[О книге: Сергей Стратановский. Изборник: стихи 1968-2018 ]
Воздух. - № 39. - 2019.
Сергей Стратановский. Изборник: стихи 1968-2018 / Вступ. ст. А.Ю. Арьева. - СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019. - 384 с.
В сборнике - поэтическая биография автора за полвека, избранное из разных его книг, вышедших за это время. Стратановский - из тех, чьими усилиями русская поэзия после советского насильственного перерыва традиций, ещё в глубине советского времени, начиналась заново. Ранний - шестидесятых-семидесятых годов, принадлежавший к ленинградскому поэтическому андеграунду, публиковавшийся в неподцензурной периодике - он говорит языком начала мира: первоязыком редкостной, демиургической витальной силы, сопоставимом с речью обэриутов, Заболоцкого, Платонова, чуть ли не Хлебникова («Боги - дрова мертвецов»). Ворочает тяжёлыми пластами речи, которой только предстоит начаться, слова которой ещё удивляются друг другу и миру и дичатся друг друга, говорящего, слушающего. «О инвентарь существованья: / Феномен страждущей травы, / Феномен листьев, паровозы, / Огонь всемирный и живой - / Всё стало ночью и землёй» (1970). Стратановский семидесятых говорит голосами людей предыдущего перелома эпох: пишет стихи от имени Николая Фёдорова, идеями которого были всерьёз воодушевлены двадцатые, от имени героя «Зависти» Олеши - Кавалерова, Эдуарда Багрицкого (без всякой их идеализации, скорее уж наоборот), от лица безымянных людей того времени, людей-вообще: «Прораб сказал: / движенье звёзд / Прообраз нашего сознанья. / Мы строим человеко-мост / над ночью мирозданья» (1972), - изъяснялся на их наречии как на родном. Однако при этом (что, может быть, парадоксально) у Стратановского не было ни эйфории начала, ни вообще обыкновенно сопутствующих началу (как и молодости) иллюзий: он с самого начала горек и тёмен, он отдавал себе полный отчёт в том, что говорит изнутри катастрофы, разлома, который ему предстоит срастить. Можно, пожалуй, сказать, что он устраивает - скорее, всем собой проживает - поэтическую деконструкцию мирочувствия 1920-х - ранних 1930-х, чтобы понять, как оно устроено, где корни той катастрофы, в которой мы оказались в поздние советские десятилетия. Но к этому его поэтическая работа точно не сводится: он совершенно магичен в семидесятых, лепит из речи, что хочет: «Речи отец - ручеёвник / с коробом шишковатым, / Речевик с животравником, / с чепуховником жизни зелёной, / Водоключарь, ключепийца, / речелов в древоогненной лодке, / Плотник палат муравьиных, чернобожник из чёрной избы…» (1978)
Позже, к восьмидесятым-девяностым - не теряя внутренней мощи - он сделался, с одной стороны, осторожнее, с другой (что не очень парадоксально) прямолинейнее и риторичнее: «У истока словесности - / горестно-светлое “Слово” / О поражении сага, / и пахнет славянский родник / Горько-целебной травой / с половецкого дикого поля» (1982), а там и вовсе - чуть ли не публицистичным: «Вот они, метростроевки - / из захолустий Маруси, / Где в избе заколоченной / Бог раскулаченный плачет, / Где Господних угодников / в проруби топят беззвездной / Активисты колхозные…» (1990). Из проблематизатора (и при этом - мага и демиурга!) он понемногу становится обличителем и проповедником. Конечно, он не сводится и к этому, - хотя такого у него в девяностые много. Но постепенно первозданная мощь, с которой он выворачивал сырые корни существования, уступает место совсем другим настроениям и позициям по отношению к миру. У него появляются совершенно пронзительные стихи о слабости и уязвимости человека: «С болью наедине, / С Богом наедине / Страшно остаться мне - / Зверю его охот, / Рыбе его тенет» (1996). Поздний Стратановский - стоический и трагичный (в двухтысячные в этому добавляется ещё и тема разрушения человека - в чеченских войнах и помимо них). В десятые годы - особенно после 2014-го - он чаще всего прямолинеен уж совсем («Танками раздавим помидоры, / Танками раздавим апельсины…»). Да, его человеческая и политическая позиция безусловно справедлива и достойна - однако стихи, становясь орудием её высказывания («А теперь у нас - молотком Некрасова / Гвозди настала пора вколачивать»), заметно теряют во внутреннем объёме. Но во время личного открытия и поэтического освоения бездны (можно поэтически освоить бездну? - Поэтически можно) и человеческой малости (не только своей, не в первую очередь своей, - вообще) он говорит мощным библейским языком, всем собой помнящим свою демиургическую силу, уверенно знающим жаркую пластичность словесного и бытийного вещества:
Ты - человек асфальта -
порожденье субстанции уличной,
Мерзкой тьмы подботиночной,
а не земли первовещной,
Древоносицы вечной
и в асфальт закатают, наверно,
Твою душу увечную.
Ольга Балла
Сергей Стратановский. Изборник: стихи 1968-2018 / Вступ. ст. А.Ю. Арьева. - СПб.: Издательство Ивана Лимбаха, 2019. - 384 с.
В сборнике - поэтическая биография автора за полвека, избранное из разных его книг, вышедших за это время. Стратановский - из тех, чьими усилиями русская поэзия после советского насильственного перерыва традиций, ещё в глубине советского времени, начиналась заново. Ранний - шестидесятых-семидесятых годов, принадлежавший к ленинградскому поэтическому андеграунду, публиковавшийся в неподцензурной периодике - он говорит языком начала мира: первоязыком редкостной, демиургической витальной силы, сопоставимом с речью обэриутов, Заболоцкого, Платонова, чуть ли не Хлебникова («Боги - дрова мертвецов»). Ворочает тяжёлыми пластами речи, которой только предстоит начаться, слова которой ещё удивляются друг другу и миру и дичатся друг друга, говорящего, слушающего. «О инвентарь существованья: / Феномен страждущей травы, / Феномен листьев, паровозы, / Огонь всемирный и живой - / Всё стало ночью и землёй» (1970). Стратановский семидесятых говорит голосами людей предыдущего перелома эпох: пишет стихи от имени Николая Фёдорова, идеями которого были всерьёз воодушевлены двадцатые, от имени героя «Зависти» Олеши - Кавалерова, Эдуарда Багрицкого (без всякой их идеализации, скорее уж наоборот), от лица безымянных людей того времени, людей-вообще: «Прораб сказал: / движенье звёзд / Прообраз нашего сознанья. / Мы строим человеко-мост / над ночью мирозданья» (1972), - изъяснялся на их наречии как на родном. Однако при этом (что, может быть, парадоксально) у Стратановского не было ни эйфории начала, ни вообще обыкновенно сопутствующих началу (как и молодости) иллюзий: он с самого начала горек и тёмен, он отдавал себе полный отчёт в том, что говорит изнутри катастрофы, разлома, который ему предстоит срастить. Можно, пожалуй, сказать, что он устраивает - скорее, всем собой проживает - поэтическую деконструкцию мирочувствия 1920-х - ранних 1930-х, чтобы понять, как оно устроено, где корни той катастрофы, в которой мы оказались в поздние советские десятилетия. Но к этому его поэтическая работа точно не сводится: он совершенно магичен в семидесятых, лепит из речи, что хочет: «Речи отец - ручеёвник / с коробом шишковатым, / Речевик с животравником, / с чепуховником жизни зелёной, / Водоключарь, ключепийца, / речелов в древоогненной лодке, / Плотник палат муравьиных, чернобожник из чёрной избы…» (1978)
Позже, к восьмидесятым-девяностым - не теряя внутренней мощи - он сделался, с одной стороны, осторожнее, с другой (что не очень парадоксально) прямолинейнее и риторичнее: «У истока словесности - / горестно-светлое “Слово” / О поражении сага, / и пахнет славянский родник / Горько-целебной травой / с половецкого дикого поля» (1982), а там и вовсе - чуть ли не публицистичным: «Вот они, метростроевки - / из захолустий Маруси, / Где в избе заколоченной / Бог раскулаченный плачет, / Где Господних угодников / в проруби топят беззвездной / Активисты колхозные…» (1990). Из проблематизатора (и при этом - мага и демиурга!) он понемногу становится обличителем и проповедником. Конечно, он не сводится и к этому, - хотя такого у него в девяностые много. Но постепенно первозданная мощь, с которой он выворачивал сырые корни существования, уступает место совсем другим настроениям и позициям по отношению к миру. У него появляются совершенно пронзительные стихи о слабости и уязвимости человека: «С болью наедине, / С Богом наедине / Страшно остаться мне - / Зверю его охот, / Рыбе его тенет» (1996). Поздний Стратановский - стоический и трагичный (в двухтысячные в этому добавляется ещё и тема разрушения человека - в чеченских войнах и помимо них). В десятые годы - особенно после 2014-го - он чаще всего прямолинеен уж совсем («Танками раздавим помидоры, / Танками раздавим апельсины…»). Да, его человеческая и политическая позиция безусловно справедлива и достойна - однако стихи, становясь орудием её высказывания («А теперь у нас - молотком Некрасова / Гвозди настала пора вколачивать»), заметно теряют во внутреннем объёме. Но во время личного открытия и поэтического освоения бездны (можно поэтически освоить бездну? - Поэтически можно) и человеческой малости (не только своей, не в первую очередь своей, - вообще) он говорит мощным библейским языком, всем собой помнящим свою демиургическую силу, уверенно знающим жаркую пластичность словесного и бытийного вещества:
Ты - человек асфальта -
порожденье субстанции уличной,
Мерзкой тьмы подботиночной,
а не земли первовещной,
Древоносицы вечной
и в асфальт закатают, наверно,
Твою душу увечную.
Ольга Балла