Шанс слабого
Это не имеет особого отношения к заявленной теме, но я просто хотел однажды это процитировать:
Холмогоров пишет: "Трактат Сунь-Цзы состоит с одной стороны из полезных и разумных банальностей, с другой - из стратегии непрямого действия, столь любимой англосаксами и Переслегиным в ХХ веке. Как правило стратегия непрямого действия успешна до тех пор, пока некто не создаёт такого превосходства в силах, чтобы осуществить прямое действие и сокрушить врага".
Замечу, что "стратегию непрямых действий" тут можно заменить просто на "стратегию", смысл от этого не изменится.
И если разобрать эту реплику, получается следующее. Первый вопрос, который мы должны себе задать: есть ли у нас непреодолимая сила, способная сокрушить противника с одного тычка? Способны ли мы в разумные сроки создать такое превосходство в силах? (Чтобы вероятный противник не успел нам помешать, естественно.)
Если да, то мы можем просто всех давить и не напрягаться с какой-то "стратегией". Так? [На самом деле, не совсем так, потому что помимо вопросов создания и использования превосходства есть ещё вопрос сохранения превосходства, и тут уже без стратегии никуда. Иначе мы его просто бездарно растратим.]
Но чем дальше мы отстоим от этого идеала, тем больше у нас проблем.
Вплоть до того, что превосходство может оказаться у наших противников. Разве кто-нибудь станет спорить, что в этом случае стратегия нам просто необходима, даже если это стратегия поражения? Проиграть тоже можно по-разному.
А что касается термина "непрямые действия", то его не надо боятся. За ним стоит та самая идея, которая в механике отвечает за принцип рычага. Никакой мистики. Если ты не можешь сдвинуть массу непосредственным воздействием, ты можешь попробовать подвинуть её за счёт точки опоры и длинного плеча рычага. Вот ровно одно и то же.
Впрочем, стоит, наверное, процитировать и другой текст Холмогорова, старый и сохранившийся только в Яндексе:
"В предисловии к первой книге, обращенном к августам Люцию Веру и Марку Аврелию, ведшим, в момент написания книги, войну с парфянами, Полиэн развертывает целую апологию стратегемы, военной хитрости как высшей формы военного искусства, которой позавидовали бы и китайский военный мудрец Сунь-Цзы, и знаменитый теоретик "стратегии непрямого действия" Лиддел-Гарт. "Мужество ведь у того, кто победил, используя в сражении с врагами не военную силу, а благоразумие -- без боя одержать верх мастерством и хитростью, так что главная наука искусных стратегов -- добиться победы, не подвергаясь опасности. А лучше всего -- в самом боевом строю замышлять хитрости, чтобы мысль о победе предрешила конец битвы. Мне, по крайней мере, кажется, что это советует и Гомер, ведь всякий раз, как он произносит: "обманом иль силою", по-другому не предписывает, нежели уловками или стратегемами, пользоваться против врагов; если же ты в этом слабее -- вот тогда стоит рискнуть военной силой". Сентенция "вот тогда стоит рискнуть военной силой" сперва заставляет вздрогнуть, а потом надолго застревает в памяти. Это не абстрактное пожелание Сунь-Цзы: "лучшее из лучших -- победить не сражаясь". Все очень конкретно: бой, являющийся фетишем для новоевропейской "немецкой" военной теории, блестяще представленной Клаузевицем, признается греками (а Полиэн не говорит никакой отсебятины, он старательно излагает именно общеупотребительные и наиболее здравые для его эпохи мнения) наихудшим вариантом развития военных событий, крайним риском, на который идут из неразумия или из слабости. Удел слабых -- сила, удел сильных -- хитрость -- распределение ролей совершенно обратное тому, к которому привык человек современной европейской культуры, твердо знающий, что увертки и бегающие глаза -- удел слабого, а сильный всегда открыт и честно готов размахивать кулаками. Европеец пытается проявить свою мощь, открыть то, что было скрыто, -- и бой, вообще любое лобовое столкновение, любое единоборство, является идеальным способом проявления скрытой мощи. Грек пытается прибавить к тому, что у него есть, то, чего у него нет, пытается усилить свою мощь, скрытую или явную, -- и для этого более всего подходит не растрачивание мощи в единоборстве, а маневр, позволяющий накапливать ее и дальше. Когда спартанцы, начав Пелопоннесскую войну, заставили Афинский морской союз проявить в открытую свою мощь, они обрекли противника на мучительное и долгое поражение. Вершиной европейского разума является техника, т. е. рациональная концентрация мощи, которую можно в тот или иной момент проявить. Военные столкновения европейцев -- это столкновения более или менее совершенных техник (идет ли речь о технике материальной или о технологии "военного искусства", военной организации и прочей технике, относящейся не к материи, а к структуре). Вершина античного разума -- это "софросюне": искусство, оно же мудрость, оно же и хитроумие. Это хитроумие позволяет черное сделать белым, слабое -- сильным, созданным Архимедом зеркалам -- поджечь римские корабли, а придуманным римлянами "воронам" на носах кораблей позволяет превратить таранный бой на море в абордажный на палубе (а в нем потомки Ромула -- сильнее противников карфагенян). Вся античная техника -- в этом хитроумии, а в напичканном электроникой, компьютерными системами наведения, высокоточным оружием и вышколенными пилотами бомбардировщике "Стелс" никакого специфического "хитроумия" нет. Если искать невоенную параллель военному искусству стратегем, то мы найдем ее в античной риторике, причем в риторике софистической, для которой сделать слабое сильным, а неправое правым было высшим проявлением мудрости. Риторические приемы, тем более -- софизмы, это те же стратегемы, но только примененные к гражданской жизни. В знаменитом софизме с рогами ("Ты рогов не терял? Нет. Значит, у тебя есть рога") софистическая уловка -- это способ снабдить оппонента рогами, не пришпиливая их к нему на самом деле. Стратегема в ее идеальной форме -- это способ победить противника, не побеждая его. Софисты обещали богатым юношам научить именно такой мудрости (пусть она и казалась Сократу мнимой) -- побеждать в судах, вести за собой народ в народных собраниях, обольщать словом собеседников, не прибегая к тому, что на современном военном языке называется "стратегией средств", т. е. не имея за пазухой никаких действительных козырей, которые можно выложить на стол. Хорошо и грамотно проведенная война -- это искусно составленная опытным софистом речь. Софистическая технология, однако, а вместе с ней и культура стратегем -- не пережили, в целом, античности. Да и в античности они были постепенно задавлены сократовско-платоновско-аристотелевским пониманием мудрости, тем пониманием, которое и заложит основы новоевроепейского технологического подхода к мудрости и мощи. Платоновские идеи -- это высотные стратегические бомбардировщики, угрожающие его оппонентам с такой доказательной силой, что никакой хитростью не обойдешься. Сократовская, а затем аристотелевская система построения логического рассуждения -- это технология управления мощью и концентрирования ее, она позволяет не белое сделать черным, а серое -- белым и ослепительным, или серое же -- черным и отвратительным (как это было сделано с теми же софистами). Если продолжать наши несколько вольные риторические военные аналогиии, то сократовско-европейская традиция -- это создание все более и более совершенных и математизированных систем управления огнем, в то время как софистически-античная традиция -- это разработка все более и более совершенных и хитроумных форм маневра. В этом качестве военную софистику ожидает огромное будущее, потому как нынешнему уровню развития военной техники можно противопоставить лишь одно -- исключительное развитие военного хитроумия. Поэтому не случайна оговорка переводчиков, что "большинство читателей будут знакомиться с Полиэном с военно-исторической точки зрения, а не с эстетическими целями". Полиэн актуален не как памятник бессмертной и прекрасной античности, а как еще одна "книга будущих командиров". И для этой задачи представленное нам издание приспособлено блестяще -- хороший, ясный перевод, подробнейший комментарий ("настоящее издание -- это одна из первых попыток создать комментированный перевод Полиэна"). Любителей эстетики несомненно порадует полиграфическое качество издания и сопровождающие его иллюстрации -- античные изображения героев повествования. Открывают издание две великолепные вводные статьи: одна, А. К. Нефедкина, посвящена месту труда Полиэна в военной литературе античности, другая -- А. Б. Ксенофонтова -- месту "Стратегем" в литературном процессе и личной "стратегеме" самого Полиэна, пытавшегося сделать с помощью этой книги карьеру, но не успевшего -- помешала смерть. Последнее обстоятельство, пожалуй, главное ограничение любых стратегем".
Холмогоров пишет: "Трактат Сунь-Цзы состоит с одной стороны из полезных и разумных банальностей, с другой - из стратегии непрямого действия, столь любимой англосаксами и Переслегиным в ХХ веке. Как правило стратегия непрямого действия успешна до тех пор, пока некто не создаёт такого превосходства в силах, чтобы осуществить прямое действие и сокрушить врага".
Замечу, что "стратегию непрямых действий" тут можно заменить просто на "стратегию", смысл от этого не изменится.
И если разобрать эту реплику, получается следующее. Первый вопрос, который мы должны себе задать: есть ли у нас непреодолимая сила, способная сокрушить противника с одного тычка? Способны ли мы в разумные сроки создать такое превосходство в силах? (Чтобы вероятный противник не успел нам помешать, естественно.)
Если да, то мы можем просто всех давить и не напрягаться с какой-то "стратегией". Так? [На самом деле, не совсем так, потому что помимо вопросов создания и использования превосходства есть ещё вопрос сохранения превосходства, и тут уже без стратегии никуда. Иначе мы его просто бездарно растратим.]
Но чем дальше мы отстоим от этого идеала, тем больше у нас проблем.
Вплоть до того, что превосходство может оказаться у наших противников. Разве кто-нибудь станет спорить, что в этом случае стратегия нам просто необходима, даже если это стратегия поражения? Проиграть тоже можно по-разному.
А что касается термина "непрямые действия", то его не надо боятся. За ним стоит та самая идея, которая в механике отвечает за принцип рычага. Никакой мистики. Если ты не можешь сдвинуть массу непосредственным воздействием, ты можешь попробовать подвинуть её за счёт точки опоры и длинного плеча рычага. Вот ровно одно и то же.
Впрочем, стоит, наверное, процитировать и другой текст Холмогорова, старый и сохранившийся только в Яндексе:
"В предисловии к первой книге, обращенном к августам Люцию Веру и Марку Аврелию, ведшим, в момент написания книги, войну с парфянами, Полиэн развертывает целую апологию стратегемы, военной хитрости как высшей формы военного искусства, которой позавидовали бы и китайский военный мудрец Сунь-Цзы, и знаменитый теоретик "стратегии непрямого действия" Лиддел-Гарт. "Мужество ведь у того, кто победил, используя в сражении с врагами не военную силу, а благоразумие -- без боя одержать верх мастерством и хитростью, так что главная наука искусных стратегов -- добиться победы, не подвергаясь опасности. А лучше всего -- в самом боевом строю замышлять хитрости, чтобы мысль о победе предрешила конец битвы. Мне, по крайней мере, кажется, что это советует и Гомер, ведь всякий раз, как он произносит: "обманом иль силою", по-другому не предписывает, нежели уловками или стратегемами, пользоваться против врагов; если же ты в этом слабее -- вот тогда стоит рискнуть военной силой". Сентенция "вот тогда стоит рискнуть военной силой" сперва заставляет вздрогнуть, а потом надолго застревает в памяти. Это не абстрактное пожелание Сунь-Цзы: "лучшее из лучших -- победить не сражаясь". Все очень конкретно: бой, являющийся фетишем для новоевропейской "немецкой" военной теории, блестяще представленной Клаузевицем, признается греками (а Полиэн не говорит никакой отсебятины, он старательно излагает именно общеупотребительные и наиболее здравые для его эпохи мнения) наихудшим вариантом развития военных событий, крайним риском, на который идут из неразумия или из слабости. Удел слабых -- сила, удел сильных -- хитрость -- распределение ролей совершенно обратное тому, к которому привык человек современной европейской культуры, твердо знающий, что увертки и бегающие глаза -- удел слабого, а сильный всегда открыт и честно готов размахивать кулаками. Европеец пытается проявить свою мощь, открыть то, что было скрыто, -- и бой, вообще любое лобовое столкновение, любое единоборство, является идеальным способом проявления скрытой мощи. Грек пытается прибавить к тому, что у него есть, то, чего у него нет, пытается усилить свою мощь, скрытую или явную, -- и для этого более всего подходит не растрачивание мощи в единоборстве, а маневр, позволяющий накапливать ее и дальше. Когда спартанцы, начав Пелопоннесскую войну, заставили Афинский морской союз проявить в открытую свою мощь, они обрекли противника на мучительное и долгое поражение. Вершиной европейского разума является техника, т. е. рациональная концентрация мощи, которую можно в тот или иной момент проявить. Военные столкновения европейцев -- это столкновения более или менее совершенных техник (идет ли речь о технике материальной или о технологии "военного искусства", военной организации и прочей технике, относящейся не к материи, а к структуре). Вершина античного разума -- это "софросюне": искусство, оно же мудрость, оно же и хитроумие. Это хитроумие позволяет черное сделать белым, слабое -- сильным, созданным Архимедом зеркалам -- поджечь римские корабли, а придуманным римлянами "воронам" на носах кораблей позволяет превратить таранный бой на море в абордажный на палубе (а в нем потомки Ромула -- сильнее противников карфагенян). Вся античная техника -- в этом хитроумии, а в напичканном электроникой, компьютерными системами наведения, высокоточным оружием и вышколенными пилотами бомбардировщике "Стелс" никакого специфического "хитроумия" нет. Если искать невоенную параллель военному искусству стратегем, то мы найдем ее в античной риторике, причем в риторике софистической, для которой сделать слабое сильным, а неправое правым было высшим проявлением мудрости. Риторические приемы, тем более -- софизмы, это те же стратегемы, но только примененные к гражданской жизни. В знаменитом софизме с рогами ("Ты рогов не терял? Нет. Значит, у тебя есть рога") софистическая уловка -- это способ снабдить оппонента рогами, не пришпиливая их к нему на самом деле. Стратегема в ее идеальной форме -- это способ победить противника, не побеждая его. Софисты обещали богатым юношам научить именно такой мудрости (пусть она и казалась Сократу мнимой) -- побеждать в судах, вести за собой народ в народных собраниях, обольщать словом собеседников, не прибегая к тому, что на современном военном языке называется "стратегией средств", т. е. не имея за пазухой никаких действительных козырей, которые можно выложить на стол. Хорошо и грамотно проведенная война -- это искусно составленная опытным софистом речь. Софистическая технология, однако, а вместе с ней и культура стратегем -- не пережили, в целом, античности. Да и в античности они были постепенно задавлены сократовско-платоновско-аристотелевским пониманием мудрости, тем пониманием, которое и заложит основы новоевроепейского технологического подхода к мудрости и мощи. Платоновские идеи -- это высотные стратегические бомбардировщики, угрожающие его оппонентам с такой доказательной силой, что никакой хитростью не обойдешься. Сократовская, а затем аристотелевская система построения логического рассуждения -- это технология управления мощью и концентрирования ее, она позволяет не белое сделать черным, а серое -- белым и ослепительным, или серое же -- черным и отвратительным (как это было сделано с теми же софистами). Если продолжать наши несколько вольные риторические военные аналогиии, то сократовско-европейская традиция -- это создание все более и более совершенных и математизированных систем управления огнем, в то время как софистически-античная традиция -- это разработка все более и более совершенных и хитроумных форм маневра. В этом качестве военную софистику ожидает огромное будущее, потому как нынешнему уровню развития военной техники можно противопоставить лишь одно -- исключительное развитие военного хитроумия. Поэтому не случайна оговорка переводчиков, что "большинство читателей будут знакомиться с Полиэном с военно-исторической точки зрения, а не с эстетическими целями". Полиэн актуален не как памятник бессмертной и прекрасной античности, а как еще одна "книга будущих командиров". И для этой задачи представленное нам издание приспособлено блестяще -- хороший, ясный перевод, подробнейший комментарий ("настоящее издание -- это одна из первых попыток создать комментированный перевод Полиэна"). Любителей эстетики несомненно порадует полиграфическое качество издания и сопровождающие его иллюстрации -- античные изображения героев повествования. Открывают издание две великолепные вводные статьи: одна, А. К. Нефедкина, посвящена месту труда Полиэна в военной литературе античности, другая -- А. Б. Ксенофонтова -- месту "Стратегем" в литературном процессе и личной "стратегеме" самого Полиэна, пытавшегося сделать с помощью этой книги карьеру, но не успевшего -- помешала смерть. Последнее обстоятельство, пожалуй, главное ограничение любых стратегем".