данном случае - крестьянским миром - низовой ячейкой организации общества) и царем, воплощавшим верхний, социетальный уровень интеграции. Посредствующие инстанции "бояре", "псари" и т.д. казалось ненужной помехой и великое колонизационное движение русских было бегством не от государства как Верховной Власти Царя, бегством не от Империи, а от посреднических бюрократических институтов. Более того, можно предположить, что уход от жесткого государственного контроля на контролируемые только военной властью окраины воспринимался как "поновление" непосредственной связи низового уровня - индивидуального и общинного, с верхним - царским, имперским.
Северный этос, на наш взгляд, формирует человека ориентирующегося на ценность, а не на систему стандартных предписаний. Он предполагает жесткую различенность ценностей и анти-ценностей, доброго и дурного, повышенный интерес цивилизации к своим ценностным основаниям, ощущение себя форпостом духа и цивилизации в варварском окружении, "светом во тьме". В некотором смысле - это общество нетерпимости ко злу. Модели поведения , осознаваемые как неприемлемые воспринимаются как проблем, а их устранение считается важной общественной и личной задачей. На уровне личного поведения предполагается отрицание дурного едва ли не более интенсивное, чем на уровне социальном и государственном. Можно предположить для северного общества массивную аскетическую тенденцию, как монашескую, так и мирскую. Однако личный уровень социального действия может и должен органично дополняться высшим уровнем - ценности должны быть известны, хорошо прописаны и не допускать перетолкования и извращения. В этом смысле, в противоположность Западу, проявляющему интерес прежде всего к гетеродоксии, как источнику инновационных изменений, Северу будет интересна прежде всего Ортодоксия, - определенность, ясность и выверенность религиозного учения…
Неоортодоксальные тенденции будут диктовать постепенное возвращение общественного интереса к Церкви, как к универсальному сообществу верующих и как к духовной инстанции, полномочной выносить суждение относительно основополагающих ценностей. Ценность не может быть "выработана" или "открыта" (то есть быть чем-то относительно историческим), она должна быть дана свыше, то есть быть предельно генеральной. Отсюда легко предположимо и особое внимание к типу поведения, противостоящему разрушающему ценности варварству - монашеской аскезе, святости, как к типам поведения, созидающим ценности.
Цивилизационная ориентация Севера открывает перспективы для формирования иного типа властвования - достаточно специализированного, но более соответствующего понятию власти. Это власть чрезвычайная, относящаяся к сферам обеспечения общественной безопасности, защите существования общества в целом, и власть нормотворческая, преобразующая внеполитический хаос в окультуренный и отрегулированный политический космос. В противоположность "бюрократическому" государству Запада такой тип государственности можно назвать чрезвычайным.
Этос Севера не может не способствовать увеличению внимания к развитию спецслужб. Предотвращение негативного поведения, возводится в политический и военный принцип, одним из элементов которого станут предупредительные удары. Неизбежно развитие разведки и сил специального назначения, готовых нанести удары по управляющим центрам противника задолго до предполагаемой агрессии. То исключительное уважение, окруженное мифологическим ореолом, которое питали русские к своим спецслужбам на протяжении ХХ века, не может быть случайной психологической чертой. Интересно, что в ходе политической борьбы в России в 1999-2000 годах в качестве реальных претендентов на власть котировались исключительно бывшие разведчики (что характерно - не военные). В политическом смысле формирующееся общество может быть названо обществом безопасности, в чем-то даже обществом перестраховки, что вполне естественно в виду исключительной остроты современных глобальных угроз. Однако это не тождественно "полицейскому государству", - речь идет не столько о тотальном контроле и ограничении, сколько о неограниченном целевом воздействии государства на любые сферы общественной жизни. Например, вместо цензурного запрета (например - на критику власти), будут использоваться технологии увеличения привлекательности образа власти, с одной стороны, и нейтрализации негативного воздействия критики на массовое сознание, - с другой (какая прелесть - Г.Н.).
Инновационная установка Севера, на наш взгляд, будет носить иной характер [чем на Западе]. Установка на первентивное обеспечение безопасности общества, как на одну из ценностей, будет диктовать широкое развитие инноваций, поскольку возникающие угрозы могут иметь самый неожиданный характер, а значит никогда не известно - что именно может оказаться жизненно необходимым в следующий момент. С другой стороны, первостепенное внимание будет уделяться адаптивному, утилитарному аспекту инноваций - от любого продукта будут требоваться его удобство, надежность, простота в обращении.
Другим возможным достижением северной сверхмодернизации может стать формирование неорыночного хозяйства, то есть экономики свободной, с одной стороны, от тотального бюрократического контроля, характерного для современных западных обществ, с другой, от не менее жесткого давления со стороны "капиталистических" структур. Государственное воздействие на такую экономику видимо будет носить характер аналогичный воздействию на другие сферы общественной жизни - глубокий, но целевой, преследующий интересы выживания общества в целом. Главной задачей государства будет не столько регулирование, сколько недопущение криминального воздействия на экономику, устранение негативного экономического поведения.
Таковы основные черты сверхмодернизационной модели Севера, в которой могут быть с одной стороны усвоены все значительные достижения западного "модерна", а с другой - предложен новый вариант "современного общества", значительно отличающийся по цивилизационному этосу от Запада. Эта модель кому-то может показаться слишком жесткой, технократичной, существенно разнящейся от мечтаний о грядущем тысячелетии как об эре буйного "духовного расцвета" (обычно отождествляемого с оккультным расцветом). Некоторая "формалистичность" изложения проистекает из того, что описываемая цивилизационная ориентация еще не предопределяет ценностных оснований той или иной цивилизации. Можно предположить, что Север обеспечит значительный духовный и культурный расцвет входящих в его орбиту народов, однако конкретные формы, в которые выльется этот расцвет определять преждевременно.
P.S. Кстати, материалы отсюда тоже пойдут в пост о Севере и ошибках Крылова. Когда он будет.
Из-за технической ошибки, я забыл выложить важный кусок Холмогорова (хе-хе), где он описывает гипотетическое Северное общество будущего в контексте России.
Всё там же, "Перспективы российской модернизации":
Для российской цивилизации еще на ранних стадиях ее существования характерна была иная этическая установка, коррелирующая с этосом Севера. Фукуяма говорит о повышенном индвидуализме русских, затрудняющем для них спонтанное социальное действие, а С.В. Лурье, в своем очерке этнической психологии русских, отмечает такие черты, как "недоверчивость к другим народам, самоизоляцию, скрытность, всегда бросавшуюся в глаза иностранцам, ощущение своей особой миссии в мире, миссии, которая требовала постоянного внутреннего напряжения и самозамкнутости". После формирования целостного этоса Севера можно будет, на наш взгляд, говорить о возникновении этики недоверия, как основы для принципиально новой сети отношений, - поведенческая установки предполагающей возможность и высокую вероятность отказа людей от морального поведения даже в том случае, когда оно общепризнанно. В определенном смысле, взгляд на мир здесь плюралистичен, никаких оснований предполагать тождество своего и чужого морального содержания здесь нет, однако этот плюрализм не имеет однозначно позитивного оттенка: другой может оказаться носителем неприемлемых и враждебных поведенческих установок. Опасливость и осторожность будут фундаментальными чертами поведения, обеспечивающими предотвращение негативных ситуаций в будущем. Этика недоверия - это мировоззрение антропологического минимализма, отталкивающегося от понимания того, что "мир во зле лежит", человеческая природа является падшей и греховной, а значит человеку всегда требуется определенное усилие над собой, определенная "выдрессированность", чтобы вести себя морально. Нет никаких оснований ожидать от людей "хорошего" и, тем более, быть уверенным в этом.
Возводя антропологический минимализм русских к византийскому влиянию Константин Леонтьев писал: "В нравственном мире мы знаем, что Византийская идея не имеет того высокого и во многих случаях крайне преувеличенного понятия о земной личности человека, который внесен в историю Германским феодализмом, знаем наклонность Византийского нравственного идеала, разочарованного во всем земном, в счастии, в устойчивости нашей собственной чистоты, в способности нашей к полному нравственному совершенству здесь, долу". Этот принцип ведет к определенному социальному пессимизму - отказу от мнения о безусловной справедливости и моральности общества. И человек, и множество людей и общество в целом могут быть несправедливыми, находиться в тотальном нравственном заблуждении, мало того - сознательно придерживаться "пути зла". Потому невозможно ожидать от человека и общества морального поведения, строить человеческое действие исходя из этих ожиданий. Для ориентации в социальном космосе, где действуют не только ангелы, но и демоны, и справедливость торжествует не всегда, необходимо различение, постоянное этическое суждение и оценка обстоятельств и человеческих действий. Для такого суждения необходимо постоянное сознание должного, а потому на место расчета на естественную нравственную интуицию встает твердое знание моральных императивов и действие с опорой на ценности. Такое действие не может совершаться в расчете на признание, коль скоро от людей и общества трудно ожидать справедливости. Моральное поведение должно быть осуществлено не потому, что оно получит признание, а потому, что оно морально, ориентировано на служение высшим ценностям даже тогда, когда общество их не придерживается. Людей объединяет не столько взаимное доверие, сколько служение общему делу, общей ценности, которая направляет и синхронизирует их действия. В сходных ситуациях носители этики недоверия действуют не по общественному договору (формальному или выстроенному на уровне взаимного доверия), а по общему, заданному ценностью алгоритму.
Северный этос предполагает превращение личности в первостепенный уровень социальности, прежде всего за счет признания за ней возможности отказа от участия в любой социальной деятельности. Для данной этической системы принцип "пусть все, но не я" исключительно важен. Для "северного человека" характерно сообразоваться, с одной стороны, с личным суждением по тому или иному вопросу, а с другой - апеллировать непосредственно к высшим ценностям и к высшим уровням социальной иерархии, минуя средние. Вторым полюсом социальной интеграции должно стать наднациональное политическое сообщество - фактически северная "универсальная империя", предполагающая непосредственный и добровольный характер служения ей человека.
Интересно, что именно такая модель представлялась психологически наиболее комфортной русским крестьянам в дореволюционный период - народное сознание фактически не признавало никаких промежуточных инстанций между собой (в данном случае - крестьянским миром - низовой ячейкой организации общества) и царем, воплощавшим верхний, социетальный уровень интеграции. Посредствующие инстанции "бояре", "псари" и т.д. казалось ненужной помехой и великое колонизационное движение русских было бегством не от государства как Верховной Власти Царя, бегством не от Империи, а от посреднических бюрократических институтов. Более того, можно предположить, что уход от жесткого государственного контроля на контролируемые только военной властью окраины воспринимался как "поновление" непосредственной связи низового уровня - индивидуального и общинного, с верхним - царским, имперским.
Северный этос, на наш взгляд, формирует человека ориентирующегося на ценность, а не на систему стандартных предписаний. Он предполагает жесткую различенность ценностей и анти-ценностей, доброго и дурного, повышенный интерес цивилизации к своим ценностным основаниям, ощущение себя форпостом духа и цивилизации в варварском окружении, "светом во тьме". В некотором смысле - это общество нетерпимости ко злу. Модели поведения , осознаваемые как неприемлемые воспринимаются как проблем, а их устранение считается важной общественной и личной задачей. На уровне личного поведения предполагается отрицание дурного едва ли не более интенсивное, чем на уровне социальном и государственном. Можно предположить для северного общества массивную аскетическую тенденцию, как монашескую, так и мирскую. Однако личный уровень социального действия может и должен органично дополняться высшим уровнем - ценности должны быть известны, хорошо прописаны и не допускать перетолкования и извращения. В этом смысле, в противоположность Западу, проявляющему интерес прежде всего к гетеродоксии, как источнику инновационных изменений, Северу будет интересна прежде всего Ортодоксия, - определенность, ясность и выверенность религиозного учения…
Неоортодоксальные тенденции будут диктовать постепенное возвращение общественного интереса к Церкви, как к универсальному сообществу верующих и как к духовной инстанции, полномочной выносить суждение относительно основополагающих ценностей. Ценность не может быть "выработана" или "открыта" (то есть быть чем-то относительно историческим), она должна быть дана свыше, то есть быть предельно генеральной. Отсюда легко предположимо и особое внимание к типу поведения, противостоящему разрушающему ценности варварству - монашеской аскезе, святости, как к типам поведения, созидающим ценности.
Цивилизационная ориентация Севера открывает перспективы для формирования иного типа властвования - достаточно специализированного, но более соответствующего понятию власти. Это власть чрезвычайная, относящаяся к сферам обеспечения общественной безопасности, защите существования общества в целом, и власть нормотворческая, преобразующая внеполитический хаос в окультуренный и отрегулированный политический космос. В противоположность "бюрократическому" государству Запада такой тип государственности можно назвать чрезвычайным.
Этос Севера не может не способствовать увеличению внимания к развитию спецслужб. Предотвращение негативного поведения, возводится в политический и военный принцип, одним из элементов которого станут предупредительные удары. Неизбежно развитие разведки и сил специального назначения, готовых нанести удары по управляющим центрам противника задолго до предполагаемой агрессии. То исключительное уважение, окруженное мифологическим ореолом, которое питали русские к своим спецслужбам на протяжении ХХ века, не может быть случайной психологической чертой. Интересно, что в ходе политической борьбы в России в 1999-2000 годах в качестве реальных претендентов на власть котировались исключительно бывшие разведчики (что характерно - не военные). В политическом смысле формирующееся общество может быть названо обществом безопасности, в чем-то даже обществом перестраховки, что вполне естественно в виду исключительной остроты современных глобальных угроз. Однако это не тождественно "полицейскому государству", - речь идет не столько о тотальном контроле и ограничении, сколько о неограниченном целевом воздействии государства на любые сферы общественной жизни. Например, вместо цензурного запрета (например - на критику власти), будут использоваться технологии увеличения привлекательности образа власти, с одной стороны, и нейтрализации негативного воздействия критики на массовое сознание, - с другой (какая прелесть - Г.Н.).
Инновационная установка Севера, на наш взгляд, будет носить иной характер [чем на Западе]. Установка на первентивное обеспечение безопасности общества, как на одну из ценностей, будет диктовать широкое развитие инноваций, поскольку возникающие угрозы могут иметь самый неожиданный характер, а значит никогда не известно - что именно может оказаться жизненно необходимым в следующий момент. С другой стороны, первостепенное внимание будет уделяться адаптивному, утилитарному аспекту инноваций - от любого продукта будут требоваться его удобство, надежность, простота в обращении.
Другим возможным достижением северной сверхмодернизации может стать формирование неорыночного хозяйства, то есть экономики свободной, с одной стороны, от тотального бюрократического контроля, характерного для современных западных обществ, с другой, от не менее жесткого давления со стороны "капиталистических" структур. Государственное воздействие на такую экономику видимо будет носить характер аналогичный воздействию на другие сферы общественной жизни - глубокий, но целевой, преследующий интересы выживания общества в целом. Главной задачей государства будет не столько регулирование, сколько недопущение криминального воздействия на экономику, устранение негативного экономического поведения.
Таковы основные черты сверхмодернизационной модели Севера, в которой могут быть с одной стороны усвоены все значительные достижения западного "модерна", а с другой - предложен новый вариант "современного общества", значительно отличающийся по цивилизационному этосу от Запада. Эта модель кому-то может показаться слишком жесткой, технократичной, существенно разнящейся от мечтаний о грядущем тысячелетии как об эре буйного "духовного расцвета" (обычно отождествляемого с оккультным расцветом). Некоторая "формалистичность" изложения проистекает из того, что описываемая цивилизационная ориентация еще не предопределяет ценностных оснований той или иной цивилизации. Можно предположить, что Север обеспечит значительный духовный и культурный расцвет входящих в его орбиту народов, однако конкретные формы, в которые выльется этот расцвет определять преждевременно.
P.S. Кстати, материалы отсюда тоже пойдут в пост о Севере и ошибках Крылова. Когда он будет.