Полёт разборов № 47 часть 2: Ольга Балла о подборке стихотворений Александры Герасимовой
Ольга Балла о подборке стихотворений Александры Герасимовой
https://formasloff.ru/2019/12/15/polyot-razborov-seriya-47-ch-2-aleksandra-gerasimova/ (По этой же ссылке - разбираемые стихотворения)
= Очень хорош неровный ритм, сразу создающий впечатление живого дыхания, речи не выверенной и не выстроенной, а возникающей на глазах - в том числе и на глазах самого автора. (С другой стороны, этот приём у неё выдерживается на протяжении всей подборки, создавая - вопреки заданной сложности ритмического рельефа - впечатление некоторого однообразия.)
= Автор тонко работает со звукописью, распределяя посредством её энергетические потоки стихотворения, держащее и движущее его напряжение. Так, в первом тексте - сначала нагнетание глухих согласных, свистящих, скользящих - создающих во внутреннем зрении читателя прямо физически осязаемую картину плоского, туманного, холодного ландшафта с приглушёнными красками. По мере приближения к середине - к энергетической сердцевине текста, где выговаривается некоторое рубежное событие (вслед за которым событие стихотворения начинает осязаемо идти на убыль) - напротив, возрастает плотность звонких и сонорных: «неверие преддверие порог», - кажется, это максимальная по напряжению строка текста, после которой начинается постепенное снижение напряжения, спуск.
= «иГЛой теряться в темени ГЛубин» - здесь прямо фонетически передано движение ускользания в глубину.
= Кстати, первое стихотворение вообще хорошо выстроено - у него внятный рельеф, три функционально различные части с разным же устройством, с разной фонетической и эмоциональной динамикой.
= Есть нефункциональные неправильности (бывают функциональные, работающие на эстетические или иные задачи текста как целого, но тут не они): «в стоге» - вообще-то правильнее (и, кстати, живее, потому что - архаичная форма) было бы «в стогу».
= Образ «древесного стука в крыльях мотылька» кажется неудачным: мотыльковые крылья в силу самой своей тонкости и гибкости не могут издавать ничего похожего на древесный стук, это из другого ряда.
= А вот «мы два речных случайных обертона» - хорошо (не говоря уж о том, что это прочитывается как своего рода ответ на хрестоматийное «мы два в ночи летящих метеора»): этим оборотом поймано чувство тончайшей, на уровне даже не звука, а оттенка звука, эфемерности существования.
= Очень сильное второе стихотворение, точно передающее то, что происходит в самом-самом начале сильных, значимых (по всей вероятности эротических, но совсем не обязательно!) межчеловеческих отношений (ситуации, когда «время переломилось»), досмысловую, ещё прежде всего, что можно сознательно сформулировать, физиологичность узнавания людьми друг друга. Даже - болезненность его: поэтому здесь - боль, и «странная» - не ловится понятиями - и «фантомная», потому что ведь вроде бы нечему ещё болеть, никаких ран ещё не нанесено; вообще - настойчивость образа боли, которая чуть позже появится ещё раз: «…зверь лакает / боль на сломе пунцовом». Боль - как из-за силы реакций, так и вообще от того, что при остроте реагирования на взволновавшего нас человека сдирается кожа, разрываются наши защитные оболочки (отсюда «кровь», которая «вздрогнула и запеклась»). Выступает звериная подоснова человека - это она реагирует в нас на дословесные сигналы (вначале «по запаху», а потом уж «по слову», но вообще куда больше по «талому» (тающему? быстро исчезающему?) следу и «беглому сквозняку»). Человек теряет человеческие, наработанные культурой опоры, оказывается беззащитен (как слепой зверёныш - «незряче новорождённо») и потому особенно чуток ко всему, что хоть как-то ориентирует.
Кстати, у этого стихотворения тоже есть внятный энергетический центр, линия, разделяющая его на «до» и «после», строка с ощутимым торможением: «человек называет имя и замолкает». Дальше - в «тишине» - он начинает вслушиваться в новую, наступившую за переломом ситуацию, ещё не осваиваться в ней, но уже готовиться к этому.
= Третье: водяное, водное стихотворение, полное образами неустойчивости, зыбкой взбаламученности (дважды - образ ила, вначале просто «прибрежного», потом ещё и «взметённого», что усиливает «смутность» для героев происходящего с ними). Ситуация режущая, болезненная, трудная (и не вполне подвластная участникам её: они «смутно» - и явно медленно - «про-ис-хо-ди-ли», тогда как внешний мир, напротив, наступал на них - «дворы наступали»): отсюда, казалось бы, неорганичный в этом «водном» контексте - но неорганичность здесь и нужна - трамвай с его искрами - резкими вспышками боли. И всё-таки он здесь уместен, потому что он - рыба, его цепь «брюхата икрою». На болезненность и нескладность - в ощущении героев - ситуации работает и обернувшийся «гвоздём» фонарь, и сразу вслед за ним - лексика с обертонами боли, нескладности, мучительной неточности (возможно, они даже несколько избыточно нагнетаются): «наколот / вкривь и вкось / силуэт хромого»; а потом ещё «неладно и кособоко» мы стояли). «Мальки на отмели» - хорошо переданы одновременно беспомощность и задыхание. «Сор в вине» - опять же хорошо передано чувство своей неуместности в проживаемой ситуации.
= «и ничто не случалось» - неправильность, может быть, умышленная, но, на мой взгляд, задающая строке избыточное напряжение, вроде одеревеневшей спины, мешающей двигаться (правильнее-то - «ничего не случалось»).
= Четвёртому стихотворению, на мой взгляд, несколько вредит затянутость. Сам его энергичный, напряжённо-рубленый ритм располагал бы, кажется, к более короткому и тем самым - более концентрированному высказыванию. Первые строки - сразу формульные, афористически-сильные («так не целуют и не ранят / как ты молчал»). То, что говорится далее, кажется, контрастирует с избранным ритмом: автор говорит здесь о половинчатом, «вполголоса вполсилы на полрывка» существовании, зябкости и сырости, медленности и неплотности («горький слух / и праздный шорох»), активно употребляя значимую, видимо, для себя - или важную для описываемых отношений - «водную», прохладную образность (река, плеск весла, лодка; на прохладность работает и «лунный блеск стекла») - при этом на интонационном уровне разогревая текст до высоких температур (чему, опять же, противоречит его длинность). В целом стихотворение интересное, хотя и противоречивое (не исключаю, опять же, что эта противоречивость намеренная).
= «так уголь превращают в порох» - а разве уголь вообще превращают в порох? (И что тут вообще делают уголь и порох - оба из образного ряда огненности. Хотя совсем с разных его концов - в этом насквозь водном тексте?).
= Пятое - стихотворение, пытающееся быть огненным, уже начинающееся со «звёзд», «огней», неопалимости, сожжённости… (Возможно, автор замышлял написать горячий, громокипящий, грохочущий текст, о чём свидетельствует сама фонетика. обилие «р»: «теряется в огнях аэропорта / что было предначертано то стёрто»). Правда, вскоре в противоборство с огненностью тут вступает - и побеждает в конце концов - явно более притягательное для автора «водное» начало (с сопутствующими ему медленностью, прохладой, оглушением звонкого) - соответствующие образы вскоре - и без явной мотивировки - начинают вытеснять огонь: «и облако дождём как млеком полно», «съедает белый шум радиоволны» - в этих словах явно шипят, отползая по песку, волны морские, - и, наконец, «сгущается у берега вода»; она же и в слове «переливы». - Огонь пытается взять реванш - единственным словом «огниво» - но «средь вычерченных инеем колец» (иней, снова вода, да ещё и замёрзшая!) у него нет надежды вспыхнуть. Побеждают в конце концов вода, тишина (последняя совсем странна «у взлётной полосы», грохот на которой, по идее, всякую тишину исключает): «ты и я / воды проточной тише», «мы - шум прибоя», молчание («вместо / слов»).
(Кстати, этот текст тоже показался мне несколько затянутым - и опять-таки вопреки его энергичному ритму - который, в свою очередь, опять-таки противоречит наполняющей его - особенно сердцевину - водяной образности).
= Добравшись до шестого стихотворения, начинаю понимать или уверенно предполагать, что, кажется, для автора принципиально противоборство (внутреннее, внутритекстовое) «водного» и «огненного» начал. Эти силы растаскивают в разные стороны (будучи чаще не уравновешены между собой, чем наоборот) почти каждый текст Александры. Те же самые силы взаимодействуют и в шестом стихотворении - и снова при явном превосходстве воды, со всеми её смыслами: неустойчивости, зыбкости, эфемерности происходящего. Вода уже в первых строчках смывает «жертвенные», неустойчивые «рисунки на песке» - и далее. Огонь пытается ей, всепоглощающей, себя противопоставить («как пламенно горение плода <…> он звезда <…> горят созвездий медные монетки»), но недолго и в конечном счёте безуспешно. И даже тут изнутри его мягко подтачивает, ослабляет его силу влага: «напитанная млечным соком ветки», а «медные монетки», с которыми сравниваются созвездия, сразу обозначают мелкость огненного - и таким образом лишают его силы, формирующей мир стихотворения.
= «Пламенно горение» - тавтология.
= Кстати: точно ли «плодА», а не «плОда»?
= «ко сроку» - правильнее всё-таки «к сроку»
= «поспелого» - кажется, неправильность: правильнее было бы либо «спелого», либо «поспевшего», - эта неправильность (похожая на неловкость детской речи) задаёт неловкость и строке, и вообще этой части текста (может быть, так и задумано? - внести в текст таким образом мотив неустойчивости, нескладности? Тем более что этот мотив вскоре будет чуть ли не педалироваться, пережиматься: «нечаянной беспутной холостой».
= Кажется совсем нелогичным, что созвездия, да ещё и их «медные монетки» - «чуют запах». Ни в образ созвездий, ни тем более в образ монет эта физиологичность никак не укладывается - как не следует она ни из чего в пейзаже этого стихотворения: берег, - видимо. моря, песок, мягкий прибор на песке, олива над обрывом… откуда взяться едкому запаху близящейся беды? - не стоит ли передать необходимую тут автору тревожность какими-то иными средствами?
= Седьмое: вот, наконец, стихотворение, в котором главенствует стихия воздуха. Оно довольно цельное, но:
= не очень понятно - не следует ни из сказанного, ни из общей логики ситуации - почему «хождение кругом» не вполне «овеществлённого», не слишком хорошо видящего в сгущающихся сумерках человека - «воцерковлённое» = то есть, по внутреннему смыслу слова - встроенное в большую символическую систему, придающую смысл этому движению, - человек же стихотворения, скорее, дезориентирован (на что работает и довольно упорный здесь образный ряд бессловесности, дословесности, безымянности), рад цепляться за случайные предметы-приметы - приметы ему самому непонятно чего, главное, чтобы не слишком блуждать в сумерках: столб, гроздь рябины, монета… - да и те «неразличимы» и «непредметны». - Стихотворение, интересное по переданному ощущению (осень, растущая темнота, остывание мира… - автор хорошо передаёт бьющий человека озноб и невнятную ему самому тревогу, поиск опор: «не зная имени / тверди о нём / тверди / по звуку беглому / намаливая слоги / вороньи выкрики / дрожание дороги…»), но, кажется, не вполне продуманное.
= «стенанья сена / остывающего в стоге» - кажется, несколько драматически «пережато».
= «окружный» - не уверена, что такое слово существует. Требуется ли здесь словотворчество? (Мне кажется, сильнее было бы слово «окрестный». Оно такое тяжеловесное, сырое, - да ещё содержит в своей сердцевине «крест», потребность в связанных с которым интуициях у автора несомненна - не отсюда ли не слишком ложащееся в здешний образный ряд слово «воцерковлённо»?).
https://formasloff.ru/2019/12/15/polyot-razborov-seriya-47-ch-2-aleksandra-gerasimova/ (По этой же ссылке - разбираемые стихотворения)
= Очень хорош неровный ритм, сразу создающий впечатление живого дыхания, речи не выверенной и не выстроенной, а возникающей на глазах - в том числе и на глазах самого автора. (С другой стороны, этот приём у неё выдерживается на протяжении всей подборки, создавая - вопреки заданной сложности ритмического рельефа - впечатление некоторого однообразия.)
= Автор тонко работает со звукописью, распределяя посредством её энергетические потоки стихотворения, держащее и движущее его напряжение. Так, в первом тексте - сначала нагнетание глухих согласных, свистящих, скользящих - создающих во внутреннем зрении читателя прямо физически осязаемую картину плоского, туманного, холодного ландшафта с приглушёнными красками. По мере приближения к середине - к энергетической сердцевине текста, где выговаривается некоторое рубежное событие (вслед за которым событие стихотворения начинает осязаемо идти на убыль) - напротив, возрастает плотность звонких и сонорных: «неверие преддверие порог», - кажется, это максимальная по напряжению строка текста, после которой начинается постепенное снижение напряжения, спуск.
= «иГЛой теряться в темени ГЛубин» - здесь прямо фонетически передано движение ускользания в глубину.
= Кстати, первое стихотворение вообще хорошо выстроено - у него внятный рельеф, три функционально различные части с разным же устройством, с разной фонетической и эмоциональной динамикой.
= Есть нефункциональные неправильности (бывают функциональные, работающие на эстетические или иные задачи текста как целого, но тут не они): «в стоге» - вообще-то правильнее (и, кстати, живее, потому что - архаичная форма) было бы «в стогу».
= Образ «древесного стука в крыльях мотылька» кажется неудачным: мотыльковые крылья в силу самой своей тонкости и гибкости не могут издавать ничего похожего на древесный стук, это из другого ряда.
= А вот «мы два речных случайных обертона» - хорошо (не говоря уж о том, что это прочитывается как своего рода ответ на хрестоматийное «мы два в ночи летящих метеора»): этим оборотом поймано чувство тончайшей, на уровне даже не звука, а оттенка звука, эфемерности существования.
= Очень сильное второе стихотворение, точно передающее то, что происходит в самом-самом начале сильных, значимых (по всей вероятности эротических, но совсем не обязательно!) межчеловеческих отношений (ситуации, когда «время переломилось»), досмысловую, ещё прежде всего, что можно сознательно сформулировать, физиологичность узнавания людьми друг друга. Даже - болезненность его: поэтому здесь - боль, и «странная» - не ловится понятиями - и «фантомная», потому что ведь вроде бы нечему ещё болеть, никаких ран ещё не нанесено; вообще - настойчивость образа боли, которая чуть позже появится ещё раз: «…зверь лакает / боль на сломе пунцовом». Боль - как из-за силы реакций, так и вообще от того, что при остроте реагирования на взволновавшего нас человека сдирается кожа, разрываются наши защитные оболочки (отсюда «кровь», которая «вздрогнула и запеклась»). Выступает звериная подоснова человека - это она реагирует в нас на дословесные сигналы (вначале «по запаху», а потом уж «по слову», но вообще куда больше по «талому» (тающему? быстро исчезающему?) следу и «беглому сквозняку»). Человек теряет человеческие, наработанные культурой опоры, оказывается беззащитен (как слепой зверёныш - «незряче новорождённо») и потому особенно чуток ко всему, что хоть как-то ориентирует.
Кстати, у этого стихотворения тоже есть внятный энергетический центр, линия, разделяющая его на «до» и «после», строка с ощутимым торможением: «человек называет имя и замолкает». Дальше - в «тишине» - он начинает вслушиваться в новую, наступившую за переломом ситуацию, ещё не осваиваться в ней, но уже готовиться к этому.
= Третье: водяное, водное стихотворение, полное образами неустойчивости, зыбкой взбаламученности (дважды - образ ила, вначале просто «прибрежного», потом ещё и «взметённого», что усиливает «смутность» для героев происходящего с ними). Ситуация режущая, болезненная, трудная (и не вполне подвластная участникам её: они «смутно» - и явно медленно - «про-ис-хо-ди-ли», тогда как внешний мир, напротив, наступал на них - «дворы наступали»): отсюда, казалось бы, неорганичный в этом «водном» контексте - но неорганичность здесь и нужна - трамвай с его искрами - резкими вспышками боли. И всё-таки он здесь уместен, потому что он - рыба, его цепь «брюхата икрою». На болезненность и нескладность - в ощущении героев - ситуации работает и обернувшийся «гвоздём» фонарь, и сразу вслед за ним - лексика с обертонами боли, нескладности, мучительной неточности (возможно, они даже несколько избыточно нагнетаются): «наколот / вкривь и вкось / силуэт хромого»; а потом ещё «неладно и кособоко» мы стояли). «Мальки на отмели» - хорошо переданы одновременно беспомощность и задыхание. «Сор в вине» - опять же хорошо передано чувство своей неуместности в проживаемой ситуации.
= «и ничто не случалось» - неправильность, может быть, умышленная, но, на мой взгляд, задающая строке избыточное напряжение, вроде одеревеневшей спины, мешающей двигаться (правильнее-то - «ничего не случалось»).
= Четвёртому стихотворению, на мой взгляд, несколько вредит затянутость. Сам его энергичный, напряжённо-рубленый ритм располагал бы, кажется, к более короткому и тем самым - более концентрированному высказыванию. Первые строки - сразу формульные, афористически-сильные («так не целуют и не ранят / как ты молчал»). То, что говорится далее, кажется, контрастирует с избранным ритмом: автор говорит здесь о половинчатом, «вполголоса вполсилы на полрывка» существовании, зябкости и сырости, медленности и неплотности («горький слух / и праздный шорох»), активно употребляя значимую, видимо, для себя - или важную для описываемых отношений - «водную», прохладную образность (река, плеск весла, лодка; на прохладность работает и «лунный блеск стекла») - при этом на интонационном уровне разогревая текст до высоких температур (чему, опять же, противоречит его длинность). В целом стихотворение интересное, хотя и противоречивое (не исключаю, опять же, что эта противоречивость намеренная).
= «так уголь превращают в порох» - а разве уголь вообще превращают в порох? (И что тут вообще делают уголь и порох - оба из образного ряда огненности. Хотя совсем с разных его концов - в этом насквозь водном тексте?).
= Пятое - стихотворение, пытающееся быть огненным, уже начинающееся со «звёзд», «огней», неопалимости, сожжённости… (Возможно, автор замышлял написать горячий, громокипящий, грохочущий текст, о чём свидетельствует сама фонетика. обилие «р»: «теряется в огнях аэропорта / что было предначертано то стёрто»). Правда, вскоре в противоборство с огненностью тут вступает - и побеждает в конце концов - явно более притягательное для автора «водное» начало (с сопутствующими ему медленностью, прохладой, оглушением звонкого) - соответствующие образы вскоре - и без явной мотивировки - начинают вытеснять огонь: «и облако дождём как млеком полно», «съедает белый шум радиоволны» - в этих словах явно шипят, отползая по песку, волны морские, - и, наконец, «сгущается у берега вода»; она же и в слове «переливы». - Огонь пытается взять реванш - единственным словом «огниво» - но «средь вычерченных инеем колец» (иней, снова вода, да ещё и замёрзшая!) у него нет надежды вспыхнуть. Побеждают в конце концов вода, тишина (последняя совсем странна «у взлётной полосы», грохот на которой, по идее, всякую тишину исключает): «ты и я / воды проточной тише», «мы - шум прибоя», молчание («вместо / слов»).
(Кстати, этот текст тоже показался мне несколько затянутым - и опять-таки вопреки его энергичному ритму - который, в свою очередь, опять-таки противоречит наполняющей его - особенно сердцевину - водяной образности).
= Добравшись до шестого стихотворения, начинаю понимать или уверенно предполагать, что, кажется, для автора принципиально противоборство (внутреннее, внутритекстовое) «водного» и «огненного» начал. Эти силы растаскивают в разные стороны (будучи чаще не уравновешены между собой, чем наоборот) почти каждый текст Александры. Те же самые силы взаимодействуют и в шестом стихотворении - и снова при явном превосходстве воды, со всеми её смыслами: неустойчивости, зыбкости, эфемерности происходящего. Вода уже в первых строчках смывает «жертвенные», неустойчивые «рисунки на песке» - и далее. Огонь пытается ей, всепоглощающей, себя противопоставить («как пламенно горение плода <…> он звезда <…> горят созвездий медные монетки»), но недолго и в конечном счёте безуспешно. И даже тут изнутри его мягко подтачивает, ослабляет его силу влага: «напитанная млечным соком ветки», а «медные монетки», с которыми сравниваются созвездия, сразу обозначают мелкость огненного - и таким образом лишают его силы, формирующей мир стихотворения.
= «Пламенно горение» - тавтология.
= Кстати: точно ли «плодА», а не «плОда»?
= «ко сроку» - правильнее всё-таки «к сроку»
= «поспелого» - кажется, неправильность: правильнее было бы либо «спелого», либо «поспевшего», - эта неправильность (похожая на неловкость детской речи) задаёт неловкость и строке, и вообще этой части текста (может быть, так и задумано? - внести в текст таким образом мотив неустойчивости, нескладности? Тем более что этот мотив вскоре будет чуть ли не педалироваться, пережиматься: «нечаянной беспутной холостой».
= Кажется совсем нелогичным, что созвездия, да ещё и их «медные монетки» - «чуют запах». Ни в образ созвездий, ни тем более в образ монет эта физиологичность никак не укладывается - как не следует она ни из чего в пейзаже этого стихотворения: берег, - видимо. моря, песок, мягкий прибор на песке, олива над обрывом… откуда взяться едкому запаху близящейся беды? - не стоит ли передать необходимую тут автору тревожность какими-то иными средствами?
= Седьмое: вот, наконец, стихотворение, в котором главенствует стихия воздуха. Оно довольно цельное, но:
= не очень понятно - не следует ни из сказанного, ни из общей логики ситуации - почему «хождение кругом» не вполне «овеществлённого», не слишком хорошо видящего в сгущающихся сумерках человека - «воцерковлённое» = то есть, по внутреннему смыслу слова - встроенное в большую символическую систему, придающую смысл этому движению, - человек же стихотворения, скорее, дезориентирован (на что работает и довольно упорный здесь образный ряд бессловесности, дословесности, безымянности), рад цепляться за случайные предметы-приметы - приметы ему самому непонятно чего, главное, чтобы не слишком блуждать в сумерках: столб, гроздь рябины, монета… - да и те «неразличимы» и «непредметны». - Стихотворение, интересное по переданному ощущению (осень, растущая темнота, остывание мира… - автор хорошо передаёт бьющий человека озноб и невнятную ему самому тревогу, поиск опор: «не зная имени / тверди о нём / тверди / по звуку беглому / намаливая слоги / вороньи выкрики / дрожание дороги…»), но, кажется, не вполне продуманное.
= «стенанья сена / остывающего в стоге» - кажется, несколько драматически «пережато».
= «окружный» - не уверена, что такое слово существует. Требуется ли здесь словотворчество? (Мне кажется, сильнее было бы слово «окрестный». Оно такое тяжеловесное, сырое, - да ещё содержит в своей сердцевине «крест», потребность в связанных с которым интуициях у автора несомненна - не отсюда ли не слишком ложащееся в здешний образный ряд слово «воцерковлённо»?).