Футурофобия
Футурофобия
Ольга Балла
РабКор.ру: Интернет-журнал. - 10.10.2009 | 09:52 = http://www.rabkor.ru/authored/4002.html
У него были необыкновенные глаза: горько-карие, огромные, глубокие, уж точно немного не отсюда (а откуда? - домысливать можно было безудержно, чем я в меру своих восьмилетних сил и занималась). Он был старше меня на целых два года, что придавало ему особенную значительность. И еще у него было трогательное, хрупкое, дымчатое имя: Сережа. По всем этим неотменимым причинам, когда мы очередной раз шли вместе из музыкальной школы, я, по обыкновению, обращала внимание не столько на то, что он говорил, сколько на самого говорящего - в сущности, он мог говорить что угодно. Вот я и получила что угодно.
В тот день адресат моего тайного обожания задумал сообщить мне страшную тайну об инопланетянах - о том, как они поймали прямо на улице тетку, где-то под Москвой, и забрали к себе в космический корабль.
- И что? - взволновалась я. - Так и увезли?
- Нет, - отвечал он с уверенным равнодушием знающего человека, - отпустили.Но отпустили не просто так: велели передать людям кое-что. Они сказали: «Жизни вам десять лет».
- Как десять лет? - глупо спросила я, чувствуя, как земля уходит из-под ног. - Кому десять лет?…
- Нам всем, - мое нежелание понимать его явно раздражало. - Через десять лет будет всемирная катастрофа, и человечество погибнет.
С этой минуты моя жизнь раскололась на «до» и «после». Наверно, уже навсегда.
Я не помню, чем закончился этот разговор, как мы дошли до дома, - настолько я была оглушена. Я не стала задавать - как вспоминала с досадой после - вполне, казалось бы, очевидных вопросов: кто ему сказал, с какой стати он поверил, нельзя ли спастись, что за «всемирная катастрофа», наконец. Я даже не спросила, зачем он сказал это мне и как он с этим знанием живет, хотя сама себя потом спрашивала об этом многократно. Тогда мне было достаточно сказанного: через десять лет - конец всему.
Никогда в жизни мне не было так смертельно, так безнадежно и беспросветно страшно: ни до, ни, наверное, даже после, хотя основания бывали. Просто тогда это - неподъемно-громадное - было в первый раз.
«Десять лет, - думала я, глядя на окружавший меня тихий ясный сентябрь 1973 года из глубины несказанного, одинокого ужаса. - Это значит, в восемьдесят третьем… Это еще далеко, но это же совсем скоро! А главное, мы же каждую минуту к этому приближаемся! Времени все время становится меньше и меньше…»
Так не пугала меня даже собственная, к восьми годам уже несомненная, смертность: к тому времени, как я состарюсь, надеялась я, врачи непременно придумают что-нибудь такое, чтобы люди не умирали. Теперь надеяться было не на что. Было ясно, что сделать ничего нельзя.
Люди вокруг занимались своими делами, беспокоились, очаровывались, радовались, злились… «А ведь это все не имеет никакого значения, - думала я, - ведь это же нас не спасет! А они не знают!»
Весь первый год своей новой жизни - весь второй класс - я прожила с одной главной мыслью: я знаю, а они не знают. И еще: я им не скажу, никому не скажу. Я буду молчать. Пусть живут и веселятся. И еще: вот этого всего, того, что я сейчас вижу - скоро больше не будет.
Нет, внешне не изменилось ничего: школа, музыкалка, уроки, игры, книги, разговоры с куклами, сочинение стихов, придумывание несуществующих стран, обиды, страхи, радости, мечта о собственной большой собаке (как будто это нас спасет). Просто внутри появилось гладкое, стоячее озеро темной тишины. Я не думала об этом каждую минуту - но знала это всегда. Постоянная память: осталось еще целых девять лет… Целых восемь… целых семь - драгоценной и обреченной жизни. И никому ни слова. Даже куклам. Пусть живут.
И еще: вдруг изменилось мое отношение к Сереже. Он стал вестником смерти. Я совсем утратила способность с ним разговаривать. Я даже не помню, как мы с ним растеряли друг друга.
Вы не поверите, но этот ужас вполне отпустил меня - сложную, скептичную, уже пережившую то, что долгие годы буду считать главной (хоть и не «всемирной»!) катастрофой своей жизни - только 1 января 1984 года.
То, что было моим личным ужасом и личной тайной, спустя пару десятилетий после того сентябрьского вечера обернулось свойством самой культуры - массового, всеобщего сознания тех самых людей, которые так беспечно беспокоились о пустяках в московском сентябре 1973 года.
Начиная примерно с конца 80-х (может быть, на Западе, как всегда, и раньше, но будем-ка говорить о том, что стало фактом нашего собственного опыта) непременной компонентой этого самого сознания стало продуцирование катастрофических прогнозов на более-менее обозримое будущее. Самого разного масштаба: от бедствий той или иной степени глобальности до Концов Света.
На определенной стадии развития нашего с вами социума началось - и, между прочим, не думает заканчиваться - явное перепроизводство катастрофического дискурса вообще и эсхатологического в особенности.
Первые из сколько-нибудь массово известных концов света - пока единичные‚ даже‚ можно сказать, маргинальные - ожидались в начале 90-х. В 1992-м их ожидалось всего-то четыре и только два из них - с четко указанной датой: 28 октября (о нем сообщал пастор южнокорейской церкви Ли Янг Лим) и 31 декабря; в 1993-м - и вовсе один: 14-24 ноября (его обещало нам - как сейчас помню, листовками в метро - «Белое братство» Марии Дэви-Христос). Однако чем дальше, тем больше плотность «эсхатологического расписания» возрастала, достигнув максимума к 1999-му (в этом году гибели мира ждали чуть ли не каждый месяц, а 11 августа - три раза в день: в 9:30, 11:11 и 15:10 по московскому времени) и, особенно, к 2000 году: на этот последний разными и, видимо, в основном независимыми друг от друга авторами концов света было назначено три с лишним сотни.
Затем, продолжившись по инерции, с некоторым угасанием, актуальный эсхатологизм взял некоторую передышку (в 2001-м ожидался, по крайней мере, один Апокалипсис: опять-таки 11 августа Землю подстерегала «черная дыра», в 2002-м - уже пять: о них говорили, по свидетельству газеты «Аномалия», «индейцы-преадаматы», таежная обитательница Анастасия устами В. Мегрэ, предсказатель А. Прийма, а некто Ридер наметил «гибель Солнца» - что характерно, на то же 11 августа). В 2003-м Земля всего лишь раз должна была, по мысли американской пророчицы Джейн Диксон, «разлететься на куски»; про 2004-й и 2005-й в этом смысле, кажется, ничего слышно не было, на 2006-й было уже два известных прогноза. В 2008-м ждали всасывания Земли в «черную дыру» из-за Большого Адронного Коллайдера и Третьей мировой, которая, выросши из столкновения России и Грузии (а значит, и НАТО), наверняка привела бы к самоуничтожению человечества. О конце света в 2009-м будто бы говорил Нострадамус (помимо, должно быть, основного, заготовленного им на 3797-й). В 2010-м «румынский пророк иеромонах Арсение» обещал нам - и снова 11 августа, у эсхатологического дискурса есть свои, особенно притягательные, числа - «самое разрушительное за всю историю мира землетрясение». Тогда же должна «закончиться нефть» - приведя мир к последней смертельной схватке за ресурсы, а Земля - отвернуться от Солнца. На 2011-й по расписанию - «столкновение с астероидом 2005 Yu55». А дальше пошло по нарастающей.
О том, что милостью индейцев майя, вернее, толкователей их календарей, ожидается 21 декабря 2012 года, и говорить лишний раз не буду, чтобы не увеличивать попусту и без того избыточное количество наговоренного на эту тему. Вон даже и роботы, начитавшись всего этого в интернете, сделали вывод, что именно оно с нами в декабре 2012-го и произойдет, как сообщает нам служба новостей на Mail.ru. Зайдешь на сайт письмо написать - а тут тебе очередной раз, как бы мимоходом, между новостями из жизни Кристины Орбакайте и смерти Майкла Джексона - про конец света. Он у нас, стало быть, уже в порядке вещей.
Сегодня можно, кажется, говорить об изменении общекультурного чувства будущего: оно едва ли не целиком сползло в сторону катастрофизма, причем, я бы сказала, катастрофизма «нормативного», будничного. Еще лет 15 назад массовое сознание склонно было верить, что будущее будет главным образом «компьютерным» - что его основной характеристикой станут сложные, по всей вероятности, информационные, технологии, которые сделают жизнь - при всех, конечно, сопутствующих опасностях - в конечном счете, разнообразнее и богаче возможностями, интереснее и легче. В последние годы в нем стойко преобладают предчувствия, переходящие едва ли не в уверенность, что оно будет катастрофичным и, очень может быть, гибельным. Диагноз нынешнего «массового» человека (которым в той или иной степени неминуемо оказывается каждый из нас) - футурофобия.
Репертуар массовых страхов в каждой культуре довольно ограничен и вполне поддается компактному описанию. В современных обществах это, по обыкновению - катастрофы технологические, экологические и космические, крупномасштабные теракты, тотальная, особенно ядерная, война, вторжение враждебных держав, неизвестные и не поддающиеся лечению болезни (притерпелись к СПИДу - а вот вам, в ту же смысловую ячейку, свиной грипп, чтобы карась не дремал). Здесь важен не столько объем репертуара и степень его разнообразия, сколько сам факт его наличия, то, что он в определенных социальных ситуациях (знамо дело, кризисных) неизменно выходит из глубины - на поверхность, да еще устойчивость - если не сказать косность - его структур. Настолько, что впору говорить об особом «эсхатологическом комплексе» массового сознания: возникнет один его элемент - и вот уже потянулись вслед за ним все остальные. Боятся не чего-то одного: боятся всего сразу, по всем типовым статьям. Основа всего этого - одна: чувство неконтролируемого оползания мира, отданности на волю таких сил, которые тебя неизмеримо превосходят и с которыми, в силу их, в конечном счете, неантропоморфности, нельзя даже договориться, не то что ими управлять. После - исторически очень недолгой - прогрессистской эпохи к человеку, кажется, вернулось архаичное, коренное чувство беззащитности перед непостижимой Природой (хотя бы и в лице собственноручно созданной техники).
В чем-то - но лишь крайне формально - эта ситуация перенасыщенности массового сознания страхами напоминает свойственный человеку средневековой Европы каждодневный страх перед адом и погибелью души, в том числе вместе с миром в целом. Но это сходство кончается, не успев как следует начаться: в средние века, когда конца света тоже ожидали едва ли не постоянно, эсхатологизм был куда более цельным и «адресным» - боялись гнева христианского Бога, представления о котором - и о том, каково должно быть «правильное» поведение, даже если оно не получалось - были вполне четкими. Нынешний - всеяден до хаотичности. Он собирает себя из любых элементов без разбора, с необыкновенной легкостью соединяя полученные из десятых рук представления о майя, шумерах и древних египтянах с тоже где-то вычитанными представлениями об устройстве космоса и происходящих в нем процессах, дополняет его - опять-таки не слишком аутентичными - христианскими элементами - и получается тааакая взрывчатая смесь! Причем разнородность лишь добавляет ей убедительности: вот ведь, разные источники свидетельствуют об одном и то же!
Иронизировать на эту тему, конечно, хочется - очень освобождающее занятие. Вот только не уверена, стоит ли.
Рискну сказать: «эсхатологический комплекс» - особый, экстремальный способ жизнеутверждения. Это комплекс по самому своему смыслу мобилизующий. Поэтому он обостряется в чрезвычайных ситуациях - и поэтому же притупление восприимчивости к нему (когда, скажем, в интернете человек пишет про очередную вероятность очередной катастрофы, а ему оставляют комментарии вроде «гыыыы» или «ужоснах, пойду закупать соль и спички») - симптом, думается, не менее тревожный и кризисный, чем назойливое воспроизводство катастрофической тематики. Культура, перезапугавшая себя страхами и научившаяся их нейтрализовывать, не теряет ли собственную жизнеспособность? Защищаясь таким образом, не разрушает ли собственные защитные механизмы?
Что же касается незабываемого Сережи - чего я точно сейчас не думаю, так это того, что он «испортил» мне десять лет жизни. Да, мне до сих пор жаль, что мы - о, не по его вине! единственно по странному устройству моих внутренних механизмов - так и растерялись тогда (а я потом во всех, кто меня когда-либо волновал, высматривала его черты - и, конечно, находила). Но вот история про тетку с инопланетянами, которую он, может быть, тогда же и выдумал и, легко допускаю, сразу же о ней забыл, и все, что я пережила по ее поводу - точно меня не сломала. Напротив, она дала мне нечто фундаментально важное: чувство пронзительной ценности всего существующего - вопреки всему и просто потому, что однажды - так ли уж важно, когда? - этого не будет.
Ольга Балла
РабКор.ру: Интернет-журнал. - 10.10.2009 | 09:52 = http://www.rabkor.ru/authored/4002.html
У него были необыкновенные глаза: горько-карие, огромные, глубокие, уж точно немного не отсюда (а откуда? - домысливать можно было безудержно, чем я в меру своих восьмилетних сил и занималась). Он был старше меня на целых два года, что придавало ему особенную значительность. И еще у него было трогательное, хрупкое, дымчатое имя: Сережа. По всем этим неотменимым причинам, когда мы очередной раз шли вместе из музыкальной школы, я, по обыкновению, обращала внимание не столько на то, что он говорил, сколько на самого говорящего - в сущности, он мог говорить что угодно. Вот я и получила что угодно.
В тот день адресат моего тайного обожания задумал сообщить мне страшную тайну об инопланетянах - о том, как они поймали прямо на улице тетку, где-то под Москвой, и забрали к себе в космический корабль.
- И что? - взволновалась я. - Так и увезли?
- Нет, - отвечал он с уверенным равнодушием знающего человека, - отпустили.Но отпустили не просто так: велели передать людям кое-что. Они сказали: «Жизни вам десять лет».
- Как десять лет? - глупо спросила я, чувствуя, как земля уходит из-под ног. - Кому десять лет?…
- Нам всем, - мое нежелание понимать его явно раздражало. - Через десять лет будет всемирная катастрофа, и человечество погибнет.
С этой минуты моя жизнь раскололась на «до» и «после». Наверно, уже навсегда.
Я не помню, чем закончился этот разговор, как мы дошли до дома, - настолько я была оглушена. Я не стала задавать - как вспоминала с досадой после - вполне, казалось бы, очевидных вопросов: кто ему сказал, с какой стати он поверил, нельзя ли спастись, что за «всемирная катастрофа», наконец. Я даже не спросила, зачем он сказал это мне и как он с этим знанием живет, хотя сама себя потом спрашивала об этом многократно. Тогда мне было достаточно сказанного: через десять лет - конец всему.
Никогда в жизни мне не было так смертельно, так безнадежно и беспросветно страшно: ни до, ни, наверное, даже после, хотя основания бывали. Просто тогда это - неподъемно-громадное - было в первый раз.
«Десять лет, - думала я, глядя на окружавший меня тихий ясный сентябрь 1973 года из глубины несказанного, одинокого ужаса. - Это значит, в восемьдесят третьем… Это еще далеко, но это же совсем скоро! А главное, мы же каждую минуту к этому приближаемся! Времени все время становится меньше и меньше…»
Так не пугала меня даже собственная, к восьми годам уже несомненная, смертность: к тому времени, как я состарюсь, надеялась я, врачи непременно придумают что-нибудь такое, чтобы люди не умирали. Теперь надеяться было не на что. Было ясно, что сделать ничего нельзя.
Люди вокруг занимались своими делами, беспокоились, очаровывались, радовались, злились… «А ведь это все не имеет никакого значения, - думала я, - ведь это же нас не спасет! А они не знают!»
Весь первый год своей новой жизни - весь второй класс - я прожила с одной главной мыслью: я знаю, а они не знают. И еще: я им не скажу, никому не скажу. Я буду молчать. Пусть живут и веселятся. И еще: вот этого всего, того, что я сейчас вижу - скоро больше не будет.
Нет, внешне не изменилось ничего: школа, музыкалка, уроки, игры, книги, разговоры с куклами, сочинение стихов, придумывание несуществующих стран, обиды, страхи, радости, мечта о собственной большой собаке (как будто это нас спасет). Просто внутри появилось гладкое, стоячее озеро темной тишины. Я не думала об этом каждую минуту - но знала это всегда. Постоянная память: осталось еще целых девять лет… Целых восемь… целых семь - драгоценной и обреченной жизни. И никому ни слова. Даже куклам. Пусть живут.
И еще: вдруг изменилось мое отношение к Сереже. Он стал вестником смерти. Я совсем утратила способность с ним разговаривать. Я даже не помню, как мы с ним растеряли друг друга.
Вы не поверите, но этот ужас вполне отпустил меня - сложную, скептичную, уже пережившую то, что долгие годы буду считать главной (хоть и не «всемирной»!) катастрофой своей жизни - только 1 января 1984 года.
То, что было моим личным ужасом и личной тайной, спустя пару десятилетий после того сентябрьского вечера обернулось свойством самой культуры - массового, всеобщего сознания тех самых людей, которые так беспечно беспокоились о пустяках в московском сентябре 1973 года.
Начиная примерно с конца 80-х (может быть, на Западе, как всегда, и раньше, но будем-ка говорить о том, что стало фактом нашего собственного опыта) непременной компонентой этого самого сознания стало продуцирование катастрофических прогнозов на более-менее обозримое будущее. Самого разного масштаба: от бедствий той или иной степени глобальности до Концов Света.
На определенной стадии развития нашего с вами социума началось - и, между прочим, не думает заканчиваться - явное перепроизводство катастрофического дискурса вообще и эсхатологического в особенности.
Первые из сколько-нибудь массово известных концов света - пока единичные‚ даже‚ можно сказать, маргинальные - ожидались в начале 90-х. В 1992-м их ожидалось всего-то четыре и только два из них - с четко указанной датой: 28 октября (о нем сообщал пастор южнокорейской церкви Ли Янг Лим) и 31 декабря; в 1993-м - и вовсе один: 14-24 ноября (его обещало нам - как сейчас помню, листовками в метро - «Белое братство» Марии Дэви-Христос). Однако чем дальше, тем больше плотность «эсхатологического расписания» возрастала, достигнув максимума к 1999-му (в этом году гибели мира ждали чуть ли не каждый месяц, а 11 августа - три раза в день: в 9:30, 11:11 и 15:10 по московскому времени) и, особенно, к 2000 году: на этот последний разными и, видимо, в основном независимыми друг от друга авторами концов света было назначено три с лишним сотни.
Затем, продолжившись по инерции, с некоторым угасанием, актуальный эсхатологизм взял некоторую передышку (в 2001-м ожидался, по крайней мере, один Апокалипсис: опять-таки 11 августа Землю подстерегала «черная дыра», в 2002-м - уже пять: о них говорили, по свидетельству газеты «Аномалия», «индейцы-преадаматы», таежная обитательница Анастасия устами В. Мегрэ, предсказатель А. Прийма, а некто Ридер наметил «гибель Солнца» - что характерно, на то же 11 августа). В 2003-м Земля всего лишь раз должна была, по мысли американской пророчицы Джейн Диксон, «разлететься на куски»; про 2004-й и 2005-й в этом смысле, кажется, ничего слышно не было, на 2006-й было уже два известных прогноза. В 2008-м ждали всасывания Земли в «черную дыру» из-за Большого Адронного Коллайдера и Третьей мировой, которая, выросши из столкновения России и Грузии (а значит, и НАТО), наверняка привела бы к самоуничтожению человечества. О конце света в 2009-м будто бы говорил Нострадамус (помимо, должно быть, основного, заготовленного им на 3797-й). В 2010-м «румынский пророк иеромонах Арсение» обещал нам - и снова 11 августа, у эсхатологического дискурса есть свои, особенно притягательные, числа - «самое разрушительное за всю историю мира землетрясение». Тогда же должна «закончиться нефть» - приведя мир к последней смертельной схватке за ресурсы, а Земля - отвернуться от Солнца. На 2011-й по расписанию - «столкновение с астероидом 2005 Yu55». А дальше пошло по нарастающей.
О том, что милостью индейцев майя, вернее, толкователей их календарей, ожидается 21 декабря 2012 года, и говорить лишний раз не буду, чтобы не увеличивать попусту и без того избыточное количество наговоренного на эту тему. Вон даже и роботы, начитавшись всего этого в интернете, сделали вывод, что именно оно с нами в декабре 2012-го и произойдет, как сообщает нам служба новостей на Mail.ru. Зайдешь на сайт письмо написать - а тут тебе очередной раз, как бы мимоходом, между новостями из жизни Кристины Орбакайте и смерти Майкла Джексона - про конец света. Он у нас, стало быть, уже в порядке вещей.
Сегодня можно, кажется, говорить об изменении общекультурного чувства будущего: оно едва ли не целиком сползло в сторону катастрофизма, причем, я бы сказала, катастрофизма «нормативного», будничного. Еще лет 15 назад массовое сознание склонно было верить, что будущее будет главным образом «компьютерным» - что его основной характеристикой станут сложные, по всей вероятности, информационные, технологии, которые сделают жизнь - при всех, конечно, сопутствующих опасностях - в конечном счете, разнообразнее и богаче возможностями, интереснее и легче. В последние годы в нем стойко преобладают предчувствия, переходящие едва ли не в уверенность, что оно будет катастрофичным и, очень может быть, гибельным. Диагноз нынешнего «массового» человека (которым в той или иной степени неминуемо оказывается каждый из нас) - футурофобия.
Репертуар массовых страхов в каждой культуре довольно ограничен и вполне поддается компактному описанию. В современных обществах это, по обыкновению - катастрофы технологические, экологические и космические, крупномасштабные теракты, тотальная, особенно ядерная, война, вторжение враждебных держав, неизвестные и не поддающиеся лечению болезни (притерпелись к СПИДу - а вот вам, в ту же смысловую ячейку, свиной грипп, чтобы карась не дремал). Здесь важен не столько объем репертуара и степень его разнообразия, сколько сам факт его наличия, то, что он в определенных социальных ситуациях (знамо дело, кризисных) неизменно выходит из глубины - на поверхность, да еще устойчивость - если не сказать косность - его структур. Настолько, что впору говорить об особом «эсхатологическом комплексе» массового сознания: возникнет один его элемент - и вот уже потянулись вслед за ним все остальные. Боятся не чего-то одного: боятся всего сразу, по всем типовым статьям. Основа всего этого - одна: чувство неконтролируемого оползания мира, отданности на волю таких сил, которые тебя неизмеримо превосходят и с которыми, в силу их, в конечном счете, неантропоморфности, нельзя даже договориться, не то что ими управлять. После - исторически очень недолгой - прогрессистской эпохи к человеку, кажется, вернулось архаичное, коренное чувство беззащитности перед непостижимой Природой (хотя бы и в лице собственноручно созданной техники).
В чем-то - но лишь крайне формально - эта ситуация перенасыщенности массового сознания страхами напоминает свойственный человеку средневековой Европы каждодневный страх перед адом и погибелью души, в том числе вместе с миром в целом. Но это сходство кончается, не успев как следует начаться: в средние века, когда конца света тоже ожидали едва ли не постоянно, эсхатологизм был куда более цельным и «адресным» - боялись гнева христианского Бога, представления о котором - и о том, каково должно быть «правильное» поведение, даже если оно не получалось - были вполне четкими. Нынешний - всеяден до хаотичности. Он собирает себя из любых элементов без разбора, с необыкновенной легкостью соединяя полученные из десятых рук представления о майя, шумерах и древних египтянах с тоже где-то вычитанными представлениями об устройстве космоса и происходящих в нем процессах, дополняет его - опять-таки не слишком аутентичными - христианскими элементами - и получается тааакая взрывчатая смесь! Причем разнородность лишь добавляет ей убедительности: вот ведь, разные источники свидетельствуют об одном и то же!
Иронизировать на эту тему, конечно, хочется - очень освобождающее занятие. Вот только не уверена, стоит ли.
Рискну сказать: «эсхатологический комплекс» - особый, экстремальный способ жизнеутверждения. Это комплекс по самому своему смыслу мобилизующий. Поэтому он обостряется в чрезвычайных ситуациях - и поэтому же притупление восприимчивости к нему (когда, скажем, в интернете человек пишет про очередную вероятность очередной катастрофы, а ему оставляют комментарии вроде «гыыыы» или «ужоснах, пойду закупать соль и спички») - симптом, думается, не менее тревожный и кризисный, чем назойливое воспроизводство катастрофической тематики. Культура, перезапугавшая себя страхами и научившаяся их нейтрализовывать, не теряет ли собственную жизнеспособность? Защищаясь таким образом, не разрушает ли собственные защитные механизмы?
Что же касается незабываемого Сережи - чего я точно сейчас не думаю, так это того, что он «испортил» мне десять лет жизни. Да, мне до сих пор жаль, что мы - о, не по его вине! единственно по странному устройству моих внутренних механизмов - так и растерялись тогда (а я потом во всех, кто меня когда-либо волновал, высматривала его черты - и, конечно, находила). Но вот история про тетку с инопланетянами, которую он, может быть, тогда же и выдумал и, легко допускаю, сразу же о ней забыл, и все, что я пережила по ее поводу - точно меня не сломала. Напротив, она дала мне нечто фундаментально важное: чувство пронзительной ценности всего существующего - вопреки всему и просто потому, что однажды - так ли уж важно, когда? - этого не будет.