Взломанный мир: Трагический антропоморфизм Виктора Бреля
Ольга Балла
Взломанный мир
Трагический антропоморфизм Виктора Бреля
http://www.znanie-sila.su/?issue=zsrf%2Fissue_70.html&r=1
Виктор Брель разговаривает предметами. Он обходится с ними почти так же, как поэты - со словами. Делает из них композиции-метафоры, композиции-формулы. Составляет высказывания.
Иной раз, правда, получается не высказывание, а крик. Даже часто.
Тем более, что и высказывания на более, казалось бы, спокойных тонах у него - очень напряжённые. Может быть, в силу плотности. А ещё - из-за того, что слишком разные предметы оказываются рядом на слишком тесном для них участке пространства.
Строго говоря, даже не важно, фотографирует Брель создаваемые им стаффажи (так он именует свои композиции) или нет. Хотя да, он их очень даже фотографирует, он их делает прежде всего ради этого: использует как актёров в собственном фототеатре, в том числе и с прикладными - иллюстративными - целями. Он много работал как фотограф в журналах (кроме «Знание-силы», сделал ещё около трёх сотен обложек для «Нового Времени» на рубеже 1980-1990-х). Будучи помещённым на обложке журнала, стаффаж заранее намечает у читателя-зрителя отношение к теме, о которой в этом номере предполагается разговор, ставит к ней визуальный эпиграф. Пожалуй что, даёт к теме своего рода дополнительный (помимо слов) ключ.
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Более того, сфотографировав - использовав - свои создания, автор-демиург утрачивает с ними связь. «Моя связь с любым стаффажем, - признавался Брель автору одной из статей о нём, - кончается сразу же после съемки - лучшая защита от самоцитирования.» Стаффаж живёт только в момент съёмки. Дальше он превращается в памятник самому себе, в застывшую цитату из ситуации, которая давным-давно миновала. Там же, где Брель говорит об утрате связи со своими созданиями, он произносит и кое-что жутковатое: толпа единожды сфотографированных стаффажей, живущих в редакции «Знание-силы» на правах полноценных обитателей (с ними впору здороваться, когда приходишь - они отвечают!) для их автора, оказывается - «своего рода кладбище сыгранных образов, парадоксов, наваждений». «И каждая «могилка», - объяснял он, - напоминает мне, что родиться можно только однажды. За 25 лет игр со стаффажами я ни разу не повторился.»
Мир Бреля, конечно - взломанный мир.
Все эти предметы - на местах, на которых они быть не должны, на которых они обнаруживают себя с изумлением. Каждый стаффаж - маленький шок, небольшой когнитивный диссонанс, выбивает из-под зрителя привычные опоры.
Посмотреть на Яндекс.Фотках
То, что делает Брель, хочется назвать трагическим антропоморфизмом. Во всяком случае - катастрофическим.
Все работы Бреля, всю их совокупность и (едва ли не) каждую в отдельности пронизывает чувство катастрофы - как нашей постоянной, даже обыденной - но оттого не менее трудной - ситуации. Это подробная предметная артикуляция катастрофы, в которой мы все живём.
Брель ироничен, и ирония его - жёсткая. Он умеет быть беспощадным и вовсю этим умением пользуется.
Он сталкивает друг с другом - о, не без насилия! - максимально разнородные предметы, за миг до столкновения и не помышлявшие о том, что могут иметь друг к другу хоть какое-то отношение - и заставляет их (а с ними и нас) это отношение почувствовать.
И это чувство какое угодно, только не комфортное. Брель с размаху бьёт по заготовленным ожиданиям зрителя, и тот растерянно озирается, глядя на ощерившиеся острыми углами, торчащими в небо руками-ветками стаффажи: что это? уж не карикатуры ли? но на что? (На абсурдность бытия, наверно, - спешит подсказать очередное заготовленное ожидание. На суетливость и нескладность человеческого существования - а может, и не только человеческого. - Этому заготовленному ожиданию можно тоже посоветовать не торопиться.)
Перед нами - вещи и детали, выпавшие из своих ниш, утратившие свою органику, естественную совокупность своих связей. Батон с приделанной к нему металлической ручкой. Растущий на дереве треснувший кирпич. Алюминиевые ложки, мучительно прорастающие на лишённом веток стволе. Элементы, встретившиеся там, где и не чаяли - как те самые зонтик и швейная машинка на хрестоматийном операционном столе.
Предметы-сироты, предметы-агрессоры. Предметы-захватчики, предметы-жертвы.
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Конечно, они живые, потому им и трудно, потому и больно.
«В этом мире для Бреля, - пишет один из рецензентов его работ, - вообще нет мертвых вещей». Зато есть много вещей раненых - а может быть, они даже все такие. Каждая брелевская вещь ранена тем, что вырвана из естественного контекста своего бытования (предметы из быта помещены прямо в - неуютное и непривычное - бытие; один - многократно писавшими о Бреле зацитированный - крылатый утюг на якорной цепи чего стоит). Каждый стаффаж - разверстая рана. Кому как, а мне страшно.
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Настойчивый брелевский мотив: хрупкость жизни и её окружённость насилием, которое, кажется, совсем немного - и погубит её. Птичьи яйца - трогательные, пёстренькие - в гнезде из спичек - вот-вот вспыхнет. Яйца в гнезде из колючей проволоки на мёртвом высохшем дереве. Яйцо в тяжёлых металлических цепях: чуть-чуть - и раздавят. Грубая деревянная мясорубка прокручивает куриные яйца, превращая их в доллары.
Но отождествить ситуацию брелевских предметов с лотреамоновой, сюрреалистической что-то всё-таки мешает. Их случайные, казалось бы, соединения - здесь странным образом неслучайны. В них явно есть логика - и это никак не логика хаоса.
Предметы, разнородные, чуют своё родство - при том, что оно очевидно не кровное. Оно - скорее ситуативное, но от того не менее глубокое и, опять же хочется сказать, страшное: родство по судьбе. У случайно собравшихся вместе - и готовых на следующем шаге рассыпаться обратно - предметов общая судьба: они подчиняются общим её тяготениям.
(А что, у людей разве не так?)
Парадокс в том, что, несмотря на свою выбитость из привычных, защищающих ниш, внутри этой выбитости они тем не менее складываются в осмысленные структуры. Случайность их встречи неслучайна - она обладает, пожалуй, даже некоторой принудительностью.
В самом этом упорном антропоморфизме, в стремлении едва ли не любых случайно собравшихся предметов сложиться (под взглядом Бреля) в комбинации, внятные человеческому глазу несомненно читается противостояние (неистребимому) хаосу.
Готовясь к фотовыставке на геологическом симпозиуме, рассказывал Брель, он «полез в дебри геологической науки и неожиданно выявил интересную для себя деталь. Оказалось, все геологи, интересующиеся археем, в первую очередь в земных напластованиях ищут "контакт": так они называют область соприкосновения двух различных слоев горной породы. Это навело меня на мысль сделать выставку в виде фотоконтактов, то есть поместить на планшет две фотографии, одну над другой, так, чтобы смысловая нагрузка их была направлена к пограничной зоне.»
Осознавал автор или нет, но тут-то он и нащупал, кажется, сердцевину собственного творческого метода вообще.
Не происходит ли нечто подобное в Брелевских стаффажах? Они тоже -«контакты»: соприкосновения нескольких разных областей существования. И «смысловая нагрузка» наложенных друг на друга, выдранных из этих областей предметов «направлена к пограничной зоне», в которой и происходит их взаимодействие.
Не будь столкновения, не будь выдранности - не было бы и взаимодействия. По меньшей мере, оно переживалось бы не так остро.
Кстати, о стаффажах.
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Это словечко из искусствоведческого лексикона до Бреля означало одно: второстепенную деталь композиции, вводимую для оживления картины - например, фигурки людей и животных в пейзажах. Брель придал ему новое: «в моем варианте, - говорит он, - это деталь, без которой композиция теряет всякий смысл». И превратил «стаффаж» - в жанр.
Он лишает «второстепенные» предметы их хорошо обжитой второстепенности. Выволакивает их в центр внимания, под его жёсткий свет, даже если те сопротивляются. Навязывает им первые роли. А ну-ка, дверная ручка. представительствуй за человеческое бытие!
Знаменитое, тоже кем только не цитированное высказывание Виктора Бреля «Весь мир - стаффаж» - это ведь о том, что весь мир - случаен: застаёт себя в состоянии собственной случайности. У мира нет одного, чётко фиксированного, для всех и всего обязательного «центра» - и, значит, таким центром - пусть на время - может стать (может быть сделано) что угодно.
(Это, с другой стороны, и тотальное родство областей бытия: всё, что угодно, может оказаться связанным - хоть в пределах одного высказывания - с чем угодно.)
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Конечно же, предметам, вовлечённым в брелевские высказывания, приходится труднее, чем словам. В отличие от слов, у них нет не только одного фиксированного значения, но даже их, поддающегося сколько-нибудь чёткому очерчиванию, круга. А сказать им надо - это же видно! - так много.
Каждый стаффаж - сжатое до состояния визуальной формулы высказывание, при всей многозначности, как ни удивительно, очень чёткое. Иной раз даже - до прямолинейности и категоричности. Таковы, например, алюминиевые ложки в строю - перед ними расписная деревянная. Рубли, облетающие с засохших ветвей (ещё один устойчивый мотив у Бреля: засохшие ветви, воздетые к небу, как руки), на обложке номера «Нового времени» за май 1992 года, посвящённого «Рублёвому пространству».
Конечно‚ это - мышление, даже философствование в предметах.
Высказывания - чаще всего экзистенциальные (об уделе человеческом. Хлеб с горящим фитилём в сердцевине - уж не бикфордов ли шнур?) и антропологические. Есть и публицистические: слепки с текущего, мимолётного, но оттого не менее жгучего политического, экономического момента (те же ложки в строю; стакан из-под кока-колы, полный монет, с воткнутой в него трубочкой), историософские: о том, как устроена история; о судьбах - и хрупкости - цивилизации (растерзанный глобус, вытянутый в струнку вверх, растущий, как кактус, посреди выжженной каменистой пустыни, зияющий по разодранным швам белыми ранами).
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Пересказать - перевести в слова целиком, без потери смысла - брелевские стаффажи без огрубления невозможно. Зато они интенсивно апеллируют к ассоциативному запасу человека. Они не оставляют в покое. На них чувствуется нужным как-то отвечать.
Страх и боль - не конечный пункт брелевского мышления вещами. Да, мир Бреля взломан (и Брель прослеживает линии взлома), пронизан трагизмом. Но он - хотя живёт на грани хаоса и всё время это чувствует - не хаотичен.
Это - мир не тупиковый. Его структуры разомкнуты. Он динамичен; это - состояние, которое может быть преодолено.
Нет, это не оправдание случайности и катастрофы. Тут сильнее, труднее: это их принятие, переживание во всех их мыслимых возможностях - и преодоление изнутри.
This entry was originally posted at http://gertman.dreamwidth.org/134871.html. Please comment there using OpenID.
Взломанный мир
Трагический антропоморфизм Виктора Бреля
http://www.znanie-sila.su/?issue=zsrf%2Fissue_70.html&r=1
Виктор Брель разговаривает предметами. Он обходится с ними почти так же, как поэты - со словами. Делает из них композиции-метафоры, композиции-формулы. Составляет высказывания.
Иной раз, правда, получается не высказывание, а крик. Даже часто.
Тем более, что и высказывания на более, казалось бы, спокойных тонах у него - очень напряжённые. Может быть, в силу плотности. А ещё - из-за того, что слишком разные предметы оказываются рядом на слишком тесном для них участке пространства.
Строго говоря, даже не важно, фотографирует Брель создаваемые им стаффажи (так он именует свои композиции) или нет. Хотя да, он их очень даже фотографирует, он их делает прежде всего ради этого: использует как актёров в собственном фототеатре, в том числе и с прикладными - иллюстративными - целями. Он много работал как фотограф в журналах (кроме «Знание-силы», сделал ещё около трёх сотен обложек для «Нового Времени» на рубеже 1980-1990-х). Будучи помещённым на обложке журнала, стаффаж заранее намечает у читателя-зрителя отношение к теме, о которой в этом номере предполагается разговор, ставит к ней визуальный эпиграф. Пожалуй что, даёт к теме своего рода дополнительный (помимо слов) ключ.
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Более того, сфотографировав - использовав - свои создания, автор-демиург утрачивает с ними связь. «Моя связь с любым стаффажем, - признавался Брель автору одной из статей о нём, - кончается сразу же после съемки - лучшая защита от самоцитирования.» Стаффаж живёт только в момент съёмки. Дальше он превращается в памятник самому себе, в застывшую цитату из ситуации, которая давным-давно миновала. Там же, где Брель говорит об утрате связи со своими созданиями, он произносит и кое-что жутковатое: толпа единожды сфотографированных стаффажей, живущих в редакции «Знание-силы» на правах полноценных обитателей (с ними впору здороваться, когда приходишь - они отвечают!) для их автора, оказывается - «своего рода кладбище сыгранных образов, парадоксов, наваждений». «И каждая «могилка», - объяснял он, - напоминает мне, что родиться можно только однажды. За 25 лет игр со стаффажами я ни разу не повторился.»
Мир Бреля, конечно - взломанный мир.
Все эти предметы - на местах, на которых они быть не должны, на которых они обнаруживают себя с изумлением. Каждый стаффаж - маленький шок, небольшой когнитивный диссонанс, выбивает из-под зрителя привычные опоры.
Посмотреть на Яндекс.Фотках
То, что делает Брель, хочется назвать трагическим антропоморфизмом. Во всяком случае - катастрофическим.
Все работы Бреля, всю их совокупность и (едва ли не) каждую в отдельности пронизывает чувство катастрофы - как нашей постоянной, даже обыденной - но оттого не менее трудной - ситуации. Это подробная предметная артикуляция катастрофы, в которой мы все живём.
Брель ироничен, и ирония его - жёсткая. Он умеет быть беспощадным и вовсю этим умением пользуется.
Он сталкивает друг с другом - о, не без насилия! - максимально разнородные предметы, за миг до столкновения и не помышлявшие о том, что могут иметь друг к другу хоть какое-то отношение - и заставляет их (а с ними и нас) это отношение почувствовать.
И это чувство какое угодно, только не комфортное. Брель с размаху бьёт по заготовленным ожиданиям зрителя, и тот растерянно озирается, глядя на ощерившиеся острыми углами, торчащими в небо руками-ветками стаффажи: что это? уж не карикатуры ли? но на что? (На абсурдность бытия, наверно, - спешит подсказать очередное заготовленное ожидание. На суетливость и нескладность человеческого существования - а может, и не только человеческого. - Этому заготовленному ожиданию можно тоже посоветовать не торопиться.)
Перед нами - вещи и детали, выпавшие из своих ниш, утратившие свою органику, естественную совокупность своих связей. Батон с приделанной к нему металлической ручкой. Растущий на дереве треснувший кирпич. Алюминиевые ложки, мучительно прорастающие на лишённом веток стволе. Элементы, встретившиеся там, где и не чаяли - как те самые зонтик и швейная машинка на хрестоматийном операционном столе.
Предметы-сироты, предметы-агрессоры. Предметы-захватчики, предметы-жертвы.
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Конечно, они живые, потому им и трудно, потому и больно.
«В этом мире для Бреля, - пишет один из рецензентов его работ, - вообще нет мертвых вещей». Зато есть много вещей раненых - а может быть, они даже все такие. Каждая брелевская вещь ранена тем, что вырвана из естественного контекста своего бытования (предметы из быта помещены прямо в - неуютное и непривычное - бытие; один - многократно писавшими о Бреле зацитированный - крылатый утюг на якорной цепи чего стоит). Каждый стаффаж - разверстая рана. Кому как, а мне страшно.
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Настойчивый брелевский мотив: хрупкость жизни и её окружённость насилием, которое, кажется, совсем немного - и погубит её. Птичьи яйца - трогательные, пёстренькие - в гнезде из спичек - вот-вот вспыхнет. Яйца в гнезде из колючей проволоки на мёртвом высохшем дереве. Яйцо в тяжёлых металлических цепях: чуть-чуть - и раздавят. Грубая деревянная мясорубка прокручивает куриные яйца, превращая их в доллары.
Но отождествить ситуацию брелевских предметов с лотреамоновой, сюрреалистической что-то всё-таки мешает. Их случайные, казалось бы, соединения - здесь странным образом неслучайны. В них явно есть логика - и это никак не логика хаоса.
Предметы, разнородные, чуют своё родство - при том, что оно очевидно не кровное. Оно - скорее ситуативное, но от того не менее глубокое и, опять же хочется сказать, страшное: родство по судьбе. У случайно собравшихся вместе - и готовых на следующем шаге рассыпаться обратно - предметов общая судьба: они подчиняются общим её тяготениям.
(А что, у людей разве не так?)
Парадокс в том, что, несмотря на свою выбитость из привычных, защищающих ниш, внутри этой выбитости они тем не менее складываются в осмысленные структуры. Случайность их встречи неслучайна - она обладает, пожалуй, даже некоторой принудительностью.
В самом этом упорном антропоморфизме, в стремлении едва ли не любых случайно собравшихся предметов сложиться (под взглядом Бреля) в комбинации, внятные человеческому глазу несомненно читается противостояние (неистребимому) хаосу.
Готовясь к фотовыставке на геологическом симпозиуме, рассказывал Брель, он «полез в дебри геологической науки и неожиданно выявил интересную для себя деталь. Оказалось, все геологи, интересующиеся археем, в первую очередь в земных напластованиях ищут "контакт": так они называют область соприкосновения двух различных слоев горной породы. Это навело меня на мысль сделать выставку в виде фотоконтактов, то есть поместить на планшет две фотографии, одну над другой, так, чтобы смысловая нагрузка их была направлена к пограничной зоне.»
Осознавал автор или нет, но тут-то он и нащупал, кажется, сердцевину собственного творческого метода вообще.
Не происходит ли нечто подобное в Брелевских стаффажах? Они тоже -«контакты»: соприкосновения нескольких разных областей существования. И «смысловая нагрузка» наложенных друг на друга, выдранных из этих областей предметов «направлена к пограничной зоне», в которой и происходит их взаимодействие.
Не будь столкновения, не будь выдранности - не было бы и взаимодействия. По меньшей мере, оно переживалось бы не так остро.
Кстати, о стаффажах.
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Это словечко из искусствоведческого лексикона до Бреля означало одно: второстепенную деталь композиции, вводимую для оживления картины - например, фигурки людей и животных в пейзажах. Брель придал ему новое: «в моем варианте, - говорит он, - это деталь, без которой композиция теряет всякий смысл». И превратил «стаффаж» - в жанр.
Он лишает «второстепенные» предметы их хорошо обжитой второстепенности. Выволакивает их в центр внимания, под его жёсткий свет, даже если те сопротивляются. Навязывает им первые роли. А ну-ка, дверная ручка. представительствуй за человеческое бытие!
Знаменитое, тоже кем только не цитированное высказывание Виктора Бреля «Весь мир - стаффаж» - это ведь о том, что весь мир - случаен: застаёт себя в состоянии собственной случайности. У мира нет одного, чётко фиксированного, для всех и всего обязательного «центра» - и, значит, таким центром - пусть на время - может стать (может быть сделано) что угодно.
(Это, с другой стороны, и тотальное родство областей бытия: всё, что угодно, может оказаться связанным - хоть в пределах одного высказывания - с чем угодно.)
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Конечно же, предметам, вовлечённым в брелевские высказывания, приходится труднее, чем словам. В отличие от слов, у них нет не только одного фиксированного значения, но даже их, поддающегося сколько-нибудь чёткому очерчиванию, круга. А сказать им надо - это же видно! - так много.
Каждый стаффаж - сжатое до состояния визуальной формулы высказывание, при всей многозначности, как ни удивительно, очень чёткое. Иной раз даже - до прямолинейности и категоричности. Таковы, например, алюминиевые ложки в строю - перед ними расписная деревянная. Рубли, облетающие с засохших ветвей (ещё один устойчивый мотив у Бреля: засохшие ветви, воздетые к небу, как руки), на обложке номера «Нового времени» за май 1992 года, посвящённого «Рублёвому пространству».
Конечно‚ это - мышление, даже философствование в предметах.
Высказывания - чаще всего экзистенциальные (об уделе человеческом. Хлеб с горящим фитилём в сердцевине - уж не бикфордов ли шнур?) и антропологические. Есть и публицистические: слепки с текущего, мимолётного, но оттого не менее жгучего политического, экономического момента (те же ложки в строю; стакан из-под кока-колы, полный монет, с воткнутой в него трубочкой), историософские: о том, как устроена история; о судьбах - и хрупкости - цивилизации (растерзанный глобус, вытянутый в струнку вверх, растущий, как кактус, посреди выжженной каменистой пустыни, зияющий по разодранным швам белыми ранами).
Посмотреть на Яндекс.Фотках
Пересказать - перевести в слова целиком, без потери смысла - брелевские стаффажи без огрубления невозможно. Зато они интенсивно апеллируют к ассоциативному запасу человека. Они не оставляют в покое. На них чувствуется нужным как-то отвечать.
Страх и боль - не конечный пункт брелевского мышления вещами. Да, мир Бреля взломан (и Брель прослеживает линии взлома), пронизан трагизмом. Но он - хотя живёт на грани хаоса и всё время это чувствует - не хаотичен.
Это - мир не тупиковый. Его структуры разомкнуты. Он динамичен; это - состояние, которое может быть преодолено.
Нет, это не оправдание случайности и катастрофы. Тут сильнее, труднее: это их принятие, переживание во всех их мыслимых возможностях - и преодоление изнутри.
This entry was originally posted at http://gertman.dreamwidth.org/134871.html. Please comment there using OpenID.