Океанская рыба, заплывшая в реку: интервью с Игорем Сидом
Океанская рыба, заплывшая в реку
Знание - Сила. - № 3. - 2024.
Писатель, антрополог и путешественник Игорь Сид известен как основатель кросс-культурных проектов вроде Боспорского форума и Крымского геопоэтического клуба, а также как специалист по редким дисциплинам - геопоэтике, зоософии, теории путешествий и пр. К началу 2020-х годов он меняет направленность своей работы и инициирует проект Словаря культуры XXI века, став его составителем. Первый том глобальной серии Словаря, включающий 218 статей о феноменах современного мира от экспертов из сорока стран, был объявлен книгой 2022 года в России по версии «Независимой газеты», в номинации «Нон-фикшн». Об этом проекте с Сидом говорит Ольга Балла.
- Расскажи, пожалуйста, об истории замысла Словаря культуры XXI века: кому, когда и как пришла в голову эта идея? Как все начиналось?
- Если уж искать истоки, то сперва была идея Словаря культуры XX века, и пришла она в 1990-х лингвисту, культурологу и философу Вадиму Рудневу. Этот проект родился от избытка знаний - из серии статей «Введение в XX век», которую Вадим вел в знаменитом журнале «Родник». Книга вышла в 1997-м и стала бестселлером, было много переизданий.
Со Словарем-XXI все наоборот: он возник из острой нехватки знаний. Твоего покорного слугу, с ранних лет озабоченного футурологией, тревожило недопонимание (и собственное, и тем более всеобщее) многих феноменов приходящей новой реальности. Аватар, дипфейк, мокпан, трипофобия, хикикомори, чипирование… На человека надвигается не пойми что, и со всех сторон сразу! И почти каждый термин намекает на неизбежность трансформаций - в том числе и представлений о человеке о себе, и самой сущности человека.
Поэтому в 2017 году я предложил Вадиму, давнему другу и партнеру, собирать Словарь-XXI. Поначалу Вадим ограничился ролью научного редактора - сославшись на то, что является скорее «специалистом по прошлому», но позже стал делать и авторские статьи. Заметим, что специалистов по новому столетию не существует и сегодня - хотя бы потому, что это столетие находится в непрерывном становлении, и завтра уже давно не бывает таким же, как вчера. В 2018-м журнал «Комментарии» пригласил Вадима на роль выпускающего редактора нового номера, и он посвятил номер XXI веку. Я опубликовал там концептуальное обоснование проекта Словаря и десяток пробных словарных статей: о дразнящих своей парадоксальностью «интеллектуальных идиотах», о странных «фейспалме», «путин-ферштеере», «неофилии»...
Так проект стартовал. В декабре 2020 года выпустили в индийском издательстве дайджест-анонс первого тома, с участием 85 авторов с пяти континентов. В полном варианте первого Глобального тома авторов было уже 114.
- Это история проекта, а есть ли у него предыстория? Какие-то биографические первоистоки?
- На самом деле неологизмы, связанные с неизученными или недоизученными областями реальности, меня волновали всегда. Был даже, в студенческих 1980-х, забавный момент «неологической инициации». А в 1994-м, для придания теоретической базы Боспорским форумам, которые мы проводили в Крыму, пришлось сконструировать первый собственный термин - геопоэтика. Меня позвали на историософский симпозиум по наследию Ялтинской конференции с участием известных постсоветских геополитиков, и я решил их потроллить (слово для этой мотивации, правда, пришло уже в XXI веке) - подготовив доклад «От геополитики к геопоэтике. Смена парадигмы мироустройства».
Скоро, однако, выяснилось, что десятилетием раньше это слово уже придумали разные авторы как минимум во Франции и Сербии, а в первой половине XX века был даже замечен (в том числе в русском варианте) протологизм «геопоэт». Придуманное мною вместе с геопоэтикой понятие поэтократия оказалось родом из Норвегии начала XX века, а зоософия, сконструированное позже для одноименного дискуссионного цикла Крымского клуба - из Австрии начала XIX века. Ничто не ново под Луной; но для меня это каждый раз свидетельство объективной исторической необходимости переоткрытого заново термина.
- Ты упомянул «неологическую инициацию». Что это было?
- Было это сорок лет назад. Один мой школьный друг ежегодно покупал академический сборник «Новое в русской лексике» и внимательно его перечитывал. И вдруг в 1983-м он показывает мне выпуск «Словарные материалы-82», где сказано, что слово «антигравитация» - известное чуть ли не полвека и у советской интеллигенции уже почти обиходное - впервые зафиксировано не в умных книжках, а в глупой прессе. А именно - в моем фантастическом рассказике, вышедшем в журнале «Юность» и переведенном потом на ряд языков. Придумал слово едва ли не Уэллс, - но в пространстве русского языка отцовство формально закреплено за мной. Вполне обычный для науки бюрократизм.
Этот эпизод, кстати, научил и меня спокойно относиться к проблеме авторства. Я сторонник копилефта и Партии пиратов как теоретической платформы (обоим понятиям в Словаре, разумеется, посвящены словарные статьи). И когда у меня самого тырят какую-нибудь перспективную идею, я тихо радуюсь: во-первых, это подтверждает ее ценность, а во-вторых, теперь не на мне висит задача ее реализации… (Смеется)
- Прозвучавшие примеры неологизмов, от аватара до чипирования - из очень разных языков: санскрит, английский, немецкий, корейский, греческий, японский, русский… Но английский из них, наверное, самый плодовитый?
- Да, английский давно мировой лидер словообразования. Дело не в постколониализме: этот язык выработал самые продуктивные алгоритмы для неологии, начиная с принципов «слипшейся метафоры» (лайфхак, парадайз-инжиниринг, флешмоб) и слов-портманто: кидалт, стейкейшн. Ну, и краткость корней всегда выгодна, - тут бы ему мог быть конкурентом китайский, да система музыкальных тонов непосильна для непосвященных…
Вторым по числу международных неологизмов идет японский, и это тоже объяснимо. Культура Японии стала самой активной зоной столкновения «технологий завтрашнего дня» и архаичных социокультурных традиций. На этом стыке появляются поразительные феномены, как например дзюхацу, сарариман, арукисумахо. И мир, пораженный, подхватывает их.
- Каковы вообще, по-твоему, основные механизмы распространения неологизмов?
- Природа интереса к чужому слову очень разная. Во-первых, конечно, механизм остранения. Океанская рыба, заплывшая в реку, вызывает мистический шок! И раздвигает картину мира. А порой это лексикон ностальгии: слова и словечки привозят из путешествий, как сувениры... Писал об этом в связи с арабским выражением «иншалла», которое любят многие российские и европейские интеллектуалы.
- Представители скольких языков работали над первым томом Словаря-XXI?
- Трудно назвать даже точное число стран проживания авторов-участников: глобализация смазывает картину. Живущий в Москве индийский поэт и филолог Анил Джанвиджай: это Россия или Индия? Его американский коллега Джон Наринс, пустивший корни в Петербурге - та же проблема атрибуции. Автор статьи про философию убунту африканистка Александра Архангельская в 2020 году переехала в Италию. А что уж говорить о дальнейших процессах...
С языками еще сложнее: скажем, «убунту» пришло в европейские языки сразу из трех южноафриканских языков - нгуни, коса и зулу. Как вести подсчет?
Или другой случай. Английский суффикс -ing давно активно применяется в самых разных языках. Поэтому слово плоггинг - скорее шведское, поскольку придумано шведами, балконинг - соответственно, испанское, а мумитроллинг - русское. Но при этом они и английские тоже…
- Идет ли процесс взаимопроникновения языков?
- Эти процессы сближения и лингвистической интеграции, все более вольготное использование чужих языковых законов и структур - подтолкнули нас к гипотезе о глобальном гиперязыке, на котором сейчас разговаривает и переписывается человечество. Не все население Земли, конечно, но именно планетарно коммуницирующая его часть. Эти люди, как правило, знают худо-бедно не менее одного иностранного языка.
Главный субстрат для гиперязыка сегодня - конечно, английский, но китайский с хинди тоже на подходе (все-таки 1/4 и 1/8 мирового населения). По мере интернетизации латиноамериканских и арабских стран добавляются испанский, португальский, арабский. И почти обо всех этих языках носитель любого из них знает хотя бы малость, - чтобы суметь сконструировать по чужим правилам как минимум новое слово, а порой и словосочетание, и даже фразу. Мысль об этом неудержимом взаимопроникновении языковых парадигм - просто сносит крышу. Что-то будет…
- Каким образом структурирован проект Словаря?
- Проект включает две книжные серии: Глобальная и Локальная, они раскрывают читателю соответствующие неологизмы. Локальные неологизмы - это лексемы едва возникшие, либо существующие давно, но все еще ограниченные ареалами своего возникновения: странами, языками, диалектами, социолектами, субкультурами, сленгами. Их невероятно много в любом языке, и они очень часто калькируют (либо случайным образом дублируют) друг друга в разных языках.
А есть неологизмы глобальные, то есть преодолевшие каким-то способами границы своего ареала и применяемые в процессе международной коммуникации (в нашей терминологии - в лексиконе глобального гиперязыка). Они прошли естественный речевой отбор: разнообразные фильтры, включая благозвучие, отсутствие сильных конкурентов (популярных синонимов) и пр. Мы можем лексему не знать, но если она, условно говоря, сразу гуглится и легко найти ее точное значение или объяснение - мы вправе считать ее глобальным неологизмом.
В первый том Глобальной серии, вышедший в прошлом году, мы добавили порцию неологизмов локальных (это несколько десятков из 218 статей) - в виде исключения, и откровенно ради интриги. Локальное всегда живее и интереснее глобального...
Теперь готовим первый том Локальной серии. Смысл ее в том, что из мириад локальных неологизмов мы выбираем те, за которыми видим потенциал глобального применения.
- Как развивается сейчас концепция проекта?
- Самым горячим сейчас представляется расширение задач Локальной серии. Помимо эмпирического поиска вслепую новых лексем с устойчивым значением, перспективных для общемирового употребления, наметилась проблема отсутствия названий у некоторых замеченных нами в ходе работы важных социокультурных, психологических и иных феноменов. В некоторых случаях можно найти их более-менее длинные описания, но краткого удобного наименования нет. А как писал гениальный Ежи Лец, «многих вещей нет потому, что мы не сумели никак их назвать».
- Ага, и теперь нужно их проименовать? Что-то сродни задаче, стоявшей когда-то перед Адамом.
- Точно! И здесь могут быть разные пути. Михаил Эпштейн конструирует новые слова на основе устойчивых деривационных парадигм (проект «Проективный словарь», оттуда кое-что «пошло в народ»: любля, протектив, начекизм и пр.). Это путь субъективности и личной ответственности за каждое изобретение. Нам же сейчас интереснее приискивать для найденного безымянного смысла слово, уже объективно существующее в каких-нибудь лингвистических, социокультурных или географических локусах. Шансы не очень высокие, но теоретически они всегда есть.
- Можно привести примеры «безымянных смыслов»?
- Один из них связан вышеупомянутым ювелирно точным, при всей его оксюморонности, понятием интеллектуальный идиот. Нассим Талеб, один из самых ответственных современных мыслителей, так называет экспертов, загипнотизированных самим своим статусом эксперта, - и поэтому способных нести бред, порою общественно-политически опасный. Но как назвать эту склонность к самогипнозу, или сам самогипноз интеллектуального идиота? Это не нарциссизм. Речь не о самолюбовании, а об искажении взгляда на весь остальной, окружающий мир.
Разновидностью этого феномена может быть то, что Эдвард Саид назвал ориентализмом - переописание чужого этнокультурного мира под мифологию собственного превосходства. Нужно искать термин/понятие, по отношению к которому «ориентализм по Саиду» является частным случаем.
Удалясь от интеллектуального идиотизма через ориентализм вдоль по линии родства (но сохраняя смысловые обертона «неадекватности» и «самоочарованности»), мысль выруливает к книге «Уничтожьте всех дикарей» (швед. «Utrota varenda jävel», англ. «Exterminate All the Brutes») выдающегося публициста и мыслителя Свена Линдквиста.
Линдквист писал о зачарованности европейских завоевателей заморских земель своим статусом победителей. Геополитический и политико-административный статус метрополии, приобретенный за счет превосходства в вооружении над аборигенами завоеванных колоний, неизбежно воспринимается как свидетельство собственного интеллектуального и цивилизационного превосходства. Которое, в свою очередь, автоматически становится идеологической базой для дальнейших завоеваний.
Итак, «Я СИЛЬНЕЕ - ЗНАЧИТ, Я УМНЕЕ!». Как назвать эту элементарную логическую ошибку (а именно - подмену), или осуществляющий ее квазикогнитивный алгоритм, или психологический комплекс, закрепляющий этот алгоритм?.. Явление это достаточно древнее - точнее даже, вечное (увы!). Но общепринятого термина для него пока что нет.
Слово можно по-эпштейновски придумать. А можно найти готовое удачное, уже обкатанное «на местах» слово - среди неологизмов в самых разных странах, языках, сленгах или социолектах.
- Поиск где-то на стыке политики и психологии?
- Да, все чаще. Эскалация горячих конфликтов в мире шокирует и требует срочного исследования. Человечеству все труднее удержаться от военных действий - а когда они начаты, все труднее от них отказаться. И здесь обнажается (давно известная, но тоже все еще безымянная) психологическая модель «битвы до конца», исключающий возможность не только поражения, но даже ничьей. И именно она может привести мир к ядерному колаппсу.
Мы видим в этом социокультурное наследие командных Олимпийских игр. Принцип отбора команд для каждого этапа таких соревнований - по сути, закон джунглей. Мы проиграли - значит, вылетаем до конца сезона, по сути - жизненного цикла. То есть мы всё, уничтожены, нас больше не будет. А во избежание такого исхода - будем биться насмерть: «остаться в живых» означает уничтожить противника. И особенно разрушителен элемент конкретности противника, хотя это не кажется очевидным.
Самое ужасное, что культура командных игр порождает другое чудовищное явление - субкультуру болельщиков. Лишенные рефлексии люди, делегирующие свои главные «инвестиции желания» (по выражению Делеза) любимой команде - и лишающиеся тем самым самостоятельного смысла жизни. Явление, как известно, смертельно опасное. И вот этой отвратительной поведенческой моделью, которой они требуют от своих кумиров - «ТОЛЬКО ПОБЕДА!» - заражаются от них уже любые области жизни и почти любые социальные группы. Название для феномена еще не найдено, но знакомый профессор из Нью-Дели предполагает, что в каком-то из индийских языков уже встречал нечто подобное, в молодежном сленге… Будем искать!
- А что же спорт личных достижений?
- Это абсолютно иное. Единоборство с максимальным расширением: сражение единицы со всеми сразу, «Человек vs Человечество». Индивидуальный чемпион побеждает не конкретных людей, а Homo sapiens как такового, превосходит свой собственный биологический вид как слабое, инертное и не желающее развиваться существо. Собственно, преодолевает самое косность и лень. И поскольку остается при этом Homo sapiens - побеждает в первую очередь самого себя.
Спорт личных достижений - это в том числе и движение к трансгуманизму - в его предположительном гуманистическом аспекте.
- Найдены ли уже имена для каких-то «безымянных смыслов»?
- Для некоторых найдены, но приживутся ли они в широком употреблении - заранее трудно сказать.
Один из «безымянных смыслов», важных для России, косвенно связан с мифологемой (по-прежнему не полностью оторванной от реальности) о «самой читающей стране».
Мы знаем, что представление человека о себе как о талантливом писателе формируется во многом его средой. Это в первую очередь семья автора (родители) и литературное сообщество вокруг него. Если автора перехваливают, особенно в раннем возрасте, то возникает момент импринтинга: формируется устойчивое ложное представление о себе, приводящее затем к огромным бесплодным трудам, неудовлетворенному честолюбию и в итоге - к страшным кризисам. Если ты бывала в общежитии Литературного института имени Горького - может быть, обращала внимание на металлические сетки в лестничном пролете, между каждыми двумя этажами?
- Не помню, честно говоря. А что с ними не так?
- Сетки были вывешены еще в первые десятилетия существования Литинститута, чтобы минимизировать число успешных самоубийств. В общежитии селятся, как правило, иногородние студенты. И некоторые выходцы из провинции, если родное окружение их сильно захваливало, в жестких условиях «не верящей слезам» столицы постепенно осознавая свою несостоятельность, решают, что их жизнь не удалась и не имеет смысла…
Как назвать внушение юному существу его окружением мифологемы о неистовом даре (здесь неважно, ложна мифологема или верна)? Почему бы не взять для термина французское словосочетание promesse de l’aube, по-русски писалось бы «промес-дель-об», это обсуждаемо: «обещание на рассвете»? Так называется роман Ромена Гари, где предельно точно описан этот социокультурный и психологический механизм.
Или вот еще пример. Когда-то, пытаясь объяснить исторический шаг Хрущева с отказом от тоталитаризма, совершенный им после смерти Сталина - когда ситуация позволяла сохранить формат и самому стать новым кровавым диктатором, - я назвал это «эффектом Мюнхгаузена». Славный барон умел, не имея опоры для движения вверх, вытащить себя из болота за собственную косичку. В природе такое движение невозможно, но человек устроен так, что иногда в сложной ситуации способен опереться на что-то в самом себе…
- В физике, кажется, тоже мелькала концепция вроде «эффекта Мюнхгаузена в волновой среде»…
- Параллель в точных науках только укрепила бы это понятие.
А вот еще одно вполне архаичное явление, ставшее особенно выпуклым в XX веке с его гуманистическими тенденциями - благотворительностью, приоритетом помощи слабым и прочим «ООН-дискурсом». Оно связано с виктимным поведенческим комплексом или виктимной позицией. Речь о самых разнообразных уловках по нанесению себе вреда - для привлечения бесплатной помощи, раз уж потоки таковой помощи неизбежно и соблазнительно струятся в окружающей жизни. Явление это древнее, но в новом столетии стало еще актуальнее. Но названия не имеет (есть только неполные синонимы, например членовредительство - но они не несут в себе целеполагания). И возникает вопрос, а не применить ли здесь полузабытый арготизм, приведенный в одной старинной и всем известной книжке... Речь о «Принце и нищем» Марка Твена.
- Искусственная язва на ноге нищего?
- Именно! В оригинале повязка с едкими веществами для создания язвы называлась - на староанглийском жаргоне ниших - clime, «клайм». Клайм, клаймизация, со ссылкой на Твена, - очень яркий образ и точная ассоциация для такого социального поведения, как нам кажется. Выглядящий общетеоретическим, термин применим не только в психологии или социологии, но и, например, в политике. Соблазн клаймизации в XXI веке может затрагивать и целые сообщества, и даже страны… Но это уже другая тема для исследования.
Еще о военных конфликтах. Как назвать конфликты (межнациональные, межплеменные, межконфессиональные - разные), затягивающиеся на годы и иногда на долгие десятилетия, вопреки всем усилиям «миротворческих сил» (видимо, в таких случаях кавычки обязательны)? Есть ли специальный термин для незакрытого военного гештальта?
Ведь конфликты способны тлеть, похоже, даже не в подкорке их носителей и не в коллективном бессознательном - в самой ноосфере. Поэтому хочу напоследок поделиться одним странноватым, но весьма обнадеживающим историческим фактом...
Звучит диковинно, но в 1985 году город Тунис подписал мирный договор с Римом. Это официально «положило конец Третьей Пунической войне», начавшейся в 149 году до н.э. То есть, этот конфликт тлел где-то в иных измерениях 2331 год! Знание об этой (конечно, скорее художественной) акции греет мне душу долгие годы, - и вселяет надежду на выживание человечества.