Анатомия скуки
Вот ещё из старенького, или Наш ответ упомянутому в предыдущем тексте Ларсу Свендсену, который, в свою очередь, написал книжку "Философия скуки".
Ольга Балла
АНАТОМИЯ СКУКИ
Полная версия. Сокращённый вариант опубликован: «Знание-Сила». - № 7. - 2004. = http://www.znanie-sila.ru/online/issue_2808.html .
Скука: имя тревоги
«Моя жизнь - сплошная скука.
Но всё меняется, когда приходят ОНИ!»
Из рекламы
Говорят, наши современники зверски скучают. «Скука» - одна из самых клишированных примет новейшего времени (уже века два, и чем дальше, тем, похоже, больше), одна из навязчивых его тем. Молодые, считается, скучают особенно - причем так думают и сами молодые. Им, бедным, оказывается, деть себя некуда: у них дефицит если и не позитивных жизненных программ (в общем-то, всякая культура своим обитателям предлагает известный набор позитивных программ практически всегда), сколько - восприимчивости к этим программам, доверчивости к ним, готовности их принять в качестве собственных. Ну тошнит этих молодых от того, что взрослые им предлагают и навязывают. Лучше по улицам шататься и пиво пить, - хотя тоже, конечно, скучища. Скучать в своем роде принято: это и поза и позиция, со времен денди позапрошлого века маркирующая неприятие жизненных обстоятельств. Люди скучают от недостатка и от избытка, от скудости возможностей и от их чрезмерного разнообразия.
Прежде всего, от скуки пытаются куда-нибудь деться. Всеми мыслимыми силами постараться устроить так, чтобы этой окаянной скучищи не было. В этом смысле культура наших дней весьма изобретательна, и рецептов тут множество. Физические нагрузки на организм - в целях улучшения душевного состояния. Танцы. Собирание чего бы то ни было. Делание карьеры и зарабатывание денег (те самые «позитивные программы»). Поиски жизненных альтернатив на разных мыслимых уровнях: путешествия (на это работает гигантская индустрия туризма: скучно в своем - вот вам инъекции чужого, - небольшие, нетравматичные, в удобоусвояемых дозах), смена работ (например, «раз в пять лет», как почему-то предписывает одно из ходячих представлений на сей счет), круга общения, сексуальных партнеров или сексуальных же ориентаций. Алкоголь. Наркотики. (Добавить к набору доступных состояний еще какие-то!) Телевидение с Интернетом. Обильный, разнообразный, практически давно уже самоценный игровой культурный пласт. Экстремальный спорт. Насилие - как с идеологическими оправданиями (типа «бей чёрных»), так и без оных: тоже, говорят, от скуки (старая, как мир, сладость нарушения запретов). Словом - растяжение, разрывание границ данного. Люди тем упорнее стремятся выйти за пределы, очерченные их обстоятельствами, чем безнадежнее, по собственному чувству, в них упираются.
С другой стороны, скуку принято изо всех сил отрицать. Это - одно из незыблемых правил хорошего тона - в отношениях не столько даже с другими, сколько в первую очередь с самим собой. Да как же скучать-то, в самом деле, когда столько интересного на свете; когда жить так трудно; когда надо деньги зарабатывать… «Мне» вот никогда не бывает скучно! (Читай: потому что у «меня» внутренняя жизнь интенсивна, а внешняя - осмыслена)…
Тут вообще следует насторожиться. Скука, несомненно - область повышенного культурного беспокойства и повышенной культурной защиты. В том, что касается подобных болевых точек, доверять культуре не следует, но прислушаться к ней просто необходимо.
Эпоха индивидуализма, «прогресса» и потребительской культуры сыграла с человеком злую шутку. Снабдив его, с одной стороны, жгучей потребностью в индивидуальном смысле и постоянном динамичном наполнении жизни - она одновременно лишила его внутренних стимулов к смыслу, отучила его (если он вообще-то когда-то умел!) вырабатывать смысл для себя самостоятельно: надо, чтобы его обеспечили извне. Отсюда - грандиозная индустрия развлечений, - которой иные эпохи в таких масштабах и вообразить себе не могли и, надо полагать, потребности в ней не испытывали. И чем она грандиознее, тем во всё больших масштабах она порождает потребность в ней, зависимость от нее - то есть всё ту же самую скуку. Скука тем мощнее, тем вездесущее, чем разнообразнее и хитроумнее средства бегства от нее (от избытка ничем приемлемым не заполненного времени), потому что все эти средства - не что иное, как многочисленные облики ее самой. Они - тупики.
Невроз цели и миф смыслоутраты
Как правило, едва ли не все, кто в истекшем столетии брались рассуждать о томящей современное человечество скуке, более-менее сходятся в том, что повышенная культурная «разогретость» скуки и всего с нею связанного - симптом постигшей современный мир большой, глобальной утраты смысла. Даже так: Смысла.
Психологи связывают скуку с эмоциональным - а по большому счету, смысловым и целевым голодом. Культурологи делают то же самое применительно к культуре в целом. Смыслов-то в культуре множество (даже - с избытком), но вот поди ж ты: нет чувства их надёжности, окончательности.
В хорошо обжитую нами культурную форму скука стала превращаться тогда и тем вернее, когда место ведущей ценности стала занимать новизна, оригинальность, постоянное движение вперед, непрерывное изменение мира и всё более въедливое его познание. Вот типичное мнение и характерное чувство человека Нового времени: «Жизнь, по самому своему существу, есть не неподвижное пребывание в себе, самодовлеющий покой, а делание чего-то или стремление к чему-то; миг, в котором мы свободны от всякого дела или стремления, мы испытываем, как мучительно-тоскливое состояние пустоты и неудовлетворенности». То есть - скуки. Так выразился в прошлом веке Семен Людвигович Франк.
Но ведь жизнь отнюдь не всегда воспринимала себя (и по сей день не всегда воспринимает) как непременное делание чего-то или стремление к чему-то. Животные ничуть не скучают и не тоскуют по деятельности, которая выходила бы за пределы удовлетворения их жизненных нужд. Когда нужды удовлетворены, они прекрасно себя чувствуют в покое, не терзаемые ни потребностью в информации, ни стремлением к самопревосхождению. Всё это началось вместе с человеком - смысловым существом и с течением исторического времени только усугублялось.
Смысл как таковой уже много поколений подряд не гарантирован «автоматически» (как то, предположительно, было в традиционных обществах). Он проблематизирован - значит, проблему его надо всё время решать заново, и каждое ее решение - уже фактически новая ее постановка. «Прогресс» с его бесконечной манией новизны вовлекает человека в дурную бесконечность обновлений и (псевдо) совершенствований. «Прогресс» не упразднил скуку, но, как раз напротив, создал ее в знакомом нам обличии. Чем интенсивнее человек Нового времени требует смысла от того, что с ним происходит - тем невыносимее он скучает. Скука - оборотная и естественная сторона непрерывного обновления жизни, постоянно растущей жизненной динамики.
Скука современного - по обе стороны Атлантики - мира - симптом и следствие не столько утраты евроамериканским человеком своих смыслов и своего Смысла, сколько особенных, повышенно (до разрушительности) въедливых с ним отношений. Отношения эти настолько въедливы, что по большому счету ни одна из исторически данных форм этого самого смысла не может евроамериканского человека удовлетворить, не кажется ему достаточно весомой и окончательной. Культурно «встроенный», впитанный в своем роде с молоком матери критицизм и аналитизм проедает наших современников до оснований, до корней, до сердцевины. Эти-то основания, эти-то корни и «манифестируют» себя как скука: ни одна из форм бытия в руках не держится, всё из рук падает. Другое дело и отдельный вопрос, что евроамериканский человек в его нынешнем состоянии совершенно не знает, что ему с этой сердцевиной, с этой пустотой делать. Оттого так и бежит от нее во всех мыслимых формах.
Человек, заметил в свое время Ницше, скорее предпочтет Ничто, чем переизбыток, поскольку нуждается в цели. Увы: кажется, не склонный к идеализациям Ницше человека в данном случае изрядно идеализировал. Нашему современнику, во всяком случае, обращаться с избытком (ну хотя бы телепрограмм или товаров в магазинах) куда легче. Напрягает, конечно, но всё-таки по существу привычно. С Ничто же он вообще не знает, что делать. Как раз потому, что ни с какой целью это Ничто не свяжешь. Оно - по ту сторону всех мыслимых целей.
Современного человека, живущего по западным, с (хорошо, на самом деле, забытыми) христианскими корнями, моделям, терзает невроз цели. Ему непременно надо что-то делать, ему во что бы то ни стало нужны «позитивные программы», - даже если ни одну из тех, что предлагаются, он принять не готов и предпочтет скорее громить витрины, поджигать машины и бить «чёрных». Его скука - это (в каких бы ситуациях, на каких бы материалах дело ни происходило) постоянная проблематизация смысла, возобновление требования смысла - причем индивидуально значимого и такого, который не только головой понимался бы (сколько умозрительно осмысленных вещей нам приходится делать, преодолевая чувство убийственной скуки!), но переживался бы всем душевным составом - и на эмоциональном уровне, и чуть ли не на телесном. Подобно боли в организме, она способна быть верным симптом того, что в отношениях со смыслом что-то неладно.
И всё-таки: непроходящая тревога (хотя бы - беспокойство и неудобство) по поводу скуки в сегодняшней культуре - знак хороший, многообещающий. То есть, разумеется, это - симптом известного истощения, исчерпанности избранного в свое время направления - раз в дно упёрлись. Но с другой стороны - это же дает и надежду на выработку нового культурного состояния (вполне возможно, с пересмотром, сколь угодно радикальным, старых оснований, но это уже другой вопрос). Скука наших современников - свидетельство готовности к переходу в новую культурную стадию и переназревшей уже потребности в этом.
Что касается невосприимчивости молодых к предлагающимся позитивным программам, то это нормальная черта всякой самостоятельной молодости, - по крайней мере, молодости того типа, который характерен для евроамериканских культур и сущность которого - отталкивание от моделей жизни, заготовленных прежними поколениями. То есть - разлад, отторжение, нонконформизм (тоже отыгрываемый по определенным правилам, одно из которых - скука). Молодые в нашей «инновационной» по самому своему устройству культуре неизбежно должны пройти через эту пустыню не-отождествления. Потом они прекрасно выработают свои модели отношения к жизни и адаптируются во многих старых, как это случалось уже на протяжении многих поколений. Так что это даже, по самому большому счету, не проблема. Вернее, проблема скорее бытового и психологического порядка (надо же смягчать разрушительное воздействие нонконформизма).
Скука - форма недоверия: одной из благороднейших позиций в европейской культуре. Скучаем - значит, не покупаемся слишком легко на готовые обманы и заготовленные впрок рецепты самообманов.
Для пустоты, которая приоткрывается в скуке, у нас как будто не заготовлено культурной ниши. Точнее - почти не заготовлено.
Всё-таки даже такая (старая, изношенная, обезбоженная, полная тупиков и ошибочных решений) культура, как наша, не сводится ни к узко понятому рационализму с узким самим по себе прагматизмом, ни к разочарованиям и усталостям, опоэтизированным в романтизме и травестированным в постмодернизме. О смыслах собственной скуки она тоже кое-что знает.
Археология смыслов
Первые известные нам устойчивые черты культурной формы скука приобрела в поздней античности и существовала в этом качестве на протяжении всего Средневековья, будучи известной под именем acedia или accidia. Латиняне именовали так «лень» или «вялость». У родоначальников нашей культуры - древних греков, если верить словарям, специального слова для «скуки» не было, хотя была и «праздность», и «невозмутимость», и «равнодушие». Не скучали древние греки на общекультурном-то уровне.
Всё-таки понятием скуки - хоть сколько-нибудь сопоставимым с ныне действующим (а пожалуй что, и сами явлением) мы обязаны христианству. Впервые слово acedia получило смысл, отличный от античного и куда более интенсивный, в 4 веке по Рождестве Христове в устах отшельников, обитавших близ Александрии. Одолевавшая их в полдень, будто бы беспричинная, невыносимая тоска была осознана как состояние демонической одержимости. В этом качестве её впервые описали Эвагрий Понтийский (346-399) и Иоанн Кассиан Римлянин (360-435). Полуденные демоны, по их свидетельствам, внушали монахам особое, труднопереносимое отвращение к избранному пути, заставляли тосковать о жизни до пострига с ее мирскими радостями, соблазняли оставить келью и уйти куда угодно, лишь бы спастись от тоски. «Повальная напасть, которая наводит порчу в полдень», останавливала в человеке жизнь, парализуя способность к молитве и вообще к концентрации внимания. Иоанн Кассиан утверждал, что acedia - главный грех, поскольку порождает все остальные; Эвагрий же считал, что способный противостоять acedia сможет оказаться сильнее и других грехов. Acedia учила стойкости и таким образом получала даже своего рода позитивный смысл.
Подобно знакомой нам скуке, acedia Средних веков связывалась с безразличием и праздностью. Однако если у нас, людей эпохи психологии, скука скорее психологична, то acedia была понятием прежде всего моральным (и так - вплоть до того времени, когда Возрождение не предпочло другое наименование скуки: «меланхолия», с соответствующими другими смыслами). В переживании этой неблагодарности Творцу и отказу от душевного труда человек считался виноватым и был обязан его преодолевать.
Люди Возрождения, с их вкусом к натуралистическому видению мира, предпочли именовать известную им разновидность скуки меланхолией. В отличие от acedia, меланхолия была не виной души, а болезнью тела и, как таковую, ее следовало лечить. Однако по сути дела всё было гораздо сложнее: тогда же слово «меланхолия» стало насыщаться и смыслами мудрости - более глубокого, чем у человека с незамутненной душой, чувствования мира с его тщетой, суетой, обреченностью. Горькой мудрости.
«Невыносимее всего для человека, - писал, едва забрезжило Новое время, Блез Паскаль (1623 - 1662), - полный покой, без страсти, без дела, без развлечения. Тогда он чувствует свое ничтожество, свое одиночество, свое несовершенство, свою зависимость, немощь, пустоту. Немедленно из глубины души поднимается скука, мрак, горесть, печаль, досада, отчаяние».
Так Паскаль описывал осознание (скорее переживание) человеком того, что такое он собой представляет (в какой степени не представляет ничего) без Бога; того, что все дела, развлечения и удовольствия, за которыми не устает гоняться человек - бесконечное бегство от того, чтобы взглянуть в глаза реальности (Реальности).
«Единственным средством, утешающим нас в наших горестях, - говорил он, - служит развлечение, но в то же время в нем и величайшая беда наша, потому что оно, главным образом, и мешает нам думать о себе. Не будь его, мы жили бы в скуке, а эта скука побудила бы нас искать более верных средств от нее избавиться. Но развлечение услаждает нас, и с ним мы нечувствительно доживаем до смерти».
Как-то быстро забылись паскалевские размышления. Как будто он это говорил где-то если и не в стороне от главной дороги европейского развития, то по крайней мере где-то на ее обочине. Европейская мысль и европейское чувство двинулись совсем другими путями.
Англичанин Роберт Бертон (1577-1640), автор «знакового» для своего времени труда «Анатомия меланхолии» (1621, до 1651 года - аж 6 изданий), давший первое энциклопедически въедливое описание и душевных, и общественных истоков этой напасти - «елизаветинской болезни», признавался: «Я пишу о меланхолии, дабы избежать меланхолии. У меланхолии нет большей причины, чем праздность, и нет лучшего средства против нее, чем занятость».
«Человек, - ворчал Иммануил Кант (1724-1804), - это единственное животное, которое должно работать». Работать, работать, чтобы исцелиться от пустоты и скуки - «медленной смерти», в которой он испытывает презрение или отвращение к собственному существованию. Работать не с прагматическими целями - с самыми что ни на есть экзистенциальными: заполнив время содержанием, спасти душу от распада. Всё-таки «человек ощущает свою жизнь через поступки».
С тех, примерно, самых пор европейский человек всё работает, работает, работает… - тем более остервенело, чем менее это его спасает от невыносимой скуки. Своими трудами он создал цивилизацию, в которой избавление ее обитателей от скуки приобрело едва ли не первоочередной смысл.
(Счесть ли случайным, что в русских памятниках письменности «скука» с ее производными раньше петровской эпохи не встречается? Ох, велик соблазн предположить, что - как вступили мы в общеевропейское Новое время с его ценностями новизны и достижения, так и заскучали…)
Окно в бесконечность
«Когда в приемной у зубного врача человек зевает и говорит 'Мне скучно', он не сознает, что скука -- которая, кажется, самое дешевое и распространенное явление в мире -- была выработана миллионами лет усилий; как товар, она более дорога, чем радий».
К. Уилсон
«Как мелки с жизнью наши споры,
Как крупно то, что против нас!
Когда б мы поддались напору
Стихии, ищущей простора,
Мы выросли бы во сто раз.»
Р.-М. Рильке
Есть и другие точки зрения на скуку - правда, более редкие. Одну из них высказал - в последние часы затишья перед историческими катаклизмами рубежа веков - Иосиф Бродский.
«Когда вас одолевает скука, - говорил он в 1989 году молодым американцам, выпускникам колледжа в Дартмуте, - предайтесь ей. Пусть она вас задавит; погрузитесь, достаньте до дна. … Причина, по которой скука заслуживает такого пристального внимания, в том, что она представляет чистое, неразведенное время во всем его повторяющемся, избыточном, монотонном великолепии.
Скука - …это ваше окно на бесконечность времени, то есть на вашу незначительность в нем. Возможно, этим объясняется боязнь одиноких, оцепенелых вечеров, очарованность, с которой мы иногда наблюдаем пылинку, кружащуюся в солнечном луче, - и где-то тикают часы, стоит жара, и сила воли на нуле.
Раз уж это окно открылось, не пытайтесь его захлопнуть; напротив, широко распахните его. Ибо скука говорит на языке времени, и ей предстоит преподать вам наиболее ценный урок в вашей жизни … - урок вашей крайней незначительности. Он ценен для вас, а также для тех, с кем вы будете общаться. "Ты конечен, - говорит вам время голосом скуки, - и что ты ни делаешь, с моей точки зрения, тщетно". Это, конечно, не прозвучит музыкой для вашего слуха; однако, ощущение тщетности, ограниченной значимости ваших даже самых высоких, самых пылких действий лучше, чем иллюзия их плодотворности и сопутствующее этому самомнение».
Бродский стоит едва ли не особняком среди наших современников, придавая скуке смысл, сопоставимый с тем, что был когда-то у Паскаля. По существу - религиозный. Только без религиозных импликаций, которые в их подлинном виде требуют слишком уж большого напряжения и не каждым могут быть восприняты. Поэтому-то, обращаясь к аудитории широкой и разнородной, поэт заменяет имя Бога одним из доступных его иносказаний: именем Времени.
«Ибо скука - вторжение времени в нашу систему ценностей. Она помещает ваше существование в его - существования - перспективу, конечный результат которой - точность и смирение. Первая, следует заметить, порождает второе. Чем больше вы узнаете о собственной величине, тем смиреннее вы становитесь и сочувственней к себе подобным, к той пылинке, что кружится в луче солнца или уже неподвижно лежит на вашем столе. Ах, сколько жизней ушло в эти пылинки! Не с вашей точки зрения, но с их. Вы для них то же, что время для нас; поэтому они выглядят столь малыми».
Скука - обнажение корней бытия: чистых, ничем не прикрытых. Требуется мужество, чтобы это выдержать, не убегать от этого - какое-то время - в деятельность. (Та, с ее целями - своего рода эскапизм, тем надёжнее действующий, что имеющий в нашей культуре очень уж высокий статус). Скука - переживание вторичности всех человеческих смыслов, неизбежной условности и ограниченности всех наших дел. Именно поэтому жить в ней нельзя - и именно поэтому в нее время от времени необходимо возвращаться.
Скука нашего времени - тоска по позитивной цельности. И значит, в конце концов - стимул ее выработки. К тому, чтобы - как писал Паскаль - «искать более верных средств» к тому, чтобы избавиться от скуки.
Кроме того, наша скука (одно из самых расхожих имен которой - «делать нечего») - это выход за пределы европейских (нововременных, прагматических, целеориентированных) парадигм отношения к жизни и к миру. По крайней мере, возможность попытки взглянуть хоть немного со стороны на все эти парадигмы, модели, предписания, правила и цели, которые мы сами себе и задаем. Задуматься о том (еще лучше - почувствовать, это действеннее), что мы ведь только и делаем, что навязываем смысл и миру, и самим себе. Услышать смысл (или до-смыслие) мира самого по себе, до всех наших «позитивных программ», мир, как правило, терзающих и всегда, неизбежно, частичных по отношению к нему.
Поднаторев в критицизме и аналитизме, превратив их прямо-таки в нашу собственную форму, мы утратили терпение, доверчивость, открытость по отношению к тому, что нас превосходит. Скука - коли от нее не бежать - способна их нам вернуть.
Именно скука, а не лихорадочная деятельность - свидетельство и доказательство того, что мы еще живы.
«Кроме того, - как сказал тот же Бродский - что хорошо в скуке, тоске и чувстве бессмысленности вашего собственного или всех остальных существований - что это не обман».
Ольга Балла
АНАТОМИЯ СКУКИ
Полная версия. Сокращённый вариант опубликован: «Знание-Сила». - № 7. - 2004. = http://www.znanie-sila.ru/online/issue_2808.html .
Скука: имя тревоги
«Моя жизнь - сплошная скука.
Но всё меняется, когда приходят ОНИ!»
Из рекламы
Говорят, наши современники зверски скучают. «Скука» - одна из самых клишированных примет новейшего времени (уже века два, и чем дальше, тем, похоже, больше), одна из навязчивых его тем. Молодые, считается, скучают особенно - причем так думают и сами молодые. Им, бедным, оказывается, деть себя некуда: у них дефицит если и не позитивных жизненных программ (в общем-то, всякая культура своим обитателям предлагает известный набор позитивных программ практически всегда), сколько - восприимчивости к этим программам, доверчивости к ним, готовности их принять в качестве собственных. Ну тошнит этих молодых от того, что взрослые им предлагают и навязывают. Лучше по улицам шататься и пиво пить, - хотя тоже, конечно, скучища. Скучать в своем роде принято: это и поза и позиция, со времен денди позапрошлого века маркирующая неприятие жизненных обстоятельств. Люди скучают от недостатка и от избытка, от скудости возможностей и от их чрезмерного разнообразия.
Прежде всего, от скуки пытаются куда-нибудь деться. Всеми мыслимыми силами постараться устроить так, чтобы этой окаянной скучищи не было. В этом смысле культура наших дней весьма изобретательна, и рецептов тут множество. Физические нагрузки на организм - в целях улучшения душевного состояния. Танцы. Собирание чего бы то ни было. Делание карьеры и зарабатывание денег (те самые «позитивные программы»). Поиски жизненных альтернатив на разных мыслимых уровнях: путешествия (на это работает гигантская индустрия туризма: скучно в своем - вот вам инъекции чужого, - небольшие, нетравматичные, в удобоусвояемых дозах), смена работ (например, «раз в пять лет», как почему-то предписывает одно из ходячих представлений на сей счет), круга общения, сексуальных партнеров или сексуальных же ориентаций. Алкоголь. Наркотики. (Добавить к набору доступных состояний еще какие-то!) Телевидение с Интернетом. Обильный, разнообразный, практически давно уже самоценный игровой культурный пласт. Экстремальный спорт. Насилие - как с идеологическими оправданиями (типа «бей чёрных»), так и без оных: тоже, говорят, от скуки (старая, как мир, сладость нарушения запретов). Словом - растяжение, разрывание границ данного. Люди тем упорнее стремятся выйти за пределы, очерченные их обстоятельствами, чем безнадежнее, по собственному чувству, в них упираются.
С другой стороны, скуку принято изо всех сил отрицать. Это - одно из незыблемых правил хорошего тона - в отношениях не столько даже с другими, сколько в первую очередь с самим собой. Да как же скучать-то, в самом деле, когда столько интересного на свете; когда жить так трудно; когда надо деньги зарабатывать… «Мне» вот никогда не бывает скучно! (Читай: потому что у «меня» внутренняя жизнь интенсивна, а внешняя - осмыслена)…
Тут вообще следует насторожиться. Скука, несомненно - область повышенного культурного беспокойства и повышенной культурной защиты. В том, что касается подобных болевых точек, доверять культуре не следует, но прислушаться к ней просто необходимо.
Эпоха индивидуализма, «прогресса» и потребительской культуры сыграла с человеком злую шутку. Снабдив его, с одной стороны, жгучей потребностью в индивидуальном смысле и постоянном динамичном наполнении жизни - она одновременно лишила его внутренних стимулов к смыслу, отучила его (если он вообще-то когда-то умел!) вырабатывать смысл для себя самостоятельно: надо, чтобы его обеспечили извне. Отсюда - грандиозная индустрия развлечений, - которой иные эпохи в таких масштабах и вообразить себе не могли и, надо полагать, потребности в ней не испытывали. И чем она грандиознее, тем во всё больших масштабах она порождает потребность в ней, зависимость от нее - то есть всё ту же самую скуку. Скука тем мощнее, тем вездесущее, чем разнообразнее и хитроумнее средства бегства от нее (от избытка ничем приемлемым не заполненного времени), потому что все эти средства - не что иное, как многочисленные облики ее самой. Они - тупики.
Невроз цели и миф смыслоутраты
Как правило, едва ли не все, кто в истекшем столетии брались рассуждать о томящей современное человечество скуке, более-менее сходятся в том, что повышенная культурная «разогретость» скуки и всего с нею связанного - симптом постигшей современный мир большой, глобальной утраты смысла. Даже так: Смысла.
Психологи связывают скуку с эмоциональным - а по большому счету, смысловым и целевым голодом. Культурологи делают то же самое применительно к культуре в целом. Смыслов-то в культуре множество (даже - с избытком), но вот поди ж ты: нет чувства их надёжности, окончательности.
В хорошо обжитую нами культурную форму скука стала превращаться тогда и тем вернее, когда место ведущей ценности стала занимать новизна, оригинальность, постоянное движение вперед, непрерывное изменение мира и всё более въедливое его познание. Вот типичное мнение и характерное чувство человека Нового времени: «Жизнь, по самому своему существу, есть не неподвижное пребывание в себе, самодовлеющий покой, а делание чего-то или стремление к чему-то; миг, в котором мы свободны от всякого дела или стремления, мы испытываем, как мучительно-тоскливое состояние пустоты и неудовлетворенности». То есть - скуки. Так выразился в прошлом веке Семен Людвигович Франк.
Но ведь жизнь отнюдь не всегда воспринимала себя (и по сей день не всегда воспринимает) как непременное делание чего-то или стремление к чему-то. Животные ничуть не скучают и не тоскуют по деятельности, которая выходила бы за пределы удовлетворения их жизненных нужд. Когда нужды удовлетворены, они прекрасно себя чувствуют в покое, не терзаемые ни потребностью в информации, ни стремлением к самопревосхождению. Всё это началось вместе с человеком - смысловым существом и с течением исторического времени только усугублялось.
Смысл как таковой уже много поколений подряд не гарантирован «автоматически» (как то, предположительно, было в традиционных обществах). Он проблематизирован - значит, проблему его надо всё время решать заново, и каждое ее решение - уже фактически новая ее постановка. «Прогресс» с его бесконечной манией новизны вовлекает человека в дурную бесконечность обновлений и (псевдо) совершенствований. «Прогресс» не упразднил скуку, но, как раз напротив, создал ее в знакомом нам обличии. Чем интенсивнее человек Нового времени требует смысла от того, что с ним происходит - тем невыносимее он скучает. Скука - оборотная и естественная сторона непрерывного обновления жизни, постоянно растущей жизненной динамики.
Скука современного - по обе стороны Атлантики - мира - симптом и следствие не столько утраты евроамериканским человеком своих смыслов и своего Смысла, сколько особенных, повышенно (до разрушительности) въедливых с ним отношений. Отношения эти настолько въедливы, что по большому счету ни одна из исторически данных форм этого самого смысла не может евроамериканского человека удовлетворить, не кажется ему достаточно весомой и окончательной. Культурно «встроенный», впитанный в своем роде с молоком матери критицизм и аналитизм проедает наших современников до оснований, до корней, до сердцевины. Эти-то основания, эти-то корни и «манифестируют» себя как скука: ни одна из форм бытия в руках не держится, всё из рук падает. Другое дело и отдельный вопрос, что евроамериканский человек в его нынешнем состоянии совершенно не знает, что ему с этой сердцевиной, с этой пустотой делать. Оттого так и бежит от нее во всех мыслимых формах.
Человек, заметил в свое время Ницше, скорее предпочтет Ничто, чем переизбыток, поскольку нуждается в цели. Увы: кажется, не склонный к идеализациям Ницше человека в данном случае изрядно идеализировал. Нашему современнику, во всяком случае, обращаться с избытком (ну хотя бы телепрограмм или товаров в магазинах) куда легче. Напрягает, конечно, но всё-таки по существу привычно. С Ничто же он вообще не знает, что делать. Как раз потому, что ни с какой целью это Ничто не свяжешь. Оно - по ту сторону всех мыслимых целей.
Современного человека, живущего по западным, с (хорошо, на самом деле, забытыми) христианскими корнями, моделям, терзает невроз цели. Ему непременно надо что-то делать, ему во что бы то ни стало нужны «позитивные программы», - даже если ни одну из тех, что предлагаются, он принять не готов и предпочтет скорее громить витрины, поджигать машины и бить «чёрных». Его скука - это (в каких бы ситуациях, на каких бы материалах дело ни происходило) постоянная проблематизация смысла, возобновление требования смысла - причем индивидуально значимого и такого, который не только головой понимался бы (сколько умозрительно осмысленных вещей нам приходится делать, преодолевая чувство убийственной скуки!), но переживался бы всем душевным составом - и на эмоциональном уровне, и чуть ли не на телесном. Подобно боли в организме, она способна быть верным симптом того, что в отношениях со смыслом что-то неладно.
И всё-таки: непроходящая тревога (хотя бы - беспокойство и неудобство) по поводу скуки в сегодняшней культуре - знак хороший, многообещающий. То есть, разумеется, это - симптом известного истощения, исчерпанности избранного в свое время направления - раз в дно упёрлись. Но с другой стороны - это же дает и надежду на выработку нового культурного состояния (вполне возможно, с пересмотром, сколь угодно радикальным, старых оснований, но это уже другой вопрос). Скука наших современников - свидетельство готовности к переходу в новую культурную стадию и переназревшей уже потребности в этом.
Что касается невосприимчивости молодых к предлагающимся позитивным программам, то это нормальная черта всякой самостоятельной молодости, - по крайней мере, молодости того типа, который характерен для евроамериканских культур и сущность которого - отталкивание от моделей жизни, заготовленных прежними поколениями. То есть - разлад, отторжение, нонконформизм (тоже отыгрываемый по определенным правилам, одно из которых - скука). Молодые в нашей «инновационной» по самому своему устройству культуре неизбежно должны пройти через эту пустыню не-отождествления. Потом они прекрасно выработают свои модели отношения к жизни и адаптируются во многих старых, как это случалось уже на протяжении многих поколений. Так что это даже, по самому большому счету, не проблема. Вернее, проблема скорее бытового и психологического порядка (надо же смягчать разрушительное воздействие нонконформизма).
Скука - форма недоверия: одной из благороднейших позиций в европейской культуре. Скучаем - значит, не покупаемся слишком легко на готовые обманы и заготовленные впрок рецепты самообманов.
Для пустоты, которая приоткрывается в скуке, у нас как будто не заготовлено культурной ниши. Точнее - почти не заготовлено.
Всё-таки даже такая (старая, изношенная, обезбоженная, полная тупиков и ошибочных решений) культура, как наша, не сводится ни к узко понятому рационализму с узким самим по себе прагматизмом, ни к разочарованиям и усталостям, опоэтизированным в романтизме и травестированным в постмодернизме. О смыслах собственной скуки она тоже кое-что знает.
Археология смыслов
Первые известные нам устойчивые черты культурной формы скука приобрела в поздней античности и существовала в этом качестве на протяжении всего Средневековья, будучи известной под именем acedia или accidia. Латиняне именовали так «лень» или «вялость». У родоначальников нашей культуры - древних греков, если верить словарям, специального слова для «скуки» не было, хотя была и «праздность», и «невозмутимость», и «равнодушие». Не скучали древние греки на общекультурном-то уровне.
Всё-таки понятием скуки - хоть сколько-нибудь сопоставимым с ныне действующим (а пожалуй что, и сами явлением) мы обязаны христианству. Впервые слово acedia получило смысл, отличный от античного и куда более интенсивный, в 4 веке по Рождестве Христове в устах отшельников, обитавших близ Александрии. Одолевавшая их в полдень, будто бы беспричинная, невыносимая тоска была осознана как состояние демонической одержимости. В этом качестве её впервые описали Эвагрий Понтийский (346-399) и Иоанн Кассиан Римлянин (360-435). Полуденные демоны, по их свидетельствам, внушали монахам особое, труднопереносимое отвращение к избранному пути, заставляли тосковать о жизни до пострига с ее мирскими радостями, соблазняли оставить келью и уйти куда угодно, лишь бы спастись от тоски. «Повальная напасть, которая наводит порчу в полдень», останавливала в человеке жизнь, парализуя способность к молитве и вообще к концентрации внимания. Иоанн Кассиан утверждал, что acedia - главный грех, поскольку порождает все остальные; Эвагрий же считал, что способный противостоять acedia сможет оказаться сильнее и других грехов. Acedia учила стойкости и таким образом получала даже своего рода позитивный смысл.
Подобно знакомой нам скуке, acedia Средних веков связывалась с безразличием и праздностью. Однако если у нас, людей эпохи психологии, скука скорее психологична, то acedia была понятием прежде всего моральным (и так - вплоть до того времени, когда Возрождение не предпочло другое наименование скуки: «меланхолия», с соответствующими другими смыслами). В переживании этой неблагодарности Творцу и отказу от душевного труда человек считался виноватым и был обязан его преодолевать.
Люди Возрождения, с их вкусом к натуралистическому видению мира, предпочли именовать известную им разновидность скуки меланхолией. В отличие от acedia, меланхолия была не виной души, а болезнью тела и, как таковую, ее следовало лечить. Однако по сути дела всё было гораздо сложнее: тогда же слово «меланхолия» стало насыщаться и смыслами мудрости - более глубокого, чем у человека с незамутненной душой, чувствования мира с его тщетой, суетой, обреченностью. Горькой мудрости.
«Невыносимее всего для человека, - писал, едва забрезжило Новое время, Блез Паскаль (1623 - 1662), - полный покой, без страсти, без дела, без развлечения. Тогда он чувствует свое ничтожество, свое одиночество, свое несовершенство, свою зависимость, немощь, пустоту. Немедленно из глубины души поднимается скука, мрак, горесть, печаль, досада, отчаяние».
Так Паскаль описывал осознание (скорее переживание) человеком того, что такое он собой представляет (в какой степени не представляет ничего) без Бога; того, что все дела, развлечения и удовольствия, за которыми не устает гоняться человек - бесконечное бегство от того, чтобы взглянуть в глаза реальности (Реальности).
«Единственным средством, утешающим нас в наших горестях, - говорил он, - служит развлечение, но в то же время в нем и величайшая беда наша, потому что оно, главным образом, и мешает нам думать о себе. Не будь его, мы жили бы в скуке, а эта скука побудила бы нас искать более верных средств от нее избавиться. Но развлечение услаждает нас, и с ним мы нечувствительно доживаем до смерти».
Как-то быстро забылись паскалевские размышления. Как будто он это говорил где-то если и не в стороне от главной дороги европейского развития, то по крайней мере где-то на ее обочине. Европейская мысль и европейское чувство двинулись совсем другими путями.
Англичанин Роберт Бертон (1577-1640), автор «знакового» для своего времени труда «Анатомия меланхолии» (1621, до 1651 года - аж 6 изданий), давший первое энциклопедически въедливое описание и душевных, и общественных истоков этой напасти - «елизаветинской болезни», признавался: «Я пишу о меланхолии, дабы избежать меланхолии. У меланхолии нет большей причины, чем праздность, и нет лучшего средства против нее, чем занятость».
«Человек, - ворчал Иммануил Кант (1724-1804), - это единственное животное, которое должно работать». Работать, работать, чтобы исцелиться от пустоты и скуки - «медленной смерти», в которой он испытывает презрение или отвращение к собственному существованию. Работать не с прагматическими целями - с самыми что ни на есть экзистенциальными: заполнив время содержанием, спасти душу от распада. Всё-таки «человек ощущает свою жизнь через поступки».
С тех, примерно, самых пор европейский человек всё работает, работает, работает… - тем более остервенело, чем менее это его спасает от невыносимой скуки. Своими трудами он создал цивилизацию, в которой избавление ее обитателей от скуки приобрело едва ли не первоочередной смысл.
(Счесть ли случайным, что в русских памятниках письменности «скука» с ее производными раньше петровской эпохи не встречается? Ох, велик соблазн предположить, что - как вступили мы в общеевропейское Новое время с его ценностями новизны и достижения, так и заскучали…)
Окно в бесконечность
«Когда в приемной у зубного врача человек зевает и говорит 'Мне скучно', он не сознает, что скука -- которая, кажется, самое дешевое и распространенное явление в мире -- была выработана миллионами лет усилий; как товар, она более дорога, чем радий».
К. Уилсон
«Как мелки с жизнью наши споры,
Как крупно то, что против нас!
Когда б мы поддались напору
Стихии, ищущей простора,
Мы выросли бы во сто раз.»
Р.-М. Рильке
Есть и другие точки зрения на скуку - правда, более редкие. Одну из них высказал - в последние часы затишья перед историческими катаклизмами рубежа веков - Иосиф Бродский.
«Когда вас одолевает скука, - говорил он в 1989 году молодым американцам, выпускникам колледжа в Дартмуте, - предайтесь ей. Пусть она вас задавит; погрузитесь, достаньте до дна. … Причина, по которой скука заслуживает такого пристального внимания, в том, что она представляет чистое, неразведенное время во всем его повторяющемся, избыточном, монотонном великолепии.
Скука - …это ваше окно на бесконечность времени, то есть на вашу незначительность в нем. Возможно, этим объясняется боязнь одиноких, оцепенелых вечеров, очарованность, с которой мы иногда наблюдаем пылинку, кружащуюся в солнечном луче, - и где-то тикают часы, стоит жара, и сила воли на нуле.
Раз уж это окно открылось, не пытайтесь его захлопнуть; напротив, широко распахните его. Ибо скука говорит на языке времени, и ей предстоит преподать вам наиболее ценный урок в вашей жизни … - урок вашей крайней незначительности. Он ценен для вас, а также для тех, с кем вы будете общаться. "Ты конечен, - говорит вам время голосом скуки, - и что ты ни делаешь, с моей точки зрения, тщетно". Это, конечно, не прозвучит музыкой для вашего слуха; однако, ощущение тщетности, ограниченной значимости ваших даже самых высоких, самых пылких действий лучше, чем иллюзия их плодотворности и сопутствующее этому самомнение».
Бродский стоит едва ли не особняком среди наших современников, придавая скуке смысл, сопоставимый с тем, что был когда-то у Паскаля. По существу - религиозный. Только без религиозных импликаций, которые в их подлинном виде требуют слишком уж большого напряжения и не каждым могут быть восприняты. Поэтому-то, обращаясь к аудитории широкой и разнородной, поэт заменяет имя Бога одним из доступных его иносказаний: именем Времени.
«Ибо скука - вторжение времени в нашу систему ценностей. Она помещает ваше существование в его - существования - перспективу, конечный результат которой - точность и смирение. Первая, следует заметить, порождает второе. Чем больше вы узнаете о собственной величине, тем смиреннее вы становитесь и сочувственней к себе подобным, к той пылинке, что кружится в луче солнца или уже неподвижно лежит на вашем столе. Ах, сколько жизней ушло в эти пылинки! Не с вашей точки зрения, но с их. Вы для них то же, что время для нас; поэтому они выглядят столь малыми».
Скука - обнажение корней бытия: чистых, ничем не прикрытых. Требуется мужество, чтобы это выдержать, не убегать от этого - какое-то время - в деятельность. (Та, с ее целями - своего рода эскапизм, тем надёжнее действующий, что имеющий в нашей культуре очень уж высокий статус). Скука - переживание вторичности всех человеческих смыслов, неизбежной условности и ограниченности всех наших дел. Именно поэтому жить в ней нельзя - и именно поэтому в нее время от времени необходимо возвращаться.
Скука нашего времени - тоска по позитивной цельности. И значит, в конце концов - стимул ее выработки. К тому, чтобы - как писал Паскаль - «искать более верных средств» к тому, чтобы избавиться от скуки.
Кроме того, наша скука (одно из самых расхожих имен которой - «делать нечего») - это выход за пределы европейских (нововременных, прагматических, целеориентированных) парадигм отношения к жизни и к миру. По крайней мере, возможность попытки взглянуть хоть немного со стороны на все эти парадигмы, модели, предписания, правила и цели, которые мы сами себе и задаем. Задуматься о том (еще лучше - почувствовать, это действеннее), что мы ведь только и делаем, что навязываем смысл и миру, и самим себе. Услышать смысл (или до-смыслие) мира самого по себе, до всех наших «позитивных программ», мир, как правило, терзающих и всегда, неизбежно, частичных по отношению к нему.
Поднаторев в критицизме и аналитизме, превратив их прямо-таки в нашу собственную форму, мы утратили терпение, доверчивость, открытость по отношению к тому, что нас превосходит. Скука - коли от нее не бежать - способна их нам вернуть.
Именно скука, а не лихорадочная деятельность - свидетельство и доказательство того, что мы еще живы.
«Кроме того, - как сказал тот же Бродский - что хорошо в скуке, тоске и чувстве бессмысленности вашего собственного или всех остальных существований - что это не обман».