О книге Елены Генерозовой в порядке номинации на Волошинскую премию
Елена Генерозова pticca_gen. Австралия (М.: Воймега, 2012)
http://www.voloshin-fest.ru/load/voloshinskaja_premija/voloshinskaja_premija_2013_goda/elena_generozova_avstralija_vojmega_moskva/2-1-0-35
Вслед за Бахытом Кенжеевым, автором предисловия к книге, и мне упорно чувствуется, что это - поэзия метафизическая (отчего, впрочем, она ни на миг не делается умозрительной. Да, у неё широко раскрытые глаза - но это совсем другое, не рассудочное зрение). Слово тяжеловесное, да, - настолько, что употреблять его здесь, применительно к этим сквозяще-тонким стихам, не хочется. Тем не менее, стихи Генерозовой, даже говоря о, казалось бы, простых, осязаемых земных и повседневных вещах, - на самом деле всегда имеют в виду силы, образующих мир.
Покуда заметен порог и робок свет в окне,
Давай-ка испеку пирог, оно не трудно мне
Пошуровать в большой печи, у нас под Новый Год
Такие, Господи, харчи, что всяк об этом помолчи,
Покуда снег идет.
Пока чудит мороз, пока зима, как прежде зла,
Немного соли, молока, воды и ремесла,
Пока сомненья правят бал, согреет мой пирог
Тех, кто дорогу потерял и на ветру продрог.
Это же магическое действие. Даже демиургическое. Буквально: замешивание мира, выпекание его из подручного сырья на Новый, предстоящий год (и имеющий неминуемо исчезнуть в первородном хаосе, когда придёт его срок). Женщина у печи, с перепачканными мукой руками - чутко стоит на страже миропорядка и вылепливает его простыми терпеливыми действиями.
В копилку средств для понимания этих стихов я бы поместила, прежде многого прочего, слова-ключи: «граница», «грань», «порог» (Новый Год из «демиургического» стихотворения - такая граница: переход из одного времени в другое, пора, когда вокруг человеческой ойкумены разыгрываются силы хаоса - «такие, Господи, харчи, что всяк об этом помолчи, / Покуда снег идёт»). И ещё один оборот - очень, в силу наросших на него ассоциаций, рискованный: «женская поэзия».
Почему-то с «женской поэзией» культурные инерции подталкивают связывать прежде всего любовную лирику, про «чувства» и «отношения». Здесь много о любви, о благодарной печали по дорогому и невозвратному (Господи, да тут всё о ней), - но дело совсем не в этом. Оно - в том, что, может быть, по-настоящему только женщинам - с их ежедневным, бытовым и упорным, преодолением хаоса - дано с такой силой чувствовать пронизанность мира творящими силами.
И ещё - уязвимость. И собственная:
…я боюсь, ей-богу,
Зыбких этих границ, колыбельных горьких
Для уходящих во тьму, никогда обратно…
- и вообще всего сущего, хрупкость его «в продутых ветром коридорах мира». Хочется согревать, оберегать, оплакивать.
Ты спи, я попробую выплыть сквозь этот сон,
Всю жизнь ощущая тепло твоего дыханья…
Всего живого жаль - даже «девицу-зиму», что топчется в дыму и чаду «у Ленинградского вокзала»: каково ей, тепло ли?..
Только женщины так умеют.
Стоит всмотреться в построение книги - собиравшаяся долго, тщательно и пристрастно, она выстроена весьма продуманно. Стихотворение, открывающее её, настраивает на всё остальное, подбирает ведущую интонацию:
Этот мартовский ветер, звенящий в ночных проводах,
Переулкам сырым разносящий молву о простуде…
Да, в этих строках поёт утрата - как не коренная ли черта существования? И вот ещё ключевые слова: «сквозняк», «простуда». Март-переход, зябкое становление: уже не зима, ещё не весна.
Что же делать тебе, проездной человек-инвалид?
Стало быть, ничего, погоди, отойдёт постепенно…
Это - об уделе человеческом: о том ветре, на котором, незащищённый, существует и зябнет «проездной человек-инвалид». Все уязвимы, все случайны. Всех жалко. Но и это не главное.
Но вдохни глубоко и почувствуй, как это болит,
Перемену ветров сопрягая с другой переменой.
Сквозящий мир надо вдохнуть и почувствовать. Принять. «Оставаться стоять посреди твоего Вавилона».
Всё это, о чём бы ни было, - о человеческих отношениях с просвечивающей через всё видимое, невидимой и тайной основой сущего (не её ли сновидческое имя - «Австралия»?). Любовь ведь тоже об этом. Она (и поэтому - стихи, которые, повторяю, здесь все - о любви) - о непосредственном переживании этой основы, не защищённом никакими умственными построениями - основы, никогда не называемой по её прямому имени. Из особенной ли деликатности, оттого ли, что её никогда нельзя ни увидеть, ни выговорить прямо? Только косвенно, угадывая, чуткой зрячей ощупью.
Спинным пространство ощущать, рекой
Воспринимая долгие пути…
Ведь и это угадывание, чувствование «спинным» - характерно- и незаменимо-женское восприятие мира.
Главный же ключ прямо-таки вкладывается автором нам в руку, даже по имени назван: «Ключ повернуть в замке, защёлку вниз». Это - стихотворение, давшее название всей книге. «Австралия, неведомый простор…». Только поверни ключ - и… она опять от тебя ускользнёт. И тем вернее с тобой останется.
Эти слова написаны на прозрачной бумаге, на тонкой и ломкой - как мартовский лёд - кромке осязаемого мира. «Пока влюблена Мария, пока весна», - скажет, и сердце обрывается: понимаешь, как это драгоценно и ненадолго.
Кажется, это чувство творящей и оберегающей пограничности человеческого повседневного существования и держит на себе всю книгу.
Не с этим ли чувством - даже не пониманием, а предпониманием мира и ситуации человека в нём,- как со своим первичным сырьём, работают, на свой лад его преодолевая - уже тем, что делают из него выводы, придают им вид рациональных формулировок - различные виды философской, психологической, религиозной мысли? Но вся эта работа разума и рассудка начинается уже потом, на следующем шаге - с неминуемым упрощением и огрублением, в угоду избираемым концепциям, исходного первочувства. Само оно - дословесное, почти докультурное. Из всех культурных форм проникнуть на этот уровень способна, - нырнув глубоко, как та самая, спинным мозгом припоминаемая «древняя рыба», - воспринять его и передать без существенных искажений способна, пожалуй, только поэзия. Поэт имеет особенное мужество оставаться свидетелем при этих корнях речи, на «драгоценной грани» возможного и сущего:
Если бываешь оправдан, играющий homo,
Только тогда, когда, вот как сейчас, на мели,
То есть когда под пятой ощущаешь, немея,
Грань драгоценную жизни или земли,
Осознавая неведомое за нею.
Чем бы ни была «Австралия», именем которой названа книга - это, конечно, имя раскрывающегося - и неизменно ускользающего - Иного. Оно у нас всегда впереди.
Ольга Балла
http://www.voloshin-fest.ru/load/voloshinskaja_premija/voloshinskaja_premija_2013_goda/elena_generozova_avstralija_vojmega_moskva/2-1-0-35
Вслед за Бахытом Кенжеевым, автором предисловия к книге, и мне упорно чувствуется, что это - поэзия метафизическая (отчего, впрочем, она ни на миг не делается умозрительной. Да, у неё широко раскрытые глаза - но это совсем другое, не рассудочное зрение). Слово тяжеловесное, да, - настолько, что употреблять его здесь, применительно к этим сквозяще-тонким стихам, не хочется. Тем не менее, стихи Генерозовой, даже говоря о, казалось бы, простых, осязаемых земных и повседневных вещах, - на самом деле всегда имеют в виду силы, образующих мир.
Покуда заметен порог и робок свет в окне,
Давай-ка испеку пирог, оно не трудно мне
Пошуровать в большой печи, у нас под Новый Год
Такие, Господи, харчи, что всяк об этом помолчи,
Покуда снег идет.
Пока чудит мороз, пока зима, как прежде зла,
Немного соли, молока, воды и ремесла,
Пока сомненья правят бал, согреет мой пирог
Тех, кто дорогу потерял и на ветру продрог.
Это же магическое действие. Даже демиургическое. Буквально: замешивание мира, выпекание его из подручного сырья на Новый, предстоящий год (и имеющий неминуемо исчезнуть в первородном хаосе, когда придёт его срок). Женщина у печи, с перепачканными мукой руками - чутко стоит на страже миропорядка и вылепливает его простыми терпеливыми действиями.
В копилку средств для понимания этих стихов я бы поместила, прежде многого прочего, слова-ключи: «граница», «грань», «порог» (Новый Год из «демиургического» стихотворения - такая граница: переход из одного времени в другое, пора, когда вокруг человеческой ойкумены разыгрываются силы хаоса - «такие, Господи, харчи, что всяк об этом помолчи, / Покуда снег идёт»). И ещё один оборот - очень, в силу наросших на него ассоциаций, рискованный: «женская поэзия».
Почему-то с «женской поэзией» культурные инерции подталкивают связывать прежде всего любовную лирику, про «чувства» и «отношения». Здесь много о любви, о благодарной печали по дорогому и невозвратному (Господи, да тут всё о ней), - но дело совсем не в этом. Оно - в том, что, может быть, по-настоящему только женщинам - с их ежедневным, бытовым и упорным, преодолением хаоса - дано с такой силой чувствовать пронизанность мира творящими силами.
И ещё - уязвимость. И собственная:
…я боюсь, ей-богу,
Зыбких этих границ, колыбельных горьких
Для уходящих во тьму, никогда обратно…
- и вообще всего сущего, хрупкость его «в продутых ветром коридорах мира». Хочется согревать, оберегать, оплакивать.
Ты спи, я попробую выплыть сквозь этот сон,
Всю жизнь ощущая тепло твоего дыханья…
Всего живого жаль - даже «девицу-зиму», что топчется в дыму и чаду «у Ленинградского вокзала»: каково ей, тепло ли?..
Только женщины так умеют.
Стоит всмотреться в построение книги - собиравшаяся долго, тщательно и пристрастно, она выстроена весьма продуманно. Стихотворение, открывающее её, настраивает на всё остальное, подбирает ведущую интонацию:
Этот мартовский ветер, звенящий в ночных проводах,
Переулкам сырым разносящий молву о простуде…
Да, в этих строках поёт утрата - как не коренная ли черта существования? И вот ещё ключевые слова: «сквозняк», «простуда». Март-переход, зябкое становление: уже не зима, ещё не весна.
Что же делать тебе, проездной человек-инвалид?
Стало быть, ничего, погоди, отойдёт постепенно…
Это - об уделе человеческом: о том ветре, на котором, незащищённый, существует и зябнет «проездной человек-инвалид». Все уязвимы, все случайны. Всех жалко. Но и это не главное.
Но вдохни глубоко и почувствуй, как это болит,
Перемену ветров сопрягая с другой переменой.
Сквозящий мир надо вдохнуть и почувствовать. Принять. «Оставаться стоять посреди твоего Вавилона».
Всё это, о чём бы ни было, - о человеческих отношениях с просвечивающей через всё видимое, невидимой и тайной основой сущего (не её ли сновидческое имя - «Австралия»?). Любовь ведь тоже об этом. Она (и поэтому - стихи, которые, повторяю, здесь все - о любви) - о непосредственном переживании этой основы, не защищённом никакими умственными построениями - основы, никогда не называемой по её прямому имени. Из особенной ли деликатности, оттого ли, что её никогда нельзя ни увидеть, ни выговорить прямо? Только косвенно, угадывая, чуткой зрячей ощупью.
Спинным пространство ощущать, рекой
Воспринимая долгие пути…
Ведь и это угадывание, чувствование «спинным» - характерно- и незаменимо-женское восприятие мира.
Главный же ключ прямо-таки вкладывается автором нам в руку, даже по имени назван: «Ключ повернуть в замке, защёлку вниз». Это - стихотворение, давшее название всей книге. «Австралия, неведомый простор…». Только поверни ключ - и… она опять от тебя ускользнёт. И тем вернее с тобой останется.
Эти слова написаны на прозрачной бумаге, на тонкой и ломкой - как мартовский лёд - кромке осязаемого мира. «Пока влюблена Мария, пока весна», - скажет, и сердце обрывается: понимаешь, как это драгоценно и ненадолго.
Кажется, это чувство творящей и оберегающей пограничности человеческого повседневного существования и держит на себе всю книгу.
Не с этим ли чувством - даже не пониманием, а предпониманием мира и ситуации человека в нём,- как со своим первичным сырьём, работают, на свой лад его преодолевая - уже тем, что делают из него выводы, придают им вид рациональных формулировок - различные виды философской, психологической, религиозной мысли? Но вся эта работа разума и рассудка начинается уже потом, на следующем шаге - с неминуемым упрощением и огрублением, в угоду избираемым концепциям, исходного первочувства. Само оно - дословесное, почти докультурное. Из всех культурных форм проникнуть на этот уровень способна, - нырнув глубоко, как та самая, спинным мозгом припоминаемая «древняя рыба», - воспринять его и передать без существенных искажений способна, пожалуй, только поэзия. Поэт имеет особенное мужество оставаться свидетелем при этих корнях речи, на «драгоценной грани» возможного и сущего:
Если бываешь оправдан, играющий homo,
Только тогда, когда, вот как сейчас, на мели,
То есть когда под пятой ощущаешь, немея,
Грань драгоценную жизни или земли,
Осознавая неведомое за нею.
Чем бы ни была «Австралия», именем которой названа книга - это, конечно, имя раскрывающегося - и неизменно ускользающего - Иного. Оно у нас всегда впереди.
Ольга Балла