Продолжая работу Творения
Ольга Балла-Гертман
ПРОДОЛЖАЯ РАБОТУ ТВОРЕНИЯ
http://literratura.org/issue_criticism/3623-olga-balla-gertman-prodolzhaya-rabotu-tvoreniya.html
Пришедшийся на конец минувшего декабря юбилей Ольги Александровны Седаковой - прекрасный повод задуматься в очередной раз над тем, что ныне чествуемый поэт - один из самых таинственных людей нашей сегодняшней культуры. И этому нисколько не противоречит - напротив, глубоко и принципиально с этим связано - то, что одновременно Ольга Александровна - из числа людей с редкостно ясным видением (какими вообще-то ни одна культура не изобилует), призывающих к такому видению - собственным примером - и нас.
Слово «тайна» в связи с текстами и личностью Ольги Александровны мне случалось произносить уже столько раз, что давно понятно, насколько оно само по себе недостаточно (понятно, что всякий настоящий поэт этим именно и занят: прикосновением к тайне) - насколько, что нуждается в прояснении и уточнении. Если говорить о Седаковой, это слово должно быть совершенно неотделимо от другого слова, понято только в единстве с этим словом, не в меньшей степени важным и даже ключевым для понимания её личности и типа её культурного участия: мышление.
Дело в том, что это мышление, которое знает свои границы (равно и их проницаемость, и их непреодолимость) - и свои истоки; которое живёт постоянным взаимодействием с этими истоками. Мышление её типа свойственно по большей части философам (и недаром среди многолетних и наиболее адекватных собеседников Седаковой был философ Владимир Бибихин), ещё в большей мере - богословам (и это, пожалуй, существенно ближе к культурным координатам Седаковой, поскольку она - религиозный мыслитель и по существу, и даже по своему формальному статусу, будучи, среди многого прочего, - доктором теологии honoris causa Европейского гуманитарного университета в Минске). И тем не менее её мышление - именно поэтическое, и важнейшие его компоненты - интуиции, образы, звуки, ритмы, живое, подвижное тело речи - и не в меньшей степени - замирание-смирение перед тем, что в силу собственной его природы не может быть выговорено и названо, на что можно только указать.
По образованию Седакова филолог - и по очень хорошему образованию: она закончила филологический факультет Московского университета, где во времена её студенчества, на рубеже шестидесятых-семидесятых, преподавали учёные такого масштаба, который в конце концов расшатал советскую систему жизни и мировосприятия. Сергей Аверинцев читал там византийскую эстетику, Мераб Мамардашвили - философию ХХ века, Александр Пятигорский - историю индийской философии. При всех ограничениях дремуче-советского времени это само по себе задавало возможность высокого уровня; кто мог воспользоваться этой возможностью - воспользовался; Ольга Седакова была из тех, кто воспользовался ею в величайшей степени. Окончила аспирантуру Института славяноведения и балканистики, защитила кандидатскую диссертацию о погребальной обрядности южных и восточных славян, написанную, как она позже вспоминала, «на жёстком структуралистском языке» [1] (эта жёсткость не помешала её научному руководителю, проницательному Вячеславу Всеволодовичу Иванову, заметить, что на самом деле это, вполне корректно выстроенное, исследование - «инобытие поэзии»: «учёный-этнолог не может таким образом видеть вещи» [1]). Будучи филологом и по роду своей официальной работы - старший научный сотрудник в Институте мировой культуры при МГУ, преподаватель, автор статей и исследований о русской и европейской поэзии, она прежде всего - филолог по существу: человек, предмет многообразного, многостороннего внимания которого - природа слова. Исследовательская позиция как таковая - лишь часть этого, и, по всей вероятности, не самая главная, - как, по крайней мере, можно предположить, глядя извне. Вполне возможно, что сам поэт чувствует иначе или вообще не располагает разных сторон своей деятельности в какой бы то ни было иерархии. Мне же кажется, что у этой её деятельности есть - определяющее всё - поэтическое «ядро» и области, как более, так и менее к нему близкие. Эссеистика, подобная той, образцы которой вошли в (переизданный недавно) сборник с принципиальным названием «Апология разума», к поэтическому ядру ближе всего.
Во всяком случае, и поэтическая её работа в строгом смысле, и разные виды аналитической деятельности - от научных изысканий до критических статей, и преподавание (общей поэтики, церковнославянского языка…), и переводы (Седакова много переводила: и не только поэтов - от классических античных авторов до Клоделя и Рильке, Целана и Филиппа Жакоте, - но и философию, и духовные сочинения - жития, проповеди, источники по истории францисканства и сочинения самого Франциска Ассизского; а в последние годы работает над новым русским - не стихотворным! - переводом «Божественной комедии» Данте) - всё это формы внимания к слову. Таковы и публицистические её высказывания (а высказывается она на темы общества, его культуры и человека в нём, может быть, существенно больше, чем иные поэты-современники, - подробное представление об этом способен дать, например, вышедший в прошлом году большой том «Вещество человечности», вобравший в себя интервью Седаковой почти за тридцать лет. Главное же, высказывается она о текущем и сиюминутном (о государстве, о его политике, об исторических обстоятельствах и их восприятии участниками…) принципиально иначе, чем чуть ли не все, озабоченные сегодня этими предметами, - видит их в иной перспективе, буквально с точки зрения вечности: не мелкими в сравнении с вечностью, но укоренёнными в ней, соотнесёнными с абсолютными - превосходящими человека, но неизменно имеющими его в виду, в каком-то смысле не существующими вполне без его участия - ценностями. Таковы даже и те её тексты, которые слову как таковому как будто не посвящены и говорят о несловесном: например, письма о живописи Рембрандта, в которой она видит особенный способ работы с бытием и небытием, взаимодействие - и художника, и, вследствие того, - зрителя, - с реальностью, видимой и невидимой (в их нерасторжимости).
(Тут важно обратить внимание на то, что разные модусы своей работы с интересующими её проблемами Седакова никоим образом не смешивает: «Я хочу, - говорила она, - в каждом жанре соблюдать его законы и в чужой монастырь со своим уставом не ходить» [1]. Дисциплина - присущая каждому виду деятельности и вообще дисциплина как отношение к самой себе - для неё в числе важнейших ценностей.
«Его страстно влекло, - писала она в сборнике «Апология разума» о «поэте-богослове» Данте, - то, что мы привыкли считать противопоказанным самому характеру поэта: умственная аскеза, духовная и логическая отчетливость, черный труд эрудиции, политическая ответственность». Думается, это относится и к собственным идеалам поэта.
Не смешивая разных типов своего видения реальности, Седакова тем не менее соединяет их в себе и умеет делать так, чтобы они, проясняя их предмет, помогали друг другу. Пример одновременного осуществления таких, взаимонакладывающихся, но не вытесняющих друг друга видений мы можем видеть в её вышедшей два года назад книге комментариев к православному богослужению «Мариины слезы. Поэтика литургических песнопений», в которой автор смотрит на анализируемые византийские гимны одновременно - тонко и точно настроенными - глазами филолога, историка культуры, религиозного мыслителя, поэта.
И ещё: всякий раз для неё идёт речь не о «самовыражении», но о восприятии и понимании вещей, обладающих собственным суверенным существованием.)
Почему все эти занятия и высказывания имеют прямое отношение к слову? Потому что слово - по крайней мере, в руках Ольги Седаковой - делает, своими средствами, в точности то же самое, что, скажем, и Рембрандт своей кистью: работает с реальностью зримой и незримой, явленной и тайной (и первая - указывает на вторую, ведёт к ней, никогда её не исчерпывая). Поэтическое слово, конечно, - в особенности.
Седакова - из тех, кто возвращает слову его метафизический статус, осуществляет этот статус в своей поэтической практике, даёт его пережить как чувственное событие.
«…я берусь писать о путешествиях (как и о других предметах), - говорила некогда Ольга Александровна в предисловии к своей книге травелогов «Три путешествия», - тогда, когда со всей определённостью чувствую, что “здесь прошёлся загадки таинственный ноготь”». Тогда, то есть, когда предмет ли, событие ли указывает на свои - и общие всему - непостижимые, волнующие истоки. Когда этот предмет или событие выполняет задачу, выходящую за его собственные пределы. Когда он прозрачен.
Чем бы ни занималась Ольга Седакова, занимается она, на самом деле, одним: основами жизни и отношением человека с ними, разными способами этого отношения - от живописи и садоводства до, скажем, путешествий. На всё это она смотрит, в конечном счёте, одним, по одному и тому же принципу устроенным взглядом - ещё прежде специального, профессионального оформления этого взгляда. Но поэзия имеет в этой многосторонней работе всё-таки привилегированный статус. Проясняющая отношения человека - и самого поэта, и нас, читающих, и человека как такового - с основами бытия, она становится таким образом разновидностью человекообразующей работы - продолжающей работу Творения.
В понимании и человека, и основ его существования Седакова представляет вариант христианской рационалистической традиции - который (причём по обе стороны границы между Россией и Европой) привычно связывать скорее с западной мыслью - противопоставляя ей мысль русскую, устроенную как будто принципиально иначе («Умом Россию не понять»). «Наши писатели и мыслители последних двух веков, - заметила Седакова в одном из интервью, - столько говорили об этом, что и европейцы им поверили, и тоже привычно воспринимают русскую культуру как нечто иное, как некую альтернативу рациональному. В откликах на итальянское издание моей “Апологии разума” два момента вызывали самое большое удивление: что разум защищает поэт (поэзию и разум принято противопоставлять) - и что разум нашел себе адвоката в России, где меньше всего этого можно было бы ожидать» [1].
Между тем, ничего неожиданного в этом нет. Тот рационализм - или интеллектуализм - который представляет и развивает Седакова, - это, как говорит она сама, «совершенно не то, к чему привык Запад в Новое время». Действительно, к западу от наших границ, начиная с эпохи Просвещения, восторжествовал, оказался в центре культурного внимания рационализм, понятый довольно узко и оставляющий за своими пределами многие стороны человеческой цельности, - который, однако, не следует отождествлять с рационализмом вобще. Седакова внимательна к тому интеллектуализму, корни которого очень глубоки и к традиции которого часто куда ближе философов оказывались поэты - в Новое время, например, Гёте, а ещё раньше - особенно чтимый Седаковой Данте. Эти корни у европейской и нашей мысли, на самом деле, общие и восходят в равной степени как к греческой античности, так и к библейской идее мудрости.
Соответствующее представление об уме, говорит поэт, «вероятно, в большей степени было характерно как раз для восточной патристической мысли (сравните в литургических текстах: “Да буду ум, зрящий Бога”). Этот ум, составляющий духовный центр человека, совпадал с духом - и сердцем (в контраст романтическому противопоставлению “ума” и “сердца”). Именно этот ум, мудрость, и ставит границы техническому, критическому, спекулятивному разуму, не ведающему чувства меры» [1]. Традицию, близкую Седаковой, в нашей культуре развивал Сергей Аверинцев. Вместе с ним, да ещё с Владимиром Бибихиным, Седакову называют в числе представителей - скорее, создателей - нового культурного состояния, нового Ренессанса [2].
Автор этих строк существенно более пессимистичен; ему не очень верится, что новое культурное состояние способно быть достигнутым в результате усилий, пусть даже героических, довольно небольшой группы людей. Но одну линию, одно направление культурного усилия они, несомненно, составляют.
Впрочем, как писала по несколько другому поводу сама Седакова, «традиция, как это ни парадоксально, ведет прерывистое существование. Как заметил В.В. Бибихин, “она прервется, если каждый век перестанет восстанавливать то, что было добыто предыдущим”. Не принимать готовое - а восстанавливать! Ничего из того, что добыто или получено в дар, не добыто и не получено навеки» [3]. Ольга Седакова - несомненно из тех, кто занимается именно этим. Кто и самому разуму возвращает забытую полноту его понимания, освобождая его от узкой инструментальности, выводя представления о нём за пределы «плоского», по её собственным словам, противопоставления «разума» и «сердца» или, что то же, свободолюбивого, спонтанного «иррационального», давая и разуму, и сердцу новые - а на самом деле, хорошо забытые старые - толкования.
Давным-давно, на одном из давних своих языков (сейчас-то он изъясняется иначе) Михаил Эпштейн назвал её «метареалистом» и даже «метареалистом крайним» [4] (доходящим, значит, до пределов такой позиции). В этом есть та правда, что Седакова занята тем, что превосходит (эмпирически наблюдаемую) реальность и обосновывает её. Но можно сказать и так - и это будет даже точнее: она занимается реальностью в расширенном её понимании.
То есть - тем же, чему посвящают свои усилия, опять-таки, и философы, и, в плане более практическом (притом, кажется мне, даже более философии родственном тому, что делает и Ольга Седакова), священники; тем же, к чему обращена, в её представлении, и рембрандтова живопись. Но она - именно поэт и не перестаёт быть поэтом, с какими бы многообразными инструментами ни подступала к многообразным же предметам своего внимания.
В том числе и в том, что хочется назвать глубокой сущностью поэзии, - которая, как легко понять, не в складывании слов, оно - только следствие. Сущность же поэзии, по словам самой Ольги Александровны - во вслушивании, во внимании (примерно в том же смысле, в каком, по словам её собеседника и со-мыслителя, Владимира Бибихина, сущность философии - вопрошание): «поэт узнаёт нечто прежде, чем задаёт вопрос. Он просто слушает. Без вопросов» [5].
Вот это слушание и узнавание, кажется мне, предшествуют у Седаковой всем аналитическим действиям как их основание и условие.
Во введении к своим переводам и комментариям православных гимнов поэт пишет о том, что эти гимны хранят «ясную память о некоторой большей цельности, о повышенной связности всего со всем» [6]. Точно то же чувствуется возможным сказать и обо всём, что делает она сама.
Энциклопедизм, которым хочется назвать всю объёмность её внимания (энциклопедизм, конечно, избирательный, вполне внятно тематизированный), становится возможен благодаря тому, что обыкновенно удерживает на себе всякую действенную многосторонность, сообщая всем её сторонам общий смысл: цельности.
И это ещё одно ключевое слово к пониманию личности и культурной работы Ольги Седаковой - из важнейших.
Впрочем, колонка, в рамках которой я всё это пишу, - авторская, субъективная и вообще от первого лица, по крайней мере, по замыслу. А значит, самое время признаться в том, что всё, сказанное выше и тщательно маскирующееся под анализ культурного значения и позиции любимого поэта, на самом деле - просто выговаривание благодарности Ольге Александровне за сам факт существования её в моей жизни. Всё, что я тут старалась ухватить словами, понято было далеко не сразу и теперь ещё, конечно же, не вполне понято. А в начале всего было стихотворение, окликнувшее меня со страниц одной книги тридцать лет назад, - нет, совсем не понятое и тогда, но (именно благодаря этому) поразившее, заворожившее и держащее по сей день. Оно очень давнее, теперь уже очень известное, но, во всяком случае, состояние «первоокликнутости» - и само имя этого состояния - связано у меня именно с ним.
Неужели, Мария, только рамы скрипят,
только стекла болят и трепещут?
Если это не сад -
разреши мне назад,
в тишину, где задуманы вещи.
Если это не сад, если рамы скрипят
оттого, что темней не бывает,
если это не тот заповеданный сад,
где голодные дети у яблонь сидят
и надкушенный плод забывают,
где не видно ветвей,
но дыханье темней
и надежней лекарство ночное…
Я не знаю, Мария, болезни моей.
Это сад мой стоит надо мною.
________________
1. http://www.chaskor.ru/article/olga_sedakova_poeziya_-_protivostoyanie_haosu_15904
2. Леонид Немцев: http://www.rp-net.ru/book/discussion/sedakova/nemtsev.php
3. https://primusversus.com/olgasedakova2017
4. https://omiliya.org/article/olga-sedakova.html
5. http://literratura.org/non-fiction/2269-olga-sedakova-dante-trud-sovesti-dlya-stihotvorcev.html
6. https://primusversus.com/olgasedakova2017
ПРОДОЛЖАЯ РАБОТУ ТВОРЕНИЯ
http://literratura.org/issue_criticism/3623-olga-balla-gertman-prodolzhaya-rabotu-tvoreniya.html
Пришедшийся на конец минувшего декабря юбилей Ольги Александровны Седаковой - прекрасный повод задуматься в очередной раз над тем, что ныне чествуемый поэт - один из самых таинственных людей нашей сегодняшней культуры. И этому нисколько не противоречит - напротив, глубоко и принципиально с этим связано - то, что одновременно Ольга Александровна - из числа людей с редкостно ясным видением (какими вообще-то ни одна культура не изобилует), призывающих к такому видению - собственным примером - и нас.
Слово «тайна» в связи с текстами и личностью Ольги Александровны мне случалось произносить уже столько раз, что давно понятно, насколько оно само по себе недостаточно (понятно, что всякий настоящий поэт этим именно и занят: прикосновением к тайне) - насколько, что нуждается в прояснении и уточнении. Если говорить о Седаковой, это слово должно быть совершенно неотделимо от другого слова, понято только в единстве с этим словом, не в меньшей степени важным и даже ключевым для понимания её личности и типа её культурного участия: мышление.
Дело в том, что это мышление, которое знает свои границы (равно и их проницаемость, и их непреодолимость) - и свои истоки; которое живёт постоянным взаимодействием с этими истоками. Мышление её типа свойственно по большей части философам (и недаром среди многолетних и наиболее адекватных собеседников Седаковой был философ Владимир Бибихин), ещё в большей мере - богословам (и это, пожалуй, существенно ближе к культурным координатам Седаковой, поскольку она - религиозный мыслитель и по существу, и даже по своему формальному статусу, будучи, среди многого прочего, - доктором теологии honoris causa Европейского гуманитарного университета в Минске). И тем не менее её мышление - именно поэтическое, и важнейшие его компоненты - интуиции, образы, звуки, ритмы, живое, подвижное тело речи - и не в меньшей степени - замирание-смирение перед тем, что в силу собственной его природы не может быть выговорено и названо, на что можно только указать.
По образованию Седакова филолог - и по очень хорошему образованию: она закончила филологический факультет Московского университета, где во времена её студенчества, на рубеже шестидесятых-семидесятых, преподавали учёные такого масштаба, который в конце концов расшатал советскую систему жизни и мировосприятия. Сергей Аверинцев читал там византийскую эстетику, Мераб Мамардашвили - философию ХХ века, Александр Пятигорский - историю индийской философии. При всех ограничениях дремуче-советского времени это само по себе задавало возможность высокого уровня; кто мог воспользоваться этой возможностью - воспользовался; Ольга Седакова была из тех, кто воспользовался ею в величайшей степени. Окончила аспирантуру Института славяноведения и балканистики, защитила кандидатскую диссертацию о погребальной обрядности южных и восточных славян, написанную, как она позже вспоминала, «на жёстком структуралистском языке» [1] (эта жёсткость не помешала её научному руководителю, проницательному Вячеславу Всеволодовичу Иванову, заметить, что на самом деле это, вполне корректно выстроенное, исследование - «инобытие поэзии»: «учёный-этнолог не может таким образом видеть вещи» [1]). Будучи филологом и по роду своей официальной работы - старший научный сотрудник в Институте мировой культуры при МГУ, преподаватель, автор статей и исследований о русской и европейской поэзии, она прежде всего - филолог по существу: человек, предмет многообразного, многостороннего внимания которого - природа слова. Исследовательская позиция как таковая - лишь часть этого, и, по всей вероятности, не самая главная, - как, по крайней мере, можно предположить, глядя извне. Вполне возможно, что сам поэт чувствует иначе или вообще не располагает разных сторон своей деятельности в какой бы то ни было иерархии. Мне же кажется, что у этой её деятельности есть - определяющее всё - поэтическое «ядро» и области, как более, так и менее к нему близкие. Эссеистика, подобная той, образцы которой вошли в (переизданный недавно) сборник с принципиальным названием «Апология разума», к поэтическому ядру ближе всего.
Во всяком случае, и поэтическая её работа в строгом смысле, и разные виды аналитической деятельности - от научных изысканий до критических статей, и преподавание (общей поэтики, церковнославянского языка…), и переводы (Седакова много переводила: и не только поэтов - от классических античных авторов до Клоделя и Рильке, Целана и Филиппа Жакоте, - но и философию, и духовные сочинения - жития, проповеди, источники по истории францисканства и сочинения самого Франциска Ассизского; а в последние годы работает над новым русским - не стихотворным! - переводом «Божественной комедии» Данте) - всё это формы внимания к слову. Таковы и публицистические её высказывания (а высказывается она на темы общества, его культуры и человека в нём, может быть, существенно больше, чем иные поэты-современники, - подробное представление об этом способен дать, например, вышедший в прошлом году большой том «Вещество человечности», вобравший в себя интервью Седаковой почти за тридцать лет. Главное же, высказывается она о текущем и сиюминутном (о государстве, о его политике, об исторических обстоятельствах и их восприятии участниками…) принципиально иначе, чем чуть ли не все, озабоченные сегодня этими предметами, - видит их в иной перспективе, буквально с точки зрения вечности: не мелкими в сравнении с вечностью, но укоренёнными в ней, соотнесёнными с абсолютными - превосходящими человека, но неизменно имеющими его в виду, в каком-то смысле не существующими вполне без его участия - ценностями. Таковы даже и те её тексты, которые слову как таковому как будто не посвящены и говорят о несловесном: например, письма о живописи Рембрандта, в которой она видит особенный способ работы с бытием и небытием, взаимодействие - и художника, и, вследствие того, - зрителя, - с реальностью, видимой и невидимой (в их нерасторжимости).
(Тут важно обратить внимание на то, что разные модусы своей работы с интересующими её проблемами Седакова никоим образом не смешивает: «Я хочу, - говорила она, - в каждом жанре соблюдать его законы и в чужой монастырь со своим уставом не ходить» [1]. Дисциплина - присущая каждому виду деятельности и вообще дисциплина как отношение к самой себе - для неё в числе важнейших ценностей.
«Его страстно влекло, - писала она в сборнике «Апология разума» о «поэте-богослове» Данте, - то, что мы привыкли считать противопоказанным самому характеру поэта: умственная аскеза, духовная и логическая отчетливость, черный труд эрудиции, политическая ответственность». Думается, это относится и к собственным идеалам поэта.
Не смешивая разных типов своего видения реальности, Седакова тем не менее соединяет их в себе и умеет делать так, чтобы они, проясняя их предмет, помогали друг другу. Пример одновременного осуществления таких, взаимонакладывающихся, но не вытесняющих друг друга видений мы можем видеть в её вышедшей два года назад книге комментариев к православному богослужению «Мариины слезы. Поэтика литургических песнопений», в которой автор смотрит на анализируемые византийские гимны одновременно - тонко и точно настроенными - глазами филолога, историка культуры, религиозного мыслителя, поэта.
И ещё: всякий раз для неё идёт речь не о «самовыражении», но о восприятии и понимании вещей, обладающих собственным суверенным существованием.)
Почему все эти занятия и высказывания имеют прямое отношение к слову? Потому что слово - по крайней мере, в руках Ольги Седаковой - делает, своими средствами, в точности то же самое, что, скажем, и Рембрандт своей кистью: работает с реальностью зримой и незримой, явленной и тайной (и первая - указывает на вторую, ведёт к ней, никогда её не исчерпывая). Поэтическое слово, конечно, - в особенности.
Седакова - из тех, кто возвращает слову его метафизический статус, осуществляет этот статус в своей поэтической практике, даёт его пережить как чувственное событие.
«…я берусь писать о путешествиях (как и о других предметах), - говорила некогда Ольга Александровна в предисловии к своей книге травелогов «Три путешествия», - тогда, когда со всей определённостью чувствую, что “здесь прошёлся загадки таинственный ноготь”». Тогда, то есть, когда предмет ли, событие ли указывает на свои - и общие всему - непостижимые, волнующие истоки. Когда этот предмет или событие выполняет задачу, выходящую за его собственные пределы. Когда он прозрачен.
Чем бы ни занималась Ольга Седакова, занимается она, на самом деле, одним: основами жизни и отношением человека с ними, разными способами этого отношения - от живописи и садоводства до, скажем, путешествий. На всё это она смотрит, в конечном счёте, одним, по одному и тому же принципу устроенным взглядом - ещё прежде специального, профессионального оформления этого взгляда. Но поэзия имеет в этой многосторонней работе всё-таки привилегированный статус. Проясняющая отношения человека - и самого поэта, и нас, читающих, и человека как такового - с основами бытия, она становится таким образом разновидностью человекообразующей работы - продолжающей работу Творения.
В понимании и человека, и основ его существования Седакова представляет вариант христианской рационалистической традиции - который (причём по обе стороны границы между Россией и Европой) привычно связывать скорее с западной мыслью - противопоставляя ей мысль русскую, устроенную как будто принципиально иначе («Умом Россию не понять»). «Наши писатели и мыслители последних двух веков, - заметила Седакова в одном из интервью, - столько говорили об этом, что и европейцы им поверили, и тоже привычно воспринимают русскую культуру как нечто иное, как некую альтернативу рациональному. В откликах на итальянское издание моей “Апологии разума” два момента вызывали самое большое удивление: что разум защищает поэт (поэзию и разум принято противопоставлять) - и что разум нашел себе адвоката в России, где меньше всего этого можно было бы ожидать» [1].
Между тем, ничего неожиданного в этом нет. Тот рационализм - или интеллектуализм - который представляет и развивает Седакова, - это, как говорит она сама, «совершенно не то, к чему привык Запад в Новое время». Действительно, к западу от наших границ, начиная с эпохи Просвещения, восторжествовал, оказался в центре культурного внимания рационализм, понятый довольно узко и оставляющий за своими пределами многие стороны человеческой цельности, - который, однако, не следует отождествлять с рационализмом вобще. Седакова внимательна к тому интеллектуализму, корни которого очень глубоки и к традиции которого часто куда ближе философов оказывались поэты - в Новое время, например, Гёте, а ещё раньше - особенно чтимый Седаковой Данте. Эти корни у европейской и нашей мысли, на самом деле, общие и восходят в равной степени как к греческой античности, так и к библейской идее мудрости.
Соответствующее представление об уме, говорит поэт, «вероятно, в большей степени было характерно как раз для восточной патристической мысли (сравните в литургических текстах: “Да буду ум, зрящий Бога”). Этот ум, составляющий духовный центр человека, совпадал с духом - и сердцем (в контраст романтическому противопоставлению “ума” и “сердца”). Именно этот ум, мудрость, и ставит границы техническому, критическому, спекулятивному разуму, не ведающему чувства меры» [1]. Традицию, близкую Седаковой, в нашей культуре развивал Сергей Аверинцев. Вместе с ним, да ещё с Владимиром Бибихиным, Седакову называют в числе представителей - скорее, создателей - нового культурного состояния, нового Ренессанса [2].
Автор этих строк существенно более пессимистичен; ему не очень верится, что новое культурное состояние способно быть достигнутым в результате усилий, пусть даже героических, довольно небольшой группы людей. Но одну линию, одно направление культурного усилия они, несомненно, составляют.
Впрочем, как писала по несколько другому поводу сама Седакова, «традиция, как это ни парадоксально, ведет прерывистое существование. Как заметил В.В. Бибихин, “она прервется, если каждый век перестанет восстанавливать то, что было добыто предыдущим”. Не принимать готовое - а восстанавливать! Ничего из того, что добыто или получено в дар, не добыто и не получено навеки» [3]. Ольга Седакова - несомненно из тех, кто занимается именно этим. Кто и самому разуму возвращает забытую полноту его понимания, освобождая его от узкой инструментальности, выводя представления о нём за пределы «плоского», по её собственным словам, противопоставления «разума» и «сердца» или, что то же, свободолюбивого, спонтанного «иррационального», давая и разуму, и сердцу новые - а на самом деле, хорошо забытые старые - толкования.
Давным-давно, на одном из давних своих языков (сейчас-то он изъясняется иначе) Михаил Эпштейн назвал её «метареалистом» и даже «метареалистом крайним» [4] (доходящим, значит, до пределов такой позиции). В этом есть та правда, что Седакова занята тем, что превосходит (эмпирически наблюдаемую) реальность и обосновывает её. Но можно сказать и так - и это будет даже точнее: она занимается реальностью в расширенном её понимании.
То есть - тем же, чему посвящают свои усилия, опять-таки, и философы, и, в плане более практическом (притом, кажется мне, даже более философии родственном тому, что делает и Ольга Седакова), священники; тем же, к чему обращена, в её представлении, и рембрандтова живопись. Но она - именно поэт и не перестаёт быть поэтом, с какими бы многообразными инструментами ни подступала к многообразным же предметам своего внимания.
В том числе и в том, что хочется назвать глубокой сущностью поэзии, - которая, как легко понять, не в складывании слов, оно - только следствие. Сущность же поэзии, по словам самой Ольги Александровны - во вслушивании, во внимании (примерно в том же смысле, в каком, по словам её собеседника и со-мыслителя, Владимира Бибихина, сущность философии - вопрошание): «поэт узнаёт нечто прежде, чем задаёт вопрос. Он просто слушает. Без вопросов» [5].
Вот это слушание и узнавание, кажется мне, предшествуют у Седаковой всем аналитическим действиям как их основание и условие.
Во введении к своим переводам и комментариям православных гимнов поэт пишет о том, что эти гимны хранят «ясную память о некоторой большей цельности, о повышенной связности всего со всем» [6]. Точно то же чувствуется возможным сказать и обо всём, что делает она сама.
Энциклопедизм, которым хочется назвать всю объёмность её внимания (энциклопедизм, конечно, избирательный, вполне внятно тематизированный), становится возможен благодаря тому, что обыкновенно удерживает на себе всякую действенную многосторонность, сообщая всем её сторонам общий смысл: цельности.
И это ещё одно ключевое слово к пониманию личности и культурной работы Ольги Седаковой - из важнейших.
Впрочем, колонка, в рамках которой я всё это пишу, - авторская, субъективная и вообще от первого лица, по крайней мере, по замыслу. А значит, самое время признаться в том, что всё, сказанное выше и тщательно маскирующееся под анализ культурного значения и позиции любимого поэта, на самом деле - просто выговаривание благодарности Ольге Александровне за сам факт существования её в моей жизни. Всё, что я тут старалась ухватить словами, понято было далеко не сразу и теперь ещё, конечно же, не вполне понято. А в начале всего было стихотворение, окликнувшее меня со страниц одной книги тридцать лет назад, - нет, совсем не понятое и тогда, но (именно благодаря этому) поразившее, заворожившее и держащее по сей день. Оно очень давнее, теперь уже очень известное, но, во всяком случае, состояние «первоокликнутости» - и само имя этого состояния - связано у меня именно с ним.
Неужели, Мария, только рамы скрипят,
только стекла болят и трепещут?
Если это не сад -
разреши мне назад,
в тишину, где задуманы вещи.
Если это не сад, если рамы скрипят
оттого, что темней не бывает,
если это не тот заповеданный сад,
где голодные дети у яблонь сидят
и надкушенный плод забывают,
где не видно ветвей,
но дыханье темней
и надежней лекарство ночное…
Я не знаю, Мария, болезни моей.
Это сад мой стоит надо мною.
________________
1. http://www.chaskor.ru/article/olga_sedakova_poeziya_-_protivostoyanie_haosu_15904
2. Леонид Немцев: http://www.rp-net.ru/book/discussion/sedakova/nemtsev.php
3. https://primusversus.com/olgasedakova2017
4. https://omiliya.org/article/olga-sedakova.html
5. http://literratura.org/non-fiction/2269-olga-sedakova-dante-trud-sovesti-dlya-stihotvorcev.html
6. https://primusversus.com/olgasedakova2017