Краткая история будущего
Вспомнился мне, в связи с витающими нынче в воздухе апокалиптическими страхами, собственный давний текст про отношения человека с будущим, который писался шесть лет назад (словом, историческую и биографическую эпоху назад - я теперь уже его почти не помню) для "Знание-Силы", но целиком так нигде и не был опубликован. Поэтому я помещаю его сюда, чтобы опять же был под рукой.
Ольга БАЛЛА
КРАТКАЯ ИСТОРИЯ БУДУЩЕГО
Было время, когда будущего не было
То есть быть-то оно было всегда. Но очень долго никому и в голову не приходило, что оно станет каким-то особенным состоянием жизни, радикально отличным от «прошлого» и «настоящего». Долгие тысячелетия люди жили в надёжных объятиях циклического времени, вплетённого в природные ритмы - «прошлое», «настоящее» и «будущее» архаических культур, переходя друг в друга, сливаясь друг с другом. Ещё и античное время, «подвижный образ вечности», явленное в движении небесных тел, бежало «по кругу согласно закону числа», как это называл Платон.
История началась, как только человек (ну, скажем, европейский человек) себя из архаического времени «выдернул»; разомкнул кольцо «вечного возвращения», противопоставил Историю Природе. Будущее ворвалось в европейскую жизнь вместе с христианством, когда время рванулось от сотворения мира к его неизбежному концу.
Но, по сути дела, с ним было всё понятно и тогда. Какими бы непредсказуемыми ни оказывались конкретные события, как бы ни мучили людей апокалиптические страхи - связанные, допустим, с 1000 годом, с 1666-м - было ясно, в какое общее русло укладывается происходящее: всё движется к последнему, справедливому Суду и к слиянию с Вечностью.
Знакомое нам «будущее» по-настоящему началось лишь после религий, даже ещё позже: когда и идеологии - пришедшие некогда с претензией стать заменой религиям - пошатнулись в своей безусловной власти над умами.
И 18-й век с его просветителями, и 19-й много и думали, и мечтали о будущем. Но, может быть, первым настоящим веком будущего стал 20-й.
Ни один век не бредил будущим так, как этот, ушедший. (Недаром у самого истока столетия заявили о себе «люди будущего» - футуристы: со свойственной людям искусства чуткостью они уловили, что именно с этой областью бытия в предстоящем веке у человечества будут особые отношения. И не ошиблись).
То была настоящая одержимость - даже не временем, которое ещё не наступило, а всеми смыслами, которые отказывались помещаться в настоящем: подавай им всю безграничность того, что ещё не осуществилось, а потому и не знает своих границ!... Именем будущего в этом веке клялись все, кто чувствовал себя правым.
Критическая точка в истории будущего в 20-м веке - середина столетия.
В первой половине века отношением европейцев к будущему в очень большой мере владели идеологии. Недостаточность того, что они могут сказать об этой главной - как тогда чувствовалось - задаче социальной жизни не бросалась в глаза ещё и тогда, когда в 1943 году немец Флехтхейм придумал слово: «футурология».
Всерьёз этого тогда не восприняли. Проект, который предложил в самом разгаре войны этот социолог с левыми взглядами, никому не показался актуальным. А проект был весьма радикален: создать особую науку о будущем, независимую от идеологий и утопий.
Потребность в «науке о будущем» европейцы почувствовали лишь через полтора десятка лет - на рубеже 50-х - 60-х.
Футурологический бум
Именно с этим началом конца 20-го века совпало то, что людям «вдруг» стало интересно будущее в подробностях. В каких мы будем жить городах и домах, по каким станем ходить улицам, на каком транспорте ездить? На каком заговорим языке - и с кем: может быть, с инопланетянами, может быть, с машиной? Что сделают с миром новые технологии? (В том, что они сотворят с ним что-то очень радикальное, мало кто сомневался). А не придут ли новые, невиданные болезни и войны?…
Из предмета отвлечённых рассуждений интеллектуалов, из мучительной экзистенциальной задачи «голого человека на голой земле» - выбитого из традиций и привычных представлений о жизни, незащищённого человека 20-го столетия - будущее превратилось в задачу конкретно-практическую.
Осенью 1965-го Дэниэл Белл, профессор Колумбийского университета, открыл заседание «Комиссии по 2000 году» словами: «Мы живем в эпоху, когда общество во всех вопросах ориентируется на будущее».
Он имел в виду как бы простые вещи. Фирмам-де - чтобы одерживать верх в конкуренции - нужно планировать свои рыночные программы, рассчитывать капиталовложения на 5, 10, 20 лет вперед… Но что дело не только в этом - было очевидно: интеллектуалы множества стран к тому времени уже были охвачены настоящим футурологическим бумом.
К последней четверти века в странах с европейской культурной основой уже было множество футурологических организаций (самая известная из них - Римский клуб). Во Франции общество «футуриблей» регулярно публиковало «обзоры будущего». В США работало несколько сотен футурологических центров. В январе 1965-го в Вене открылся «Международный институт по исследованию будущего»... За считанные годы футурология превратилась в мощную интеллектуальную индустрию. Началось время массированного изобретения научных техник для извлечения будущего из небытия - раньше, чем оно само пожелает оттуда выйти.
Не став особой наукой в том смысле, в каком предлагал Флехтхейм, футурология превратилась в нечто куда более мощное: в целое направление умов, преобразившее состояние множества наук. Стали возникать многочисленные теории роста - экономического, социального, культурного; концепции социального изменения, формирования новых мировых систем, очерчивались политические, этические, экологические контуры грядущего мирового порядка…
«Футурология» сменила имя на более респектабельное: прогностика, она же проспекция, она же «исследование будущего» - со строгими методами, с математическим аппаратом… Если «прогресс» доселе был предметом скорее идеологических построений и верований, то теперь его теории озаботились своей методологией, - не забывая, однако ж, иметь в виду, как свою основу, представление о постоянной смене эпох - и непрерывной модернизации социума.
Футурология - возникновение которой было некогда заявлено как альтернатива и идеологиям, и утопиям - разумеется, никуда не делась ни от того, ни от другого. Она представала как убедительное, «научное», математически рассчитанное лицо идеологии - причём по обе стороны «железного занавеса».
Оптимистическая наука, или Предсказуемое будущее в стране с непредсказуемым прошлым
В Советском Союзе науку о будущем считали «оптимистической». Ведь её прогнозы «служат улучшению будущего»! - а советский человек, конечно, его, будущего - «сознательный творец». Строили «научно обоснованные» и очень детальные «планы развития» и экономики, и культуры - на 10-летия вперёд. «В руках человека, - говорил И.В. Бестужев-Лада, один из главных советских футурологов, уже в предзакатную пору Союза. - «небывалая, немыслимая прежде форма власти - власть над будущим»…
Ничуть не удивительно, что возникновение и становление её не встретило того отпора, какой суждён был генетике и кибернетике. «Буржуазная» футурология, конечно, вызывала самые язвительные комментарии, однако ж в СССР она - под именем научного прогнозирования - была одним из направлений интеллектуального мэйнстрима. Её проблемы разрабатывали десятки исследовательских групп. При АН СССР создали комитет по социальному прогнозированию; материалы об этом постоянно печатались в журналах уровня «Вопросов философии», «Вопросов экономики»… Уже в начале брежневской эры, вот-вот перед концом эйфории шестидесятых и шестидесятничества, в 1966-м, в Киеве прошло первое всесоюзное совещание по научно-техническому прогнозированию. В прессе, на телевидении радио шли дискуссии о «контурах грядущего»… Естественно: Советский Союз вплоть до последних минут своего существования позиционировал себя как страну, устремлённую в будущее; это была важнейшая составная часть советской идеологии и мифологии; да и принципиальная установка на планирование всего, до чего только дотянутся руки, была свойственна большевикам с самого начала. (Кстати: когда в «перестройку» начали интенсивно вспоминать прошлое, всё более и более далёкое, журналы переполнились архивными публикациями, стали даже выходить специальные издания для этого, типа «Нашего наследия» - стало ясно: Союз обречён. Происходит нечто, в корне противоположное советскому чувству времени).
А тогда заглядывать брались - именно «научными» средствами - не то что на десятки: на сотни лет вперёд - прогресс-де идёт быстро!...
Большие ожидания…
Почти все прогнозы футурологов рубежа 60-70-х сходились в одном: предстоит рост темпов научно-технического прогресса. В ближайшие 50-60 лет - как минимум - будет идти «цепная реакция новых открытий». Составляли таблицы будущих открытий и изобретений, да не просто так, а разрабатывая для этого специальные научные методы.
В одной из таких таблиц, составленной в 1963-64-м (опубликована в 1967-м в киевском сборнике «Анализ тенденций и прогнозирование научно-технического прогресса»), например, обещалось: машинный перевод с языка на язык станет реальностью начиная с 1967-го. Пересадка сердца - после 68-го, его биопротезы - с 75-го. Надёжное предсказание погоды - с 72-го. Управляемую термоядерную энергию человек получит после 1980-го года. После 1983-го - лекарства, «повышающие умственный уровень». С 1995-го должно было быть, оказывается, достигнуто «продление жизни на 50 лет», а мы с вами уже 2 года как (с 2000-го) должны поддерживать «двустороннюю связь с внеземными цивилизациями». К 2020-му ожидалось использование «разумных животных» (обезьян, китообразных…) «на неквалифицированной работе».
Развитие науки казалось самой надёжной областью прогнозирования: ведь рациональная же деятельность!... Тем более, что футурология основывается на математически точных расчётах… На правах чуть ли не общекультурных очевидностей существовали по крайней мере 3 представления: во-первых, что будущее будет радикально отличаться от настоящего; во-вторых - что устройство жизни - по крайней мере в частностях, но скорее всего, и в целом - будет всё совершеннее и совершеннее и, наконец - что и качественно иным, и более совершенным мир сделает наука. Именно она, думалось, отныне будет главной силой, формирующей человеческую жизнь. Не то чтобы, конечно, места случайности в грядущем обществе не должно было остаться вовсе, но область неслучайного, подвластного, контролируемого должна была сильно-сильно расшириться.
Слово «научная» в общем восприятии настолько слилось тогда со словом «фантастика», что они стали чуть ли не одним словом, устойчивой аббревиатурой-знаком: «НФ». В 1967 году первое у нас в стране исследование читательского мнения о фантастике выявило: буквально все ценят эту разновидность литературы за её способность разведывать будущее. Пятью-семью годами раньше читателей ещё влекли такие традиционные вещи, как острый сюжет, парадоксальность ситуаций, - кстати и возможность узнать о новейших событиях в науке. К концу 60-х приоритеты изменились.
Научная фантастика в ту пору переживала своё звёздное время. Ни раньше, ни позже она такого не знала. Время было звёздным в самом буквальном смысле: космос был, пожалуй, главной её темой. Причём постепенно внимание фантастов сдвигалось от описания научно-технических чудес и приключений на иных планетах - к конструкциям того, каким станет заселяющее космические пространства человечество.
Фантастика, бывшая ещё совсем недавно детским чтением, завоёвывала взрослые умы, становилась любимым чтением интеллектуалов. Опрос 1967-го показал, что фантастику начинали читать регулярно с шестого класса; любимыми авторами «среднего школьного возраста» были тогда Жюль Верн и А. Беляев. С девятого жадно читали Уэллса, Ефремова, Лема, Брэдбери, Стругацких... Судьбы предвидений Верна, Уэллса, Беляева - и вообще прогностические возможности фантастики - всерьёз исследовались. Получалось: фантастика может прогнозировать будущее с точностью до 90 процентов!
Советская футурология чувствовала себя преемницей фантастики и собиралась совершенствовать её методы, а та в опоре на неё собиралась создавать произведения о будущем как минимум такой же степени достоверности, как «Айвенго» или «Петр Первый» о прошлом.
Фантастику и её читателей пронизывало чувство близости будущего - ни в малейшей степени не катастрофическое. «Будущее» было едва ли не одним из имён радости. Впрочем, «наука» - тоже. Радости, силы, дерзости... В том, что именно наука (наряду с искусством) станет главным занятием людей при коммунизме, никто из веривших в коммунизм и не сомневался…
И кому бы в голову пришло в середине шестидесятых, что новое тысячелетие люди встретят, так и не ступив на поверхность Марса?... Можно было сомневаться в коммунизме (в ту пору сомнений уже становилось потихоньку всё больше), но то, что человечество стоит на пороге космической эры - казалось совершенно несомненным.
…и глобальные тревоги
В 60-е впервые заговорили о глобальных проблемах, перед которыми стоит человечество. В последующие 4 десятилетия эта тема не будет сходить со страниц специальных трудов и массовых изданий, настолько, что превратилось в своеобразный стереотип массового сознания, во всяком случае, в устойчивую культурную форму.
Самую серьезную проблему 60-е видели в том, что цивилизации на планете становится тесно. Задумывались об этом так или иначе по обе стороны границы между социалистическим и капиталистическим мирами, но запад был куда откровеннее в своих тревогах. В Америке не знали, куда девать постоянно растущий в объёмах мусор. Ждали, что уже в 1970-м восточная часть штата Массачусетс будет погребена в отбросах. Писали, что в Риме из-за скопления мусора свирепствуют эпидемические болезни; что в Англии, которую тогда называли классической страной «грязного неба», уже продают кислород в пластиковых пакетиках. А уж что будет к концу ХХ века - просто страшно было себе представить: люди в противогазах; тучи дыма над городами (от печей, бесконечно сжигающих мусор)…
Ждали в ближайшие десятилетия открытия и путей перестройки человеческого организма. В конечном счёте - биологической революции. Пересадки сердца и многократное усиление интеллекта, контроль над наследственностью и поддержание жизни изолированного мозга - это всё, думалось, лишь предвестия того, что уже в первой половине XXI века человек научится изменять свой организм как угодно. Конечно, ждали от этого далеко идущих и социальных, и цивилизационных последствий.
На последнем рубеже очарованных будущим 60-х годов, в 1970-м, вышла книга Олвина Тоффлера - адресованная массовому читателю и массово же прочитанная - с названием, которое немедленно стало знаковым: «Футурошок».
Популярность «Футурошока» была сигналом: в отношениях «рядового» западного человека с его будущим что-то радикально сдвинулось.
Страхи и тревоги тоже не замедлили сформировать под себя интеллектуальную индустрию. В частности, связанные с глобальной катастрофой (это вообще ведущий мотив футурологических рефлексий 70-х). Прогнозы того времени один за другим предрекают к концу века гибель человечества от загрязнения окружающей среды. 80-е к тому же сроку ожидали десятки, если не сотни, миллионов больных СПИДом. У всех этих прогнозов была своя система аргументаций, своя «поэтика».
Обрело свою «поэтику» - вместе с индустрией - и утешение. В те же 70-е, - ещё до компьютерного бума - умы притягивает концепция «постиндустриального общества» (наследница популярных в 60-е теорий «индустриального общества» француза Р. Арона и «стадий экономического роста» американца У. Ростоу). Вскоре, обещала она, общество - прошедшее стадии преобладания в нём вначале сельского хозяйства, а затем промышленности - вступит в благословенную эру господства «сферы услуг», а ведущую роль в нём приобретут наука и образование. (Как не вспомнить коммунизм, при котором все занимаются наукой?..) В начале 90-х Фрэнсис Фукуяма, американский политолог, в труде «Конец Истории и Последний Человек» (1991) и вовсе объявил, что - поскольку глобальное противостояние западного мира и советского блока (составлявшее, как он полагал, главное содержание истории) благополучно закончилось, то с ним закончилась и сама история. Взамен её в развитии человечества началась долгожданная постиндустриальная эпоха, а с нею и надёжное безвременье. Вот не хочется острить на ту тему, что до 11 сентября оставалось всего каких-то 10 лет. Не смешно.
Эсхатологическая лихорадка
Вообще-то, всё менее и менее смешно становилось людям уже задолго до 11-го сентября - по мере того, как близился рубеж тысячелетий. Цифры ли, присвоенные годам христианским летосчислением, оказывали на массы своё гипнотическое воздействие, общая ли тревожность от множества накопившихся разладов, искавшая себе выхода и имени - но чем ближе к 2000-му, тем всё отчётливее разные слои европейских обществ, включая и наше, колотила эсхатологическая лихорадка.
Вдруг всплыли совершенно архаичные формы сознания. Люди стали если не верить, то по крайней мере внимать чуть ли не любой ерунде, которая писалась и печаталась в те поры о «будущем», включая неоднократно назначавшийся конец света.
Многие ли сейчас помнят, как московский экстрасенс Д. обещал на 1980 год затопление Ленинграда? А колдун Валерий Авдеев - парад «светлых астральных воинов» на Красной площади 22 октября 1992-го. 28 октября того же года, по словам членов южнокорейской церкви Семона Че и Пака, на Земле должен был появиться Иисус, а 31 декабря - антихрист с последующим концом света через 7 лет («Техника-Молодёжи», 1993, N 2, с.48-50). Неоднократно хоронили бедного президента Ельцина. В книге «Реванш России» (М., Цитадель, 1997, с.138) Святослав Россич предсказывал ему смерть на 17:12 вечера 14 марта 1997 года; а другой предсказатель со страниц «Комсомольской правды» обещал тоже самое на 17-19 марта того же года.
Гибель Москвы предсказывалась многократно: на 1991-й, 1992-й, на середину апреля 1999-го… Отчётливо помню, как «Московский комсомолец» ещё в «оптимистичную» пору «перестройки» подробно писал о том, что в Москве ожидаются разрушительные землетрясения начиная с 1989 года, и как это всё обсуждали, передавая друг другу газету, взволнованные люди, которым ещё в новинку были такие публичные прогнозы. Зато уже никто не удивлялся, когда в 1999-м только ленивое жёлтое издание не писало об очередном конце света в июле от падения на Землю небесного тела, ссылаясь на Нострадамуса.
Лидеры скандально известного лет 10-12 назад в России и на Украине «Белого братства», Пророк Илья и Матерь Мира Мария Дэви Христос в тысячах листовок предсказывали: начало Апокалипсиса 1 июня 1990, усиление сатанинского влияния 17 июля 1992, убийство Пророков в Иерусалиме 21 ноября 1993, их воскресение и явление Христа 24 ноября 1993, «Золотой век» в 1994, начало новой эры в 2002 году… Летом 1997-го российские ясновидящие совместными усилиями на конгрессе в Челябинске предсказывали, что в конце этого года «перед судным днем» в Испании «распахнется небо» и появится гигантское видение архангела Михаила, в России воскреснет Сергий Радонежский, а в середине 1998 - и Серафим Саровский, затем, «по мнению Ванги», «заговорит» египетская мумия фараона («АиФ», 1997, август)... На осень 1997-го они же предрекали, что «Луна исчезнет с небосвода, причем мгновенно!» («МН» 1997, N 17/18, с.26).
А чего стоят бесчисленные «современные прочтения» Нострадамуса, который чего только не предрек: и Гитлера, и Горбачёва с Ельциным, и Саддама Хусейна…
Несомненно, это всё - острый кризис чувства будущего.
По ту сторону конца истории
Что ж делать, история не кончилась, приходится как-то определяться.
Сегодняшние ожидания, собственно, ещё и не оформились как следует. Здесь слишком многое унаследовано ещё от 20-го - в том числе и от глубокого 20-го! - века.
Типично, до общего места и самоочевидности, что будущее будет «компьютерным» (примерно так же, как в 60-е были уверены в наступлении «космической эры»). На это возлагаются очень большие надежды.
В частности, ожидается, что, несмотря на - тоже очень характерные - прогнозы о том, что запасы нефти на Земле иссякнут в достаточно обозримом времени - иссякание их не так уж и страшно, ибо удельная энергоемкость национального продукта в развитых странах, благодаря информационным технологиям, уже начала снижаться, и это-де только начало.
Всё ещё ждут «постиндустриального общества» - с его подавляющим преобладанием занятых в сфере «производства информации» и экономикой, ориентированной в основном на удовлетворение «культурных потребностей» (а вместе с тем и, почему-то, с «прекращением роста народонаселения» - культурные потребности, наверное, будут отвлекать?...) Всё это обещал своим читателям (излагая западные представления) ещё советский «Философский словарь» 1980 года издания: ожидания с почтенной традицией. Почти архаика.
Ничего не меняет в архаичности ожиданий и то, что нынче (тоже не первый уже год) наступление Новой Эры связывают с очередной технологической революцией - «информационной», прежде всего всё с теми же компьютерами - а заодно и с биотехнологиями: генной инженерией, клонированием: они ведь тоже манипулируют с информацией - только с биологической, наследственной. Кстати: научные основы обеих технологий (кибернетика и дешифровка генетического кода) возникли, потрясли умы современников и связались с образом будущего - полстолетия назад. Вот чем определяются наши представления о будущем… И даже кое-чем ещё поглубже.
Ждут, что «информационная революция» приведёт к «глобализации» мировых культурных, социальных, экономических процессов (скорее всего, связанной всё-таки с доминированием структур американского происхождения и типа); сложится «глобальная» - «цифровая» или «сетевая» - «Цивилизация цивилизаций». На Сеть возлагаются древние как мир надежды на то, что появится справедливое - «истинное» мировое сообщество, где каждый будет связан с каждым простыми горизонтальными связями» (как сказано, в качестве программного заявления, на сайте, посвящённом футурологическим прогнозам: Futura). Или вот, например, два умных современных автора - С. Переслегин и Н. Ютанов - пишут, что вскоре - «лет через двадцать-двадцать пять», если не раньше - «Вселенная высокой виртуальности» может быть построена под конкретного человека и обеспечивать для него не просто «земной рай», но даже и его личный рай. Ни больше ни меньше…
До сих пор, оказывается, жива склонность связывать представление о будущем - с представлением о некой «гармонии» (социальной прежде всего - а там и экзистенциальной, конечно), которая сможет быть в нём установлена.
По-прежнему ждут катастроф. Последние, кроме привычного экологического облика, являются нынешнему человеку в облике Столкновения Цивилизаций: как правило, тех, что известны под именами Исламской и Христианской. Под именами тех самых мировых религий, которые, как мнил в своём начале предыдущий век, вот-вот должны были безвозвратно уйти в область забытых предрассудков. Схлестнутся ли они в последней битве за иссякающие источники сырья и энергии или за Великую Идею - так ли важно?... Скорее всего, тоже архаика - вплоть до архетипичнейших представлений о борьбе Добра и Зла, защищающего светлого Своего и тёмного разрушительного Чужого… Хотя, конечно, когда, например, по телевизору показывают лагеря малолетних исламских смертников, лично я ничего не могу поделать с чувством, что все мы сидим на пороховой бочке, к которой зажжённый фитиль уже поднесён близко-близко…
Ну, архаика на то и архаика, чтобы на уровне чувств действовать.
Кстати: этим исламским ребятам ни малейшего нет дела до наших компьютеров с информационными технологиями.
И всё-таки
Все усилия «предсказать», то есть прогнозировать и проектировать будущее, которыми полны недавние 10-летия евроамериканской истории, рождены, по большому счёту, чувством - неустранимым, что бы ни делалось - его непредсказуемости. Всё это - усилия гарантировать себе будущее, подчинить себе его, неподвластное; и не свидетельство ли они глубокого разлада отношений - и с будущим, и с временем вообще, и с миром в целом? Разлада очень плодотворного: он ведь породил огромное множество компенсирующих его техник, и все они нашли себе применение… И всё-таки - разлада.
И футурологический бум середины ушедшего столетия, и «эсхатологическая» лихорадка его конца - следствия «естественного» для европейского человека чувства времени и истории, которое перестало находить для себя основания.
Европейский - то есть христианский по многовековой выделке - человек оказался обречён на катастрофичное, непредсказуемое будущее с того самого момента, когда, сохранив христианскую структуру восприятия мира и истории - для удобства ли, по инерции ли и привычке - стал утрачивать восприимчивость к её христианским смыслам, покуда и вовсе этой восприимчивости не лишился. Беда, однако, в том, что, похоже, эти смыслы - единственное, что в качестве «наполнения» этой структуры возможно. Она вырождается без них. Это, между прочим, чувствовали многие умы столетия - и крупные и не очень - когда настойчиво искали альтернативу «линейной», библейской истории, пытались изобрести - иногда очень влиятельные - принципиально иначе устроенные схемы для упорядочения исторического материала: от Шпенглера и Тойнби до Льва Гумилёва и Фоменко. Труды последнего, при всей их одиозности, в сущности, результат доведённых до предела радикальности усилий пересмотреть историю не только по «схеме», но и по содержанию.
Во всяком случае, нам предстоит изобрести будущее заново.
Помнится, в 60-е, в эпоху младенчества компьютеров, человечество ждало не информационную эру, а совсем другую: с яблонями на Марсе, следами на пыльных тропинках далеких планет, Великим Кольцом и уж совсем на худой конец - Звездными Войнами. А отважные капитаны межзвездных кораблей 60-х - как ядовито заметил один современный автор (Кирилл Еськов) - рассчитывали курс «чуть ли не на логарифмических линейках».
Что-то сейчас поделывают безвестные мальчики - новые Джобс и Возняк? В какой стране, когда им предстоит встретиться, чтобы собрать в своём гараже нечто такое, чего мы сегодня не можем себе и представить?
Ольга БАЛЛА
КРАТКАЯ ИСТОРИЯ БУДУЩЕГО
Было время, когда будущего не было
То есть быть-то оно было всегда. Но очень долго никому и в голову не приходило, что оно станет каким-то особенным состоянием жизни, радикально отличным от «прошлого» и «настоящего». Долгие тысячелетия люди жили в надёжных объятиях циклического времени, вплетённого в природные ритмы - «прошлое», «настоящее» и «будущее» архаических культур, переходя друг в друга, сливаясь друг с другом. Ещё и античное время, «подвижный образ вечности», явленное в движении небесных тел, бежало «по кругу согласно закону числа», как это называл Платон.
История началась, как только человек (ну, скажем, европейский человек) себя из архаического времени «выдернул»; разомкнул кольцо «вечного возвращения», противопоставил Историю Природе. Будущее ворвалось в европейскую жизнь вместе с христианством, когда время рванулось от сотворения мира к его неизбежному концу.
Но, по сути дела, с ним было всё понятно и тогда. Какими бы непредсказуемыми ни оказывались конкретные события, как бы ни мучили людей апокалиптические страхи - связанные, допустим, с 1000 годом, с 1666-м - было ясно, в какое общее русло укладывается происходящее: всё движется к последнему, справедливому Суду и к слиянию с Вечностью.
Знакомое нам «будущее» по-настоящему началось лишь после религий, даже ещё позже: когда и идеологии - пришедшие некогда с претензией стать заменой религиям - пошатнулись в своей безусловной власти над умами.
И 18-й век с его просветителями, и 19-й много и думали, и мечтали о будущем. Но, может быть, первым настоящим веком будущего стал 20-й.
Ни один век не бредил будущим так, как этот, ушедший. (Недаром у самого истока столетия заявили о себе «люди будущего» - футуристы: со свойственной людям искусства чуткостью они уловили, что именно с этой областью бытия в предстоящем веке у человечества будут особые отношения. И не ошиблись).
То была настоящая одержимость - даже не временем, которое ещё не наступило, а всеми смыслами, которые отказывались помещаться в настоящем: подавай им всю безграничность того, что ещё не осуществилось, а потому и не знает своих границ!... Именем будущего в этом веке клялись все, кто чувствовал себя правым.
Критическая точка в истории будущего в 20-м веке - середина столетия.
В первой половине века отношением европейцев к будущему в очень большой мере владели идеологии. Недостаточность того, что они могут сказать об этой главной - как тогда чувствовалось - задаче социальной жизни не бросалась в глаза ещё и тогда, когда в 1943 году немец Флехтхейм придумал слово: «футурология».
Всерьёз этого тогда не восприняли. Проект, который предложил в самом разгаре войны этот социолог с левыми взглядами, никому не показался актуальным. А проект был весьма радикален: создать особую науку о будущем, независимую от идеологий и утопий.
Потребность в «науке о будущем» европейцы почувствовали лишь через полтора десятка лет - на рубеже 50-х - 60-х.
Футурологический бум
Именно с этим началом конца 20-го века совпало то, что людям «вдруг» стало интересно будущее в подробностях. В каких мы будем жить городах и домах, по каким станем ходить улицам, на каком транспорте ездить? На каком заговорим языке - и с кем: может быть, с инопланетянами, может быть, с машиной? Что сделают с миром новые технологии? (В том, что они сотворят с ним что-то очень радикальное, мало кто сомневался). А не придут ли новые, невиданные болезни и войны?…
Из предмета отвлечённых рассуждений интеллектуалов, из мучительной экзистенциальной задачи «голого человека на голой земле» - выбитого из традиций и привычных представлений о жизни, незащищённого человека 20-го столетия - будущее превратилось в задачу конкретно-практическую.
Осенью 1965-го Дэниэл Белл, профессор Колумбийского университета, открыл заседание «Комиссии по 2000 году» словами: «Мы живем в эпоху, когда общество во всех вопросах ориентируется на будущее».
Он имел в виду как бы простые вещи. Фирмам-де - чтобы одерживать верх в конкуренции - нужно планировать свои рыночные программы, рассчитывать капиталовложения на 5, 10, 20 лет вперед… Но что дело не только в этом - было очевидно: интеллектуалы множества стран к тому времени уже были охвачены настоящим футурологическим бумом.
К последней четверти века в странах с европейской культурной основой уже было множество футурологических организаций (самая известная из них - Римский клуб). Во Франции общество «футуриблей» регулярно публиковало «обзоры будущего». В США работало несколько сотен футурологических центров. В январе 1965-го в Вене открылся «Международный институт по исследованию будущего»... За считанные годы футурология превратилась в мощную интеллектуальную индустрию. Началось время массированного изобретения научных техник для извлечения будущего из небытия - раньше, чем оно само пожелает оттуда выйти.
Не став особой наукой в том смысле, в каком предлагал Флехтхейм, футурология превратилась в нечто куда более мощное: в целое направление умов, преобразившее состояние множества наук. Стали возникать многочисленные теории роста - экономического, социального, культурного; концепции социального изменения, формирования новых мировых систем, очерчивались политические, этические, экологические контуры грядущего мирового порядка…
«Футурология» сменила имя на более респектабельное: прогностика, она же проспекция, она же «исследование будущего» - со строгими методами, с математическим аппаратом… Если «прогресс» доселе был предметом скорее идеологических построений и верований, то теперь его теории озаботились своей методологией, - не забывая, однако ж, иметь в виду, как свою основу, представление о постоянной смене эпох - и непрерывной модернизации социума.
Футурология - возникновение которой было некогда заявлено как альтернатива и идеологиям, и утопиям - разумеется, никуда не делась ни от того, ни от другого. Она представала как убедительное, «научное», математически рассчитанное лицо идеологии - причём по обе стороны «железного занавеса».
Оптимистическая наука, или Предсказуемое будущее в стране с непредсказуемым прошлым
В Советском Союзе науку о будущем считали «оптимистической». Ведь её прогнозы «служат улучшению будущего»! - а советский человек, конечно, его, будущего - «сознательный творец». Строили «научно обоснованные» и очень детальные «планы развития» и экономики, и культуры - на 10-летия вперёд. «В руках человека, - говорил И.В. Бестужев-Лада, один из главных советских футурологов, уже в предзакатную пору Союза. - «небывалая, немыслимая прежде форма власти - власть над будущим»…
Ничуть не удивительно, что возникновение и становление её не встретило того отпора, какой суждён был генетике и кибернетике. «Буржуазная» футурология, конечно, вызывала самые язвительные комментарии, однако ж в СССР она - под именем научного прогнозирования - была одним из направлений интеллектуального мэйнстрима. Её проблемы разрабатывали десятки исследовательских групп. При АН СССР создали комитет по социальному прогнозированию; материалы об этом постоянно печатались в журналах уровня «Вопросов философии», «Вопросов экономики»… Уже в начале брежневской эры, вот-вот перед концом эйфории шестидесятых и шестидесятничества, в 1966-м, в Киеве прошло первое всесоюзное совещание по научно-техническому прогнозированию. В прессе, на телевидении радио шли дискуссии о «контурах грядущего»… Естественно: Советский Союз вплоть до последних минут своего существования позиционировал себя как страну, устремлённую в будущее; это была важнейшая составная часть советской идеологии и мифологии; да и принципиальная установка на планирование всего, до чего только дотянутся руки, была свойственна большевикам с самого начала. (Кстати: когда в «перестройку» начали интенсивно вспоминать прошлое, всё более и более далёкое, журналы переполнились архивными публикациями, стали даже выходить специальные издания для этого, типа «Нашего наследия» - стало ясно: Союз обречён. Происходит нечто, в корне противоположное советскому чувству времени).
А тогда заглядывать брались - именно «научными» средствами - не то что на десятки: на сотни лет вперёд - прогресс-де идёт быстро!...
Большие ожидания…
Почти все прогнозы футурологов рубежа 60-70-х сходились в одном: предстоит рост темпов научно-технического прогресса. В ближайшие 50-60 лет - как минимум - будет идти «цепная реакция новых открытий». Составляли таблицы будущих открытий и изобретений, да не просто так, а разрабатывая для этого специальные научные методы.
В одной из таких таблиц, составленной в 1963-64-м (опубликована в 1967-м в киевском сборнике «Анализ тенденций и прогнозирование научно-технического прогресса»), например, обещалось: машинный перевод с языка на язык станет реальностью начиная с 1967-го. Пересадка сердца - после 68-го, его биопротезы - с 75-го. Надёжное предсказание погоды - с 72-го. Управляемую термоядерную энергию человек получит после 1980-го года. После 1983-го - лекарства, «повышающие умственный уровень». С 1995-го должно было быть, оказывается, достигнуто «продление жизни на 50 лет», а мы с вами уже 2 года как (с 2000-го) должны поддерживать «двустороннюю связь с внеземными цивилизациями». К 2020-му ожидалось использование «разумных животных» (обезьян, китообразных…) «на неквалифицированной работе».
Развитие науки казалось самой надёжной областью прогнозирования: ведь рациональная же деятельность!... Тем более, что футурология основывается на математически точных расчётах… На правах чуть ли не общекультурных очевидностей существовали по крайней мере 3 представления: во-первых, что будущее будет радикально отличаться от настоящего; во-вторых - что устройство жизни - по крайней мере в частностях, но скорее всего, и в целом - будет всё совершеннее и совершеннее и, наконец - что и качественно иным, и более совершенным мир сделает наука. Именно она, думалось, отныне будет главной силой, формирующей человеческую жизнь. Не то чтобы, конечно, места случайности в грядущем обществе не должно было остаться вовсе, но область неслучайного, подвластного, контролируемого должна была сильно-сильно расшириться.
Слово «научная» в общем восприятии настолько слилось тогда со словом «фантастика», что они стали чуть ли не одним словом, устойчивой аббревиатурой-знаком: «НФ». В 1967 году первое у нас в стране исследование читательского мнения о фантастике выявило: буквально все ценят эту разновидность литературы за её способность разведывать будущее. Пятью-семью годами раньше читателей ещё влекли такие традиционные вещи, как острый сюжет, парадоксальность ситуаций, - кстати и возможность узнать о новейших событиях в науке. К концу 60-х приоритеты изменились.
Научная фантастика в ту пору переживала своё звёздное время. Ни раньше, ни позже она такого не знала. Время было звёздным в самом буквальном смысле: космос был, пожалуй, главной её темой. Причём постепенно внимание фантастов сдвигалось от описания научно-технических чудес и приключений на иных планетах - к конструкциям того, каким станет заселяющее космические пространства человечество.
Фантастика, бывшая ещё совсем недавно детским чтением, завоёвывала взрослые умы, становилась любимым чтением интеллектуалов. Опрос 1967-го показал, что фантастику начинали читать регулярно с шестого класса; любимыми авторами «среднего школьного возраста» были тогда Жюль Верн и А. Беляев. С девятого жадно читали Уэллса, Ефремова, Лема, Брэдбери, Стругацких... Судьбы предвидений Верна, Уэллса, Беляева - и вообще прогностические возможности фантастики - всерьёз исследовались. Получалось: фантастика может прогнозировать будущее с точностью до 90 процентов!
Советская футурология чувствовала себя преемницей фантастики и собиралась совершенствовать её методы, а та в опоре на неё собиралась создавать произведения о будущем как минимум такой же степени достоверности, как «Айвенго» или «Петр Первый» о прошлом.
Фантастику и её читателей пронизывало чувство близости будущего - ни в малейшей степени не катастрофическое. «Будущее» было едва ли не одним из имён радости. Впрочем, «наука» - тоже. Радости, силы, дерзости... В том, что именно наука (наряду с искусством) станет главным занятием людей при коммунизме, никто из веривших в коммунизм и не сомневался…
И кому бы в голову пришло в середине шестидесятых, что новое тысячелетие люди встретят, так и не ступив на поверхность Марса?... Можно было сомневаться в коммунизме (в ту пору сомнений уже становилось потихоньку всё больше), но то, что человечество стоит на пороге космической эры - казалось совершенно несомненным.
…и глобальные тревоги
В 60-е впервые заговорили о глобальных проблемах, перед которыми стоит человечество. В последующие 4 десятилетия эта тема не будет сходить со страниц специальных трудов и массовых изданий, настолько, что превратилось в своеобразный стереотип массового сознания, во всяком случае, в устойчивую культурную форму.
Самую серьезную проблему 60-е видели в том, что цивилизации на планете становится тесно. Задумывались об этом так или иначе по обе стороны границы между социалистическим и капиталистическим мирами, но запад был куда откровеннее в своих тревогах. В Америке не знали, куда девать постоянно растущий в объёмах мусор. Ждали, что уже в 1970-м восточная часть штата Массачусетс будет погребена в отбросах. Писали, что в Риме из-за скопления мусора свирепствуют эпидемические болезни; что в Англии, которую тогда называли классической страной «грязного неба», уже продают кислород в пластиковых пакетиках. А уж что будет к концу ХХ века - просто страшно было себе представить: люди в противогазах; тучи дыма над городами (от печей, бесконечно сжигающих мусор)…
Ждали в ближайшие десятилетия открытия и путей перестройки человеческого организма. В конечном счёте - биологической революции. Пересадки сердца и многократное усиление интеллекта, контроль над наследственностью и поддержание жизни изолированного мозга - это всё, думалось, лишь предвестия того, что уже в первой половине XXI века человек научится изменять свой организм как угодно. Конечно, ждали от этого далеко идущих и социальных, и цивилизационных последствий.
На последнем рубеже очарованных будущим 60-х годов, в 1970-м, вышла книга Олвина Тоффлера - адресованная массовому читателю и массово же прочитанная - с названием, которое немедленно стало знаковым: «Футурошок».
Популярность «Футурошока» была сигналом: в отношениях «рядового» западного человека с его будущим что-то радикально сдвинулось.
Страхи и тревоги тоже не замедлили сформировать под себя интеллектуальную индустрию. В частности, связанные с глобальной катастрофой (это вообще ведущий мотив футурологических рефлексий 70-х). Прогнозы того времени один за другим предрекают к концу века гибель человечества от загрязнения окружающей среды. 80-е к тому же сроку ожидали десятки, если не сотни, миллионов больных СПИДом. У всех этих прогнозов была своя система аргументаций, своя «поэтика».
Обрело свою «поэтику» - вместе с индустрией - и утешение. В те же 70-е, - ещё до компьютерного бума - умы притягивает концепция «постиндустриального общества» (наследница популярных в 60-е теорий «индустриального общества» француза Р. Арона и «стадий экономического роста» американца У. Ростоу). Вскоре, обещала она, общество - прошедшее стадии преобладания в нём вначале сельского хозяйства, а затем промышленности - вступит в благословенную эру господства «сферы услуг», а ведущую роль в нём приобретут наука и образование. (Как не вспомнить коммунизм, при котором все занимаются наукой?..) В начале 90-х Фрэнсис Фукуяма, американский политолог, в труде «Конец Истории и Последний Человек» (1991) и вовсе объявил, что - поскольку глобальное противостояние западного мира и советского блока (составлявшее, как он полагал, главное содержание истории) благополучно закончилось, то с ним закончилась и сама история. Взамен её в развитии человечества началась долгожданная постиндустриальная эпоха, а с нею и надёжное безвременье. Вот не хочется острить на ту тему, что до 11 сентября оставалось всего каких-то 10 лет. Не смешно.
Эсхатологическая лихорадка
Вообще-то, всё менее и менее смешно становилось людям уже задолго до 11-го сентября - по мере того, как близился рубеж тысячелетий. Цифры ли, присвоенные годам христианским летосчислением, оказывали на массы своё гипнотическое воздействие, общая ли тревожность от множества накопившихся разладов, искавшая себе выхода и имени - но чем ближе к 2000-му, тем всё отчётливее разные слои европейских обществ, включая и наше, колотила эсхатологическая лихорадка.
Вдруг всплыли совершенно архаичные формы сознания. Люди стали если не верить, то по крайней мере внимать чуть ли не любой ерунде, которая писалась и печаталась в те поры о «будущем», включая неоднократно назначавшийся конец света.
Многие ли сейчас помнят, как московский экстрасенс Д. обещал на 1980 год затопление Ленинграда? А колдун Валерий Авдеев - парад «светлых астральных воинов» на Красной площади 22 октября 1992-го. 28 октября того же года, по словам членов южнокорейской церкви Семона Че и Пака, на Земле должен был появиться Иисус, а 31 декабря - антихрист с последующим концом света через 7 лет («Техника-Молодёжи», 1993, N 2, с.48-50). Неоднократно хоронили бедного президента Ельцина. В книге «Реванш России» (М., Цитадель, 1997, с.138) Святослав Россич предсказывал ему смерть на 17:12 вечера 14 марта 1997 года; а другой предсказатель со страниц «Комсомольской правды» обещал тоже самое на 17-19 марта того же года.
Гибель Москвы предсказывалась многократно: на 1991-й, 1992-й, на середину апреля 1999-го… Отчётливо помню, как «Московский комсомолец» ещё в «оптимистичную» пору «перестройки» подробно писал о том, что в Москве ожидаются разрушительные землетрясения начиная с 1989 года, и как это всё обсуждали, передавая друг другу газету, взволнованные люди, которым ещё в новинку были такие публичные прогнозы. Зато уже никто не удивлялся, когда в 1999-м только ленивое жёлтое издание не писало об очередном конце света в июле от падения на Землю небесного тела, ссылаясь на Нострадамуса.
Лидеры скандально известного лет 10-12 назад в России и на Украине «Белого братства», Пророк Илья и Матерь Мира Мария Дэви Христос в тысячах листовок предсказывали: начало Апокалипсиса 1 июня 1990, усиление сатанинского влияния 17 июля 1992, убийство Пророков в Иерусалиме 21 ноября 1993, их воскресение и явление Христа 24 ноября 1993, «Золотой век» в 1994, начало новой эры в 2002 году… Летом 1997-го российские ясновидящие совместными усилиями на конгрессе в Челябинске предсказывали, что в конце этого года «перед судным днем» в Испании «распахнется небо» и появится гигантское видение архангела Михаила, в России воскреснет Сергий Радонежский, а в середине 1998 - и Серафим Саровский, затем, «по мнению Ванги», «заговорит» египетская мумия фараона («АиФ», 1997, август)... На осень 1997-го они же предрекали, что «Луна исчезнет с небосвода, причем мгновенно!» («МН» 1997, N 17/18, с.26).
А чего стоят бесчисленные «современные прочтения» Нострадамуса, который чего только не предрек: и Гитлера, и Горбачёва с Ельциным, и Саддама Хусейна…
Несомненно, это всё - острый кризис чувства будущего.
По ту сторону конца истории
Что ж делать, история не кончилась, приходится как-то определяться.
Сегодняшние ожидания, собственно, ещё и не оформились как следует. Здесь слишком многое унаследовано ещё от 20-го - в том числе и от глубокого 20-го! - века.
Типично, до общего места и самоочевидности, что будущее будет «компьютерным» (примерно так же, как в 60-е были уверены в наступлении «космической эры»). На это возлагаются очень большие надежды.
В частности, ожидается, что, несмотря на - тоже очень характерные - прогнозы о том, что запасы нефти на Земле иссякнут в достаточно обозримом времени - иссякание их не так уж и страшно, ибо удельная энергоемкость национального продукта в развитых странах, благодаря информационным технологиям, уже начала снижаться, и это-де только начало.
Всё ещё ждут «постиндустриального общества» - с его подавляющим преобладанием занятых в сфере «производства информации» и экономикой, ориентированной в основном на удовлетворение «культурных потребностей» (а вместе с тем и, почему-то, с «прекращением роста народонаселения» - культурные потребности, наверное, будут отвлекать?...) Всё это обещал своим читателям (излагая западные представления) ещё советский «Философский словарь» 1980 года издания: ожидания с почтенной традицией. Почти архаика.
Ничего не меняет в архаичности ожиданий и то, что нынче (тоже не первый уже год) наступление Новой Эры связывают с очередной технологической революцией - «информационной», прежде всего всё с теми же компьютерами - а заодно и с биотехнологиями: генной инженерией, клонированием: они ведь тоже манипулируют с информацией - только с биологической, наследственной. Кстати: научные основы обеих технологий (кибернетика и дешифровка генетического кода) возникли, потрясли умы современников и связались с образом будущего - полстолетия назад. Вот чем определяются наши представления о будущем… И даже кое-чем ещё поглубже.
Ждут, что «информационная революция» приведёт к «глобализации» мировых культурных, социальных, экономических процессов (скорее всего, связанной всё-таки с доминированием структур американского происхождения и типа); сложится «глобальная» - «цифровая» или «сетевая» - «Цивилизация цивилизаций». На Сеть возлагаются древние как мир надежды на то, что появится справедливое - «истинное» мировое сообщество, где каждый будет связан с каждым простыми горизонтальными связями» (как сказано, в качестве программного заявления, на сайте, посвящённом футурологическим прогнозам: Futura). Или вот, например, два умных современных автора - С. Переслегин и Н. Ютанов - пишут, что вскоре - «лет через двадцать-двадцать пять», если не раньше - «Вселенная высокой виртуальности» может быть построена под конкретного человека и обеспечивать для него не просто «земной рай», но даже и его личный рай. Ни больше ни меньше…
До сих пор, оказывается, жива склонность связывать представление о будущем - с представлением о некой «гармонии» (социальной прежде всего - а там и экзистенциальной, конечно), которая сможет быть в нём установлена.
По-прежнему ждут катастроф. Последние, кроме привычного экологического облика, являются нынешнему человеку в облике Столкновения Цивилизаций: как правило, тех, что известны под именами Исламской и Христианской. Под именами тех самых мировых религий, которые, как мнил в своём начале предыдущий век, вот-вот должны были безвозвратно уйти в область забытых предрассудков. Схлестнутся ли они в последней битве за иссякающие источники сырья и энергии или за Великую Идею - так ли важно?... Скорее всего, тоже архаика - вплоть до архетипичнейших представлений о борьбе Добра и Зла, защищающего светлого Своего и тёмного разрушительного Чужого… Хотя, конечно, когда, например, по телевизору показывают лагеря малолетних исламских смертников, лично я ничего не могу поделать с чувством, что все мы сидим на пороховой бочке, к которой зажжённый фитиль уже поднесён близко-близко…
Ну, архаика на то и архаика, чтобы на уровне чувств действовать.
Кстати: этим исламским ребятам ни малейшего нет дела до наших компьютеров с информационными технологиями.
И всё-таки
Все усилия «предсказать», то есть прогнозировать и проектировать будущее, которыми полны недавние 10-летия евроамериканской истории, рождены, по большому счёту, чувством - неустранимым, что бы ни делалось - его непредсказуемости. Всё это - усилия гарантировать себе будущее, подчинить себе его, неподвластное; и не свидетельство ли они глубокого разлада отношений - и с будущим, и с временем вообще, и с миром в целом? Разлада очень плодотворного: он ведь породил огромное множество компенсирующих его техник, и все они нашли себе применение… И всё-таки - разлада.
И футурологический бум середины ушедшего столетия, и «эсхатологическая» лихорадка его конца - следствия «естественного» для европейского человека чувства времени и истории, которое перестало находить для себя основания.
Европейский - то есть христианский по многовековой выделке - человек оказался обречён на катастрофичное, непредсказуемое будущее с того самого момента, когда, сохранив христианскую структуру восприятия мира и истории - для удобства ли, по инерции ли и привычке - стал утрачивать восприимчивость к её христианским смыслам, покуда и вовсе этой восприимчивости не лишился. Беда, однако, в том, что, похоже, эти смыслы - единственное, что в качестве «наполнения» этой структуры возможно. Она вырождается без них. Это, между прочим, чувствовали многие умы столетия - и крупные и не очень - когда настойчиво искали альтернативу «линейной», библейской истории, пытались изобрести - иногда очень влиятельные - принципиально иначе устроенные схемы для упорядочения исторического материала: от Шпенглера и Тойнби до Льва Гумилёва и Фоменко. Труды последнего, при всей их одиозности, в сущности, результат доведённых до предела радикальности усилий пересмотреть историю не только по «схеме», но и по содержанию.
Во всяком случае, нам предстоит изобрести будущее заново.
Помнится, в 60-е, в эпоху младенчества компьютеров, человечество ждало не информационную эру, а совсем другую: с яблонями на Марсе, следами на пыльных тропинках далеких планет, Великим Кольцом и уж совсем на худой конец - Звездными Войнами. А отважные капитаны межзвездных кораблей 60-х - как ядовито заметил один современный автор (Кирилл Еськов) - рассчитывали курс «чуть ли не на логарифмических линейках».
Что-то сейчас поделывают безвестные мальчики - новые Джобс и Возняк? В какой стране, когда им предстоит встретиться, чтобы собрать в своём гараже нечто такое, чего мы сегодня не можем себе и представить?