Другой дракон
Ольга Балла
Другой дракон
[Предисловие к поэме Глеба Шульпякова "Китай"]
Плавучий мост. - № 4 (24). - 2019. = http://www.plavmost.org/?p=13852
Исходивший многие дороги света, Глеб Шульпяков написал на этот раз, пожалуй, самый таинственный из текстов, с обманчиво-географическим, «травелогическим» названием - «Китай» - и с не менее лукавым жанровым обозначением: «поэма». На самом деле это не о географии, хотя и травелог своего рода. Это хроника странствия по внутренним дорогам. Возможно, эти дороги сновидческие, но сновидения тут того свойства, что умеют сопровождать человека и наяву тоже; по изнанке «дневного», «явного» сознания. Дневник путешестия по скрытым и рвущимся, ускользающим и непредсказуемым траекториям. «Китай» - имя непостижимого другого. Того, чего нельзя назвать прямо; что отказывается отражаться в зеркалах; и тем не менее угадывается в каждом из них.
Отсюда один из настойчивых мотивов поэмы: отражения и (ускользающего) подлинника; настоящего и подделки; копии и оригинала: «Не думай, что рисующий с натуры копирует оригинал, ведь у того, что мы видим, тоже есть прообраз». И сопутствующий ему, не менее настойчивый мотив непостижимости и недостижимости желаемого. Кажется, этот мотив тут и главный.
Да, чуть не забыла сказать: поэма-то о любви. И о вечной, принципиальной её спутнице - невозможности.
И с этим связан ещё один мотив: мерцающих друг сквозь друга, друг для друга неуловимых вечных двойников - мужского и женского начала.
«Я хочу смотреть на мир глазами Гудалак», - твердит про себя герой, - «Мне нужны мысли Гудалак». И чем упорнее твердит, тем яснее становится, что этим видением обладать невозможно. То, у чего есть собственные глаза - именно поэтому в руки и не даётся. «Когда придворные указали художнику, что у дракона, которого он нарисовал, отсутствуют зрачки, он долго отказывался исправить работу, а когда согласился и закончил, утром на дворцовой стене дракона уже не было».
По имени «Гудалак» её, ускользающую, тоже не окликнуть: это ненастоящее имя. Это имя-заместитель, род эвфемизма: искажённое на китайский лад английское Good luck, удача. Удача, принимающая разные облики вплоть до банального кота-амулета, который машет лапкой. «Гудалак, миста!» - зазывают продавцы покупателей. «На удачу господину!»
Мерцающий на границе яви и сна, поэтического и прозаического, по формальной организации ближе даже к прозе (с микросюжетами во фрагментах), а по образной пластике - к сновидению, «Китай» можно назвать «поэмой» примерно в том же смысле, что и два других, знаменитых прозаических текста, отнесённых своими создателями к тому же жанру: «Мёртвые души» и «Москва-Петушки». Кстати, оба - травелоги, и оба - по внутренним и практически непостижимым пространствам.
Другой дракон
[Предисловие к поэме Глеба Шульпякова "Китай"]
Плавучий мост. - № 4 (24). - 2019. = http://www.plavmost.org/?p=13852
Исходивший многие дороги света, Глеб Шульпяков написал на этот раз, пожалуй, самый таинственный из текстов, с обманчиво-географическим, «травелогическим» названием - «Китай» - и с не менее лукавым жанровым обозначением: «поэма». На самом деле это не о географии, хотя и травелог своего рода. Это хроника странствия по внутренним дорогам. Возможно, эти дороги сновидческие, но сновидения тут того свойства, что умеют сопровождать человека и наяву тоже; по изнанке «дневного», «явного» сознания. Дневник путешестия по скрытым и рвущимся, ускользающим и непредсказуемым траекториям. «Китай» - имя непостижимого другого. Того, чего нельзя назвать прямо; что отказывается отражаться в зеркалах; и тем не менее угадывается в каждом из них.
Отсюда один из настойчивых мотивов поэмы: отражения и (ускользающего) подлинника; настоящего и подделки; копии и оригинала: «Не думай, что рисующий с натуры копирует оригинал, ведь у того, что мы видим, тоже есть прообраз». И сопутствующий ему, не менее настойчивый мотив непостижимости и недостижимости желаемого. Кажется, этот мотив тут и главный.
Да, чуть не забыла сказать: поэма-то о любви. И о вечной, принципиальной её спутнице - невозможности.
И с этим связан ещё один мотив: мерцающих друг сквозь друга, друг для друга неуловимых вечных двойников - мужского и женского начала.
«Я хочу смотреть на мир глазами Гудалак», - твердит про себя герой, - «Мне нужны мысли Гудалак». И чем упорнее твердит, тем яснее становится, что этим видением обладать невозможно. То, у чего есть собственные глаза - именно поэтому в руки и не даётся. «Когда придворные указали художнику, что у дракона, которого он нарисовал, отсутствуют зрачки, он долго отказывался исправить работу, а когда согласился и закончил, утром на дворцовой стене дракона уже не было».
По имени «Гудалак» её, ускользающую, тоже не окликнуть: это ненастоящее имя. Это имя-заместитель, род эвфемизма: искажённое на китайский лад английское Good luck, удача. Удача, принимающая разные облики вплоть до банального кота-амулета, который машет лапкой. «Гудалак, миста!» - зазывают продавцы покупателей. «На удачу господину!»
Мерцающий на границе яви и сна, поэтического и прозаического, по формальной организации ближе даже к прозе (с микросюжетами во фрагментах), а по образной пластике - к сновидению, «Китай» можно назвать «поэмой» примерно в том же смысле, что и два других, знаменитых прозаических текста, отнесённых своими создателями к тому же жанру: «Мёртвые души» и «Москва-Петушки». Кстати, оба - травелоги, и оба - по внутренним и практически непостижимым пространствам.