Человек в переменах: право на поиск. Интервью с Анатолием Вишневским.
Человек в переменах: право на поиск
Знание - сила. - № 9. - 2012. = http://znaniesila.livejournal.com/41974.html
Когда мы говорим о модернизации, то есть - многообразном, многостороннем переходе цивилизации от одного состояния к другому, не всякому придёт в голову, что эти процессы затрагивают и самые чувствительные точки существования каждого из нас, то, что кажется глубоко-личным (философы сказали бы - экзистенциальным): рождение и смерть, любовь и семейные связи. А ведь затрагивают, и самым непосредственным образом. Это - то, что на языке профессионалов называется «воспроизводством населения» и «демографическими компонентами модернизационных процессов».
О том, как эти процессы отражаются на человеке, как чувствует себя отдельный человек в Большой Истории, - наш корреспондент говорит с известным демографом и социологом, директором Института демографии НИУ-ВШЭ Анатолием Вишневским.
= Анатолий Григорьевич, как вам - глазами демографа - видится сегодняшнее состояние модернизационных процессов в России? Насколько я понимаю, демографическая модернизация, начавшаяся в XVIII веке, не закончена по сию пору, и мы вовлечены в неё наряду со странами Запада. Каково же наше состояние сейчас?
= Да, мы в неё вовлечены, но дело и в том, что демографическая модернизация, возможно, оказалась глубже и фундаментальнее по своим последствиям, чем думали раньше. Когда о ней только начинали говорить и возникла теория демографического перехода, имелся в виду в первую очередь просто переход от равновесия высокой смертности и высокой рождаемости к равновесию низкой смертности и низкой рождаемости. Количественными соотношениями - как наиболее очевидными - всё, в первых представлениях, и ограничивалось. Позже появились представления о втором и даже о третьем демографических переходах, и стали намного яснее качественные перемены, которые стояли за всеми этими переходами.
Сама по себе демографическая модернизация начинается со снижения смертности. Оно нарушает традиционное равновесие смертности и рождаемости, существовавшее всегда. И для того, чтобы утраченное равновесие восстановить, нужно либо снова повысить смертность - либо снизить рождаемость. Понятно, что выбирают второй вариант - не сознательным решением, конечно, тут идёт стихийная эволюция: на снижение смертности люди отвечают снижением рождаемости.
Но чтобы снизить рождаемость, надо глубоко изменить всё связанное с этим процессом человеческое поведение. В частности, разорвать единство трёх его видов, которые раньше существовали единым блоком: матримониального - связанного со вступлением в брак и прекращением брака; сексуального и прокреативного - связанного с рождением детей. Традиционно они связаны неразрывно, эта связь закреплена в культурных и религиозных нормах, в светских законах. Все они запрещают отрывать одно от другого: нельзя вступать в половые отношения до брака или вне брака; вступил в брак - должен выполнять свои «супружеские обязанности»; нельзя препятствовать зачатию или рождению зачатого ребенка.
Во всех этих правилах был глубокий смысл. Если они и нарушались, что, конечно, случалось, это было предосудительное отклонение от нормы, которое обычно сурово каралось. Большинство же людей следовало тысячелетиями складывавшимся нормам - иначе человечество просто не могло бы выжить.
Когда же смертность стала снижаться, а затем основательно снизилась, выяснилось: многие вековые нормы утратили смысл. Утратила смысл и неразрывность трех упомянутых видов поведения. Более того, ее сохранение стало опасным. Традиционное демографическое поведение - залог высокой рождаемости. При высокой смертности такая рождаемость необходима, а при низкой - избыточна. Глобальный демографический взрыв, который мы наблюдаем сейчас, как раз и свидетельствует о том, что происходит, когда смертность снижается, а рождаемость остается высокой.
Сейчас демографический взрыв заботит государственных деятелей, но раньше всех смысл происходивших перемен осознала семья. Вначале - европейская, потому что снижение смертности началось в Европе. Адаптируясь к происходившим переменам, сперва тысячи, а затем и миллионы европейских семей (включая выходцев из Европы, обосновавшихся за океаном) стали расшатывать и разрывать то, что считалось неразрывным.
= Мы здесь упираемся в природу ценностей. Вы говорите, «разорвать». Но можно ли это сделать намеренно?
= Ценности вырабатываются в процессе истории, они привязаны к реальности. Они потому и стали ценностями, что без них род человеческий не мог бы выжить. А семейные ценности в этом смысле - едва ли не самые фундаментальные.
= Но если у людей в головах на протяжении поколений существует определённая схема, как можно надеяться, что она будет разорвана?
= Ценности - результат культурного отбора. Уже в очень далёкие времена осознавалось эволюционное преимущество одних норм перед другими - выживали те племена и народы, которые следовали более эффективным нормам. Это не значит, что люди ясно осознавали природу культурных рекомендаций или запретов, которым они следовали, но слепыми они не были. Почему запрещены или осуждаются кровнородственные браки? Первобытные люди не могли пронимать смысл этих запретов так, как его понимают современные биологи. Но они что-то подметили и стали постепенно накладывать на такие браки ограничения. У первобытных племён сложнейшие схемы брачного поведения. Исследователи-европейцы, впервые столкнувшись, скажем, с австралийскими аборигенами, далеко не всегда могли разобраться в правилах, определявших, с кем человек может вступить в брак, а с кем нет, а туземцы ориентировались в этом прекрасно.
Триединство матримониального, сексуального и прокреативного поведения существовало не всегда. Но оно сложилось давно - видимо, задолго до того, как было зафиксировано в качестве непреложной нормы всеми крупными религиозными системами - христианством, исламом и другими - и вошло в плоть и кровь культуры. Думаю, это потому и произошло, что на более ранних этапах истории эта норма продемонстрировала свою эффективность.
Но когда реальность начала меняться, постепенно стало осознаваться, может быть, скорее даже ощущаться, что вековые нормы устаревают и надо что-то менять. Этот путь был очень непростым - именно потому, что требовал переоценки ценностей.
В Европе, сперва медленно, затем быстрее стала снижаться смертность. Поначалу небольшое снижение смертности требовало и небольшого снижения рождаемости. Путь, который тогда нащупали европейцы, заключался в том, что они решали эту задачу, не разрывая исходного триединства моделей поведения - методом откладывания брака. В Западной Европе получил распространение так называемый европейский тип брачности - он характеризовался поздним и не всеобщим вступлением в брак. В XVIII веке европейцы часто выходили замуж и женились поздно - где-то после 25 лет. В России, в крестьянских семьях, ещё и в конце XIX века почти не встречались женщины, которые оставались бы незамужними до 25-ти, а в диккенсовской Англии мы всё время наталкиваемся на каких-то старых дев. Некоторые категории женщин (прислуга, например) часто вообще оставались вне брака.
В итоге известный процент женщин вообще не был вовлечён в воспроизводство, а у большинства период возможного деторождения был сильно сокращен, притом - за счет периода наибольшей плодовитости, когда вероятность зачатия наиболее высока. Конечно, это привело к снижению рождаемости. Неудивительно, что во второй половине XIX века в России и в Европе рождаемость была очень разной: в России - намного выше. Эффективных и легко доступных противозачаточных средств в Европе тогда не было, не были распространены и аборты - разница объясняется исключительно различиями в брачности.
Поздняя брачность привилась в Европе почти незаметно: она не требовала резкой переоценки ценностей и позволяла сохранять нетронутыми привычные культурные нормы. Не зря Мальтус, один из первых проповедников регулирования рождаемости, рекомендовал как раз путь откладывания браков. Он его не придумал, ко времени Мальтуса этот путь в Европе уже был проложен, но он пытался его обосновать и пропагандировать, не видя в нем никаких отступлений этического толка. А вот разорвать единство матримониального, сексуального и прокреативного поведения и позволить супругам регулировать число рождений в браке Мальтус, будучи священником, не мог, это не вписывалось в его систему ценностей. «Если бы каждая супружеская пара могла по своему желанию ограничивать число своих детей, - писал он, - то, несомненно, тогда имелись бы все основания опасаться, что среди людей слишком распространится праздность; и что ни население отдельных стран, ни население всей земли в целом никогда не достигнет своей естественной и должной численности.»
Однако уже при жизни Мальтуса появились, прежде всего, в Англии, так называемые неомальтузианцы. Их позиция, в отличие от позиции Мальтуса, как раз и заключалась в том, что они предлагали разорвать привычное триединство и проповедовали контроль рождаемости в браке - с помощью предупреждения или прерывания беременности.
Неомальтузианцы были встречены в штыки: их предложения шли уже поперёк морали - не только викторианской, но вообще европейской, христианской и т.д., - и с большим трудом прокладывали себе путь через скандалы, аресты, конфискацию изданий. И все же к концу XIX века неомальтузианская пропаганда принесла свои плоды: внутрисемейное регулирование рождаемости постепенно стало распространяться по Европе. Единственной страной, где все произошло намного раньше, стала Франция. Французская революция еще в конце XVIII века сломала там все препятствия, продолжавшие действовать в других странах: влияние религии, традиционной культуры. Поэтому во Франции рождаемость стала снижаться намного раньше, что долгое время вызывало насмешки в других европейских странах, - до тех пор, пока они сами не встали на тот же путь.
Методы предотвращения беременности, которые пропагандировали неомальтузианцы, поначалу были достаточно примитивными, не слишком надежными и эффективными. Но постепенно они совершенствовались, а в 60-е годы ХХ века был совершен прорыв - его иногда называют «второй контрацептивной революцией»: были открыты и получили широкое распространение современные гормональные и внутриматочные противозачаточные средства. Такой надежной, безопасной и легко доступной контрацепции прежде не было. Она сыграла и продолжает играть важную роль в распространении практики внутрисемейного регулирования деторождения, но не она была его причиной. Напротив, появление новых контрацептивных технологий стало ответом на общественный запрос, на все лучше осознаваемую потребность планировать рождение детей, их число, сроки их появления на свет. Причина же заключалась в необходимости привести число рождаемых детей в соответствие с новыми условиями их выживания.
Главные барьеры, которые приходилось преодолевать, были не технологическими, а культурными. Нужно было признать свободу прокреативного выбора, право женщины, супружеской пары самим решать, сколько детей и в какие сроки они хотят родить. В Европе на это ушел весь XIX век. Но к середине ХХ века дело было сделано, европейское общество культурно созрело для того, чтобы принять новый взгляд на производство потомства, новые технические возможности лишь сделали планирование семьи более эффективным и безопасным, в частности, позволили резко сократить число абортов.
Однако новое отношение к рождению детей вкупе с новыми техническими возможностями подспудно готовили и другие перемены, о которых первые пропагандисты планирования семьи, возможно не задумывались. Они лишь хотели отделить секс в браке от производства потомства, но не связывали свои намерения с отделением секса от брака. Скорее, напротив: они рассчитывали сделать супружескую жизнь более счастливой и содержательной, чтобы она не сводилась лишь к непрерывному вынашиванию, вскармливанию и вынянчиванию детей. У истоков неомальтузианского движения стоял деятель английского рабочего движения Френсис Плэйс - будучи многодетным отцом, он, видимо, осознал проблему на собственной шкуре.
Но когда исчезла неразрывность связи секса с рождением детей, сам собой возник и вопрос: почему секс должен быть обязательно связан с браком? Зачем вступать в брак, если можно пожить и так? Все три типа поведения разошлись - в нынешней культурной ситуации они могут существовать вместе, но могут и порознь.
Таким образом, изменения, связанные с изменением рождаемости в ответ на снижение смертности, в конечном счёте, выбили основу из-под традиционной организации семьи. Брак и семья потеряли прежний смысл. Сейчас во всех европейских странах, в том числе в России, очень большое число детей рождается вне брака (на самом деле, там, может быть, и брак есть, - только он не зарегистрирован: количество нерегистрируемых браков тоже стало огромным). В таких странах, как Швеция или Эстония, их больше половины. Да и в России их доля близка к 30 %. Рождение ребенка вне брака стало рядовым событием современной жизни, исчезло общественное отторжение «бастардов», существовавшее на протяжении всей истории. Возраст заключения брака снова отодвигается к более поздним возрастам, как было во времена «европейской брачности» XVII-XIX веков, но совсем по другим причинам. Становятся обычными свободные сожительства, «пробные браки», развод и новый брак после развода.
Все эти перемены, сотрясающие институт семьи, в литературе обозначают термином «второй демографический переход». Они стали следствием неизбежных изменений в процессе «первого» перехода - от старого к новому типу демографического равновесия. Ситуация, существовавшая тысячелетиями и поддерживаемая всеми культурными установлениями, изменилась, и это вызвало цепную реакцию, ведущую к изменению многих привычных форм организации личной жизни человека.
Мы живем в потоке этих изменений. На смену старым формам приходят новые, но они не появляются сразу и в готовом виде. То, что мы наблюдаем сегодня, - отнюдь не окончательно найденные формы. Всё ещё будет меняться. Идёт коллективный поиск новых форм семьи, отношений, устройства собственной жизни, адекватных новой реальности. В этом поиске участвуют сотни миллионов, миллиарды людей, сейчас уже не только в Европе. Они имеют право на этот поиск, более того, они обречены на него, раз уж им приходится жить в быстро меняющемся мире. Но, как всегда, новое вызывает сопротивление старого. Так было с неомальтузианской пропагандой в викторианской Англии, так и сегодня нет недостатка в тех, кто осуждает любое изменение, - не желая видеть, что жить по-старому нельзя.
Вот характерный пример такого поиска. На наших глазах происходит эволюция возраста вступления в первый брак и рождения первого ребенка. В послевоенное время этот возраст повсеместно снижался - синхронно во всех европейских странах, и в России - тоже, потом, в ответ на происходящие изменения, начался новый его подъём. Поколение за поколением ищут в своём жизненном цикле тот возрастной участок, где лучше разместить рождение детей, -опять же, с учётом реальностей своей жизни. Они понимают, что сегодня, если они рождают ребёнка, то почти со стопроцентной гарантией он выживет - чего раньше не было. Куда выше и гарантия, что они сами смогут «поднять» ребенка, доживут до того, как он вырастет; раньше, если люди рожали ребёнка, скажем, в 35 лет, хотя бы кто-то из родителей почти наверняка не доживал до его 20-летия. А сейчас сплошь и рядом живы родители детей, доживших до 50-60 лет.
Сегодня людей не смущает - или смущает меньше, чем раньше, - возможность потерять с возрастом способность к зачатию. Конечно, зачатие -вероятностный процесс, и вероятность его с возрастом ослабевает: у женщины в 20 лет больше шансов зачать, чем в 30 - при том же сексуальном поведении. Но сейчас есть вспомогательные репродуктивные технологии, меняется само понятие родительства, - и появляются запасные шансы. Так или иначе, но люди получили возможность высвободить определённый период - до вступления в брак, до рождения ребёнка - и для учёбы, и для достижения некоторого экономического уровня, и даже для каких-то гедонистических целей: просто пожить для себя, попробовать с одним партнёром, с другим… Все это не препятствует тому, что к концу жизни они оказываются родителями одного-двух живых детей и притом с большей гарантией, чем это было у наших дедов и прадедов.
Соответственно ,у современного человека гораздо больше альтернатив: можно вступить в брак или нет; вступить в него раньше или позже; развестись и вступить в новый… Альтернативные возможности приходят на смену очень жёсткой регламентации в прошлом: в России, когда девка или парень достигали определённого возраста, родители непременно заботились о том, чтобы их женить поскорее, не слишком интересуясь их взаимной склонностью, и потом разлучить супругов могла только смерть. Сейчас идеализируют старую семью. Глеб Успенский в своё время обратил внимание: крестьяне, говоря о семье, очень часто употребляют лексику, которая относится к лошадям, к рабочему скоту: «тянуть лямку», «натрешь холку» и т.п.
Сегодня такая безальтернативность жизненного пути невозможна. Мир, в котором мы живём, вообще усложнился - у нас появилась масса возможностей выбора: профессии, места работы, места жизни, образа жизни… Было бы странно, если бы человек имел право на выбор и перевыбор всего этого, а в браке оставался бы зацементированным.
Я не хотел бы, чтобы то, что я говорю, было воспринято как гимн современной семье, - она тоже порождает свои проблемы. Рождается ребёнок вне брака - а как его воспитывать без отца? Всё-таки женщина опять оказывается в чём-то более уязвимой, хотя в то же время и более свободной; и семья становится более хрупкой…
= Получается, что эта ситуация в чём-то проблематичнее прежней?
= Она - более сложная и, безусловно, менее обжитая. Но эмоционально она несомненно более наполненная. Раньше ведь как было? - «И полно, Таня! В эти лета / Мы не слыхали про любовь; /А то бы согнала со света / Меня покойница свекровь.» А сегодня брак и вообще партнёрские отношения становятся более интимными, личностными - и менее институциональными. Это и плюс, и минус. Плюс - понятно, почему, а минус - потому, что они более уязвимы. Если вы делаете ставку на чувство, а чувство потом пропадёт, что вы будете делать? А традиция чётко говорит, что в каких случаях делать и чего не делать. Но, повторяю, эта проблемность - не показатель какой-то безнравственности, падения, движения вниз. Это проблемность поиска. Со своими преимуществами.
= Вероятно, мы всё же имеем дело с некоторым конфликтом между эмпирической реальностью и моделями в головах людей, которые с этой реальностью приходят в противоречие.
= Сколько бы ни говорили о традиционных семейных ценностях, они были хороши в традиционной жизни, а если той жизни уже нет, не может быть и соответствующих ценностей. А что касается того, что в головах, - да, Анна Каренина бросилась под поезд, потому что у неё в голове было сознание, что она сделала что-то не так, а с точки зрения современного человека она не сделала ничего такого, из-за чего бы стоило бросаться под поезд. Ценности, конечно, в головах не только у тех, кто осуждает перемены, но и у тех, кто сам нарушает прежние нормы, нередко казня себя за это. Но жизнь не может не меняться. Понятно, что эти изменения очень проблемны. Не случайно европейская литература - и русская тоже - уже в XIX веке пыталась их осмыслить. Должна была мадам Бовари жить со своим нелюбимым мужем или нет? Могла она ему изменять или нет?..
Но есть и ещё один аспект, независимый от этого, - количественный. Согласно теории демографического перехода, это переход с одного уровня равновесия на другой. Но те, кто это говорит, встречают возражения: ну где вы видите равновесие, когда население у нас убывает, а рождаемость ниже, чем нужно для воспроизводства населения?
Тут двойной ответ. Во-первых, было бы странно, если бы такой сложный, вероятностный процесс, как снижение рождаемости, требующий такой глубокой трансформации всего, сразу привел бы к «попаданию в яблочко»: рождаемость снизилась точно до нужного уровня - и замерла. Понятно, что колебания ее уровня, в том числе и когда он опускается ниже точки равновесия, не только возможны, но и неизбежны.
Во-вторых, может быть, вообще неправильно рассматривать эту теорию в пределах отдельных стран. Хотя в России, в Германии, в Италии, вообще, во всех европейских странах, в Японии, сейчас уже и в ряде других стран рождаемость очень низкая, ниже уровня возмещения поколений, - в мире в целом это не так. Для мира в целом, наоборот, остаётся проблемой высокая рождаемость - выше уровня равновесия. Это все еще проблема для нескольких миллиардов человек.
= Можно ли в таком случае сказать, что модернизация в нашем понимании - это всё-таки явление западное, а не мировое?
= Нельзя. Смертность снижается во всем мире, даже если в значительной степени с помощью европейских лекарств. Значит, у них должна снижаться и рождаемость, - и она снижается, хотя и с запозданием, из-за которого и возник тот самый демографический взрыв.
Снижение рождаемости отстаёт, потому что людям за пределами западного мира выбить из головы прежние представления ещё труднее, чем европейцам: те всё-таки пережили снижение смертности, растянутое во времени, и приспосабливались к нему постепенно, по мере и с помощью трансформаций собственной культуры. А эти получили его сразу в готовом виде - когда появились антибиотики.
= Выходит, для них ситуация ещё более конфликтна?
= Она не только конфликтна - она даже ещё не вполне осознана. Известно, что в высших слоях европейских обществ начали регулировать рождаемость чуть ли не в Средние века - во всяком случае, в XVI, XVII веке уже были какие-то проявления регулирования числа детей в семьях аристократии, буржуазии, постепенно эта практика распространялась на средние слои и далее. И существовала, как мы видели, поздняя европейская брачность. А для Африки все это совершенно ново, никто не готов к планированию семьи. Оно воспринимается как удар по традициям, ассоциируется с колонизацией, до сих пор вызывает активное сопротивление фундаменталистов.
Тем не менее и там все лучше осознается необходимость снижения рождаемости, в мире в целом она снижается, и считается, что где-то к середине века мировой демографический взрыв, в основном, закончится. А потом будет уже только остаточный рост. Это, конечно, надо приветствовать.
За всю человеческую историю до конца XVIII века - за несколько десятков тысячелетий! - на Земле накопился всего миллиард жителей. А потом за три века - такой прыжок! Сейчас почти 7 миллиардов, будет ещё больше. В одной только Азии к середине века будет жить 5 миллиардов человек. 9-10 миллиардов человек для Земли к концу XXI века - это всё же очень много. Это непосильная нагрузка на ресурсы планеты, на экономические ресурсы внеевропейских стран, с их массовой бедностью, неграмотностью и т.д. Поэтому идеальным вариантом было бы, чтобы, после того, как эти 10 миллиардов будут достигнуты (сейчас этого уже трудно избежать), началось снижение численности населения. А для этого современный европейский, низкий уровень должен установиться во всём мире.
Так что нынешняя европейская рождаемость не так уж лишена смысла. Подобно тому, как Европа проложила путь к снижению смертности, по которому потом пошли все, - так она прокладывает путь и к снижению рождаемости. И если вернуться к началу разговора, главное - не технический, а именно культурный путь. Речь идет об огромной культурной и социальной инновации: человек получает право планировать деторождение, и традиционная семья взрывается изнутри. В развивающихся странах она ещё очень прочна, но тем сильнее может быть взрыв. Одно дело - европейская семья, уже как-то исторически подготовленная, другое - та, что ещё вчера была очень прочной, а сегодня уже не может жить по-прежнему и должна взорваться. Традиционные культуры развивающегося мира и без того испытывают большие внутренние напряжения вследствие небывалых перемен в социальной, экономической, политической жизни… А тут ещё конфликт внутри семьи как института. Это не может не восприниматься крайне болезненно.
Тем не менее, деваться некуда, планирование семьи распространяется повсеместно. Сейчас почти нетронутым островом остаётся только Африка. В Азии значительные изменения уже произошли. Пример Китая известен. Напомню еще об Иране, где планирование семьи получило поддержку исламского духовенства. Рождаемость в Иране за короткое время сильно снизилась - почти до европейского уровня. Но это значит, что единство сексуального и прокреативного поведения разорвано и там, возникающая при этом цепная реакция - лишь вопрос времени. Она ускорит неизбежную эрозию традиционной семьи, не останется без последствий и для общества в целом.
= А что такое третий демографический переход, о котором вы упоминали?
= «Третий демографический переход» - термин не столь общепринятый. Его предложил английский демограф Дэвид Коулмен. Речь идет о последствиях современных миграций. До середины прошлого века европейцы ехали в колониальные страны, они заселили Северную и Южную Америку, Австралию, Новую Зеландию… В последние же 50-60 лет направление основных миграционных потоков стало противоположным. Мы знаем, с какими проблемами, порождаемыми иммиграцией, сейчас сталкиваются Англия, Франция, Германия, вообще европейские страны. В меньшей степени - мы, разговоров на этот счёт у нас много, но до их уровня нам пока ещё далеко.
В результате массовых миграций начинает меняться этнический, этнокультурный, этноконфессиональный состав населения западных стран. Это Коулмен и называет третьим демографическим переходом.
Мне этот термин кажется верным, потому что он связывает новую мировую миграционную ситуацию с «первым» демографическим переходом, приведшим к демографическому взрыву во внеевропейских странах. В результате сложился огромный демографический дисбаланс: миллиард человек на Севере планеты и 6 миллиардов (а будет еще больше) - на Юге. А это неизбежно влечёт за собой сильнейшее миграционное давление бедных перенаселённых стран Юга на богатые страны Севера. И мы становимся свидетелями огромных миграционных потоков.
Возникновение и нарастание этих потоков имеет много корней и экономических, и политических, и геополитических, но в основе всё-таки - демографическая составляющая. Изменения в демографической области - пожалуй, наиболее глубокие: они затронули самый базовый механизм - механизм размножения - и не отдельного человека, а популяций, который, как и у животных, обеспечивает поддержание равновесия в экосистемах. У этого равновесия - свои законы. В человеческом обществе они видоизменяются на протяжении истории. Еще недавно в мире царили законы, установившиеся примерно в эпоху неолитической революции, по ним жили все аграрные общества. А сейчас мы вынуждены от них отходить, чтобы восстановить нарушившееся равновесие. Люди на Земле размножились беспрецедентно. И это ставит совершенно новые задачи, новые проблемы, создает новые угрозы.
Чем это всё кончится - я не знаю. Называть ли это модернизацией - тоже не знаю, но, во всяком случае, мы имеем дело с одним из проблемных узлов тех изменений, которые она с собой несёт.
Беседовала Ольга Балла
This entry was originally posted at http://gertman.dreamwidth.org/132543.html. Please comment there using OpenID.
Знание - сила. - № 9. - 2012. = http://znaniesila.livejournal.com/41974.html
Когда мы говорим о модернизации, то есть - многообразном, многостороннем переходе цивилизации от одного состояния к другому, не всякому придёт в голову, что эти процессы затрагивают и самые чувствительные точки существования каждого из нас, то, что кажется глубоко-личным (философы сказали бы - экзистенциальным): рождение и смерть, любовь и семейные связи. А ведь затрагивают, и самым непосредственным образом. Это - то, что на языке профессионалов называется «воспроизводством населения» и «демографическими компонентами модернизационных процессов».
О том, как эти процессы отражаются на человеке, как чувствует себя отдельный человек в Большой Истории, - наш корреспондент говорит с известным демографом и социологом, директором Института демографии НИУ-ВШЭ Анатолием Вишневским.
= Анатолий Григорьевич, как вам - глазами демографа - видится сегодняшнее состояние модернизационных процессов в России? Насколько я понимаю, демографическая модернизация, начавшаяся в XVIII веке, не закончена по сию пору, и мы вовлечены в неё наряду со странами Запада. Каково же наше состояние сейчас?
= Да, мы в неё вовлечены, но дело и в том, что демографическая модернизация, возможно, оказалась глубже и фундаментальнее по своим последствиям, чем думали раньше. Когда о ней только начинали говорить и возникла теория демографического перехода, имелся в виду в первую очередь просто переход от равновесия высокой смертности и высокой рождаемости к равновесию низкой смертности и низкой рождаемости. Количественными соотношениями - как наиболее очевидными - всё, в первых представлениях, и ограничивалось. Позже появились представления о втором и даже о третьем демографических переходах, и стали намного яснее качественные перемены, которые стояли за всеми этими переходами.
Сама по себе демографическая модернизация начинается со снижения смертности. Оно нарушает традиционное равновесие смертности и рождаемости, существовавшее всегда. И для того, чтобы утраченное равновесие восстановить, нужно либо снова повысить смертность - либо снизить рождаемость. Понятно, что выбирают второй вариант - не сознательным решением, конечно, тут идёт стихийная эволюция: на снижение смертности люди отвечают снижением рождаемости.
Но чтобы снизить рождаемость, надо глубоко изменить всё связанное с этим процессом человеческое поведение. В частности, разорвать единство трёх его видов, которые раньше существовали единым блоком: матримониального - связанного со вступлением в брак и прекращением брака; сексуального и прокреативного - связанного с рождением детей. Традиционно они связаны неразрывно, эта связь закреплена в культурных и религиозных нормах, в светских законах. Все они запрещают отрывать одно от другого: нельзя вступать в половые отношения до брака или вне брака; вступил в брак - должен выполнять свои «супружеские обязанности»; нельзя препятствовать зачатию или рождению зачатого ребенка.
Во всех этих правилах был глубокий смысл. Если они и нарушались, что, конечно, случалось, это было предосудительное отклонение от нормы, которое обычно сурово каралось. Большинство же людей следовало тысячелетиями складывавшимся нормам - иначе человечество просто не могло бы выжить.
Когда же смертность стала снижаться, а затем основательно снизилась, выяснилось: многие вековые нормы утратили смысл. Утратила смысл и неразрывность трех упомянутых видов поведения. Более того, ее сохранение стало опасным. Традиционное демографическое поведение - залог высокой рождаемости. При высокой смертности такая рождаемость необходима, а при низкой - избыточна. Глобальный демографический взрыв, который мы наблюдаем сейчас, как раз и свидетельствует о том, что происходит, когда смертность снижается, а рождаемость остается высокой.
Сейчас демографический взрыв заботит государственных деятелей, но раньше всех смысл происходивших перемен осознала семья. Вначале - европейская, потому что снижение смертности началось в Европе. Адаптируясь к происходившим переменам, сперва тысячи, а затем и миллионы европейских семей (включая выходцев из Европы, обосновавшихся за океаном) стали расшатывать и разрывать то, что считалось неразрывным.
= Мы здесь упираемся в природу ценностей. Вы говорите, «разорвать». Но можно ли это сделать намеренно?
= Ценности вырабатываются в процессе истории, они привязаны к реальности. Они потому и стали ценностями, что без них род человеческий не мог бы выжить. А семейные ценности в этом смысле - едва ли не самые фундаментальные.
= Но если у людей в головах на протяжении поколений существует определённая схема, как можно надеяться, что она будет разорвана?
= Ценности - результат культурного отбора. Уже в очень далёкие времена осознавалось эволюционное преимущество одних норм перед другими - выживали те племена и народы, которые следовали более эффективным нормам. Это не значит, что люди ясно осознавали природу культурных рекомендаций или запретов, которым они следовали, но слепыми они не были. Почему запрещены или осуждаются кровнородственные браки? Первобытные люди не могли пронимать смысл этих запретов так, как его понимают современные биологи. Но они что-то подметили и стали постепенно накладывать на такие браки ограничения. У первобытных племён сложнейшие схемы брачного поведения. Исследователи-европейцы, впервые столкнувшись, скажем, с австралийскими аборигенами, далеко не всегда могли разобраться в правилах, определявших, с кем человек может вступить в брак, а с кем нет, а туземцы ориентировались в этом прекрасно.
Триединство матримониального, сексуального и прокреативного поведения существовало не всегда. Но оно сложилось давно - видимо, задолго до того, как было зафиксировано в качестве непреложной нормы всеми крупными религиозными системами - христианством, исламом и другими - и вошло в плоть и кровь культуры. Думаю, это потому и произошло, что на более ранних этапах истории эта норма продемонстрировала свою эффективность.
Но когда реальность начала меняться, постепенно стало осознаваться, может быть, скорее даже ощущаться, что вековые нормы устаревают и надо что-то менять. Этот путь был очень непростым - именно потому, что требовал переоценки ценностей.
В Европе, сперва медленно, затем быстрее стала снижаться смертность. Поначалу небольшое снижение смертности требовало и небольшого снижения рождаемости. Путь, который тогда нащупали европейцы, заключался в том, что они решали эту задачу, не разрывая исходного триединства моделей поведения - методом откладывания брака. В Западной Европе получил распространение так называемый европейский тип брачности - он характеризовался поздним и не всеобщим вступлением в брак. В XVIII веке европейцы часто выходили замуж и женились поздно - где-то после 25 лет. В России, в крестьянских семьях, ещё и в конце XIX века почти не встречались женщины, которые оставались бы незамужними до 25-ти, а в диккенсовской Англии мы всё время наталкиваемся на каких-то старых дев. Некоторые категории женщин (прислуга, например) часто вообще оставались вне брака.
В итоге известный процент женщин вообще не был вовлечён в воспроизводство, а у большинства период возможного деторождения был сильно сокращен, притом - за счет периода наибольшей плодовитости, когда вероятность зачатия наиболее высока. Конечно, это привело к снижению рождаемости. Неудивительно, что во второй половине XIX века в России и в Европе рождаемость была очень разной: в России - намного выше. Эффективных и легко доступных противозачаточных средств в Европе тогда не было, не были распространены и аборты - разница объясняется исключительно различиями в брачности.
Поздняя брачность привилась в Европе почти незаметно: она не требовала резкой переоценки ценностей и позволяла сохранять нетронутыми привычные культурные нормы. Не зря Мальтус, один из первых проповедников регулирования рождаемости, рекомендовал как раз путь откладывания браков. Он его не придумал, ко времени Мальтуса этот путь в Европе уже был проложен, но он пытался его обосновать и пропагандировать, не видя в нем никаких отступлений этического толка. А вот разорвать единство матримониального, сексуального и прокреативного поведения и позволить супругам регулировать число рождений в браке Мальтус, будучи священником, не мог, это не вписывалось в его систему ценностей. «Если бы каждая супружеская пара могла по своему желанию ограничивать число своих детей, - писал он, - то, несомненно, тогда имелись бы все основания опасаться, что среди людей слишком распространится праздность; и что ни население отдельных стран, ни население всей земли в целом никогда не достигнет своей естественной и должной численности.»
Однако уже при жизни Мальтуса появились, прежде всего, в Англии, так называемые неомальтузианцы. Их позиция, в отличие от позиции Мальтуса, как раз и заключалась в том, что они предлагали разорвать привычное триединство и проповедовали контроль рождаемости в браке - с помощью предупреждения или прерывания беременности.
Неомальтузианцы были встречены в штыки: их предложения шли уже поперёк морали - не только викторианской, но вообще европейской, христианской и т.д., - и с большим трудом прокладывали себе путь через скандалы, аресты, конфискацию изданий. И все же к концу XIX века неомальтузианская пропаганда принесла свои плоды: внутрисемейное регулирование рождаемости постепенно стало распространяться по Европе. Единственной страной, где все произошло намного раньше, стала Франция. Французская революция еще в конце XVIII века сломала там все препятствия, продолжавшие действовать в других странах: влияние религии, традиционной культуры. Поэтому во Франции рождаемость стала снижаться намного раньше, что долгое время вызывало насмешки в других европейских странах, - до тех пор, пока они сами не встали на тот же путь.
Методы предотвращения беременности, которые пропагандировали неомальтузианцы, поначалу были достаточно примитивными, не слишком надежными и эффективными. Но постепенно они совершенствовались, а в 60-е годы ХХ века был совершен прорыв - его иногда называют «второй контрацептивной революцией»: были открыты и получили широкое распространение современные гормональные и внутриматочные противозачаточные средства. Такой надежной, безопасной и легко доступной контрацепции прежде не было. Она сыграла и продолжает играть важную роль в распространении практики внутрисемейного регулирования деторождения, но не она была его причиной. Напротив, появление новых контрацептивных технологий стало ответом на общественный запрос, на все лучше осознаваемую потребность планировать рождение детей, их число, сроки их появления на свет. Причина же заключалась в необходимости привести число рождаемых детей в соответствие с новыми условиями их выживания.
Главные барьеры, которые приходилось преодолевать, были не технологическими, а культурными. Нужно было признать свободу прокреативного выбора, право женщины, супружеской пары самим решать, сколько детей и в какие сроки они хотят родить. В Европе на это ушел весь XIX век. Но к середине ХХ века дело было сделано, европейское общество культурно созрело для того, чтобы принять новый взгляд на производство потомства, новые технические возможности лишь сделали планирование семьи более эффективным и безопасным, в частности, позволили резко сократить число абортов.
Однако новое отношение к рождению детей вкупе с новыми техническими возможностями подспудно готовили и другие перемены, о которых первые пропагандисты планирования семьи, возможно не задумывались. Они лишь хотели отделить секс в браке от производства потомства, но не связывали свои намерения с отделением секса от брака. Скорее, напротив: они рассчитывали сделать супружескую жизнь более счастливой и содержательной, чтобы она не сводилась лишь к непрерывному вынашиванию, вскармливанию и вынянчиванию детей. У истоков неомальтузианского движения стоял деятель английского рабочего движения Френсис Плэйс - будучи многодетным отцом, он, видимо, осознал проблему на собственной шкуре.
Но когда исчезла неразрывность связи секса с рождением детей, сам собой возник и вопрос: почему секс должен быть обязательно связан с браком? Зачем вступать в брак, если можно пожить и так? Все три типа поведения разошлись - в нынешней культурной ситуации они могут существовать вместе, но могут и порознь.
Таким образом, изменения, связанные с изменением рождаемости в ответ на снижение смертности, в конечном счёте, выбили основу из-под традиционной организации семьи. Брак и семья потеряли прежний смысл. Сейчас во всех европейских странах, в том числе в России, очень большое число детей рождается вне брака (на самом деле, там, может быть, и брак есть, - только он не зарегистрирован: количество нерегистрируемых браков тоже стало огромным). В таких странах, как Швеция или Эстония, их больше половины. Да и в России их доля близка к 30 %. Рождение ребенка вне брака стало рядовым событием современной жизни, исчезло общественное отторжение «бастардов», существовавшее на протяжении всей истории. Возраст заключения брака снова отодвигается к более поздним возрастам, как было во времена «европейской брачности» XVII-XIX веков, но совсем по другим причинам. Становятся обычными свободные сожительства, «пробные браки», развод и новый брак после развода.
Все эти перемены, сотрясающие институт семьи, в литературе обозначают термином «второй демографический переход». Они стали следствием неизбежных изменений в процессе «первого» перехода - от старого к новому типу демографического равновесия. Ситуация, существовавшая тысячелетиями и поддерживаемая всеми культурными установлениями, изменилась, и это вызвало цепную реакцию, ведущую к изменению многих привычных форм организации личной жизни человека.
Мы живем в потоке этих изменений. На смену старым формам приходят новые, но они не появляются сразу и в готовом виде. То, что мы наблюдаем сегодня, - отнюдь не окончательно найденные формы. Всё ещё будет меняться. Идёт коллективный поиск новых форм семьи, отношений, устройства собственной жизни, адекватных новой реальности. В этом поиске участвуют сотни миллионов, миллиарды людей, сейчас уже не только в Европе. Они имеют право на этот поиск, более того, они обречены на него, раз уж им приходится жить в быстро меняющемся мире. Но, как всегда, новое вызывает сопротивление старого. Так было с неомальтузианской пропагандой в викторианской Англии, так и сегодня нет недостатка в тех, кто осуждает любое изменение, - не желая видеть, что жить по-старому нельзя.
Вот характерный пример такого поиска. На наших глазах происходит эволюция возраста вступления в первый брак и рождения первого ребенка. В послевоенное время этот возраст повсеместно снижался - синхронно во всех европейских странах, и в России - тоже, потом, в ответ на происходящие изменения, начался новый его подъём. Поколение за поколением ищут в своём жизненном цикле тот возрастной участок, где лучше разместить рождение детей, -опять же, с учётом реальностей своей жизни. Они понимают, что сегодня, если они рождают ребёнка, то почти со стопроцентной гарантией он выживет - чего раньше не было. Куда выше и гарантия, что они сами смогут «поднять» ребенка, доживут до того, как он вырастет; раньше, если люди рожали ребёнка, скажем, в 35 лет, хотя бы кто-то из родителей почти наверняка не доживал до его 20-летия. А сейчас сплошь и рядом живы родители детей, доживших до 50-60 лет.
Сегодня людей не смущает - или смущает меньше, чем раньше, - возможность потерять с возрастом способность к зачатию. Конечно, зачатие -вероятностный процесс, и вероятность его с возрастом ослабевает: у женщины в 20 лет больше шансов зачать, чем в 30 - при том же сексуальном поведении. Но сейчас есть вспомогательные репродуктивные технологии, меняется само понятие родительства, - и появляются запасные шансы. Так или иначе, но люди получили возможность высвободить определённый период - до вступления в брак, до рождения ребёнка - и для учёбы, и для достижения некоторого экономического уровня, и даже для каких-то гедонистических целей: просто пожить для себя, попробовать с одним партнёром, с другим… Все это не препятствует тому, что к концу жизни они оказываются родителями одного-двух живых детей и притом с большей гарантией, чем это было у наших дедов и прадедов.
Соответственно ,у современного человека гораздо больше альтернатив: можно вступить в брак или нет; вступить в него раньше или позже; развестись и вступить в новый… Альтернативные возможности приходят на смену очень жёсткой регламентации в прошлом: в России, когда девка или парень достигали определённого возраста, родители непременно заботились о том, чтобы их женить поскорее, не слишком интересуясь их взаимной склонностью, и потом разлучить супругов могла только смерть. Сейчас идеализируют старую семью. Глеб Успенский в своё время обратил внимание: крестьяне, говоря о семье, очень часто употребляют лексику, которая относится к лошадям, к рабочему скоту: «тянуть лямку», «натрешь холку» и т.п.
Сегодня такая безальтернативность жизненного пути невозможна. Мир, в котором мы живём, вообще усложнился - у нас появилась масса возможностей выбора: профессии, места работы, места жизни, образа жизни… Было бы странно, если бы человек имел право на выбор и перевыбор всего этого, а в браке оставался бы зацементированным.
Я не хотел бы, чтобы то, что я говорю, было воспринято как гимн современной семье, - она тоже порождает свои проблемы. Рождается ребёнок вне брака - а как его воспитывать без отца? Всё-таки женщина опять оказывается в чём-то более уязвимой, хотя в то же время и более свободной; и семья становится более хрупкой…
= Получается, что эта ситуация в чём-то проблематичнее прежней?
= Она - более сложная и, безусловно, менее обжитая. Но эмоционально она несомненно более наполненная. Раньше ведь как было? - «И полно, Таня! В эти лета / Мы не слыхали про любовь; /А то бы согнала со света / Меня покойница свекровь.» А сегодня брак и вообще партнёрские отношения становятся более интимными, личностными - и менее институциональными. Это и плюс, и минус. Плюс - понятно, почему, а минус - потому, что они более уязвимы. Если вы делаете ставку на чувство, а чувство потом пропадёт, что вы будете делать? А традиция чётко говорит, что в каких случаях делать и чего не делать. Но, повторяю, эта проблемность - не показатель какой-то безнравственности, падения, движения вниз. Это проблемность поиска. Со своими преимуществами.
= Вероятно, мы всё же имеем дело с некоторым конфликтом между эмпирической реальностью и моделями в головах людей, которые с этой реальностью приходят в противоречие.
= Сколько бы ни говорили о традиционных семейных ценностях, они были хороши в традиционной жизни, а если той жизни уже нет, не может быть и соответствующих ценностей. А что касается того, что в головах, - да, Анна Каренина бросилась под поезд, потому что у неё в голове было сознание, что она сделала что-то не так, а с точки зрения современного человека она не сделала ничего такого, из-за чего бы стоило бросаться под поезд. Ценности, конечно, в головах не только у тех, кто осуждает перемены, но и у тех, кто сам нарушает прежние нормы, нередко казня себя за это. Но жизнь не может не меняться. Понятно, что эти изменения очень проблемны. Не случайно европейская литература - и русская тоже - уже в XIX веке пыталась их осмыслить. Должна была мадам Бовари жить со своим нелюбимым мужем или нет? Могла она ему изменять или нет?..
Но есть и ещё один аспект, независимый от этого, - количественный. Согласно теории демографического перехода, это переход с одного уровня равновесия на другой. Но те, кто это говорит, встречают возражения: ну где вы видите равновесие, когда население у нас убывает, а рождаемость ниже, чем нужно для воспроизводства населения?
Тут двойной ответ. Во-первых, было бы странно, если бы такой сложный, вероятностный процесс, как снижение рождаемости, требующий такой глубокой трансформации всего, сразу привел бы к «попаданию в яблочко»: рождаемость снизилась точно до нужного уровня - и замерла. Понятно, что колебания ее уровня, в том числе и когда он опускается ниже точки равновесия, не только возможны, но и неизбежны.
Во-вторых, может быть, вообще неправильно рассматривать эту теорию в пределах отдельных стран. Хотя в России, в Германии, в Италии, вообще, во всех европейских странах, в Японии, сейчас уже и в ряде других стран рождаемость очень низкая, ниже уровня возмещения поколений, - в мире в целом это не так. Для мира в целом, наоборот, остаётся проблемой высокая рождаемость - выше уровня равновесия. Это все еще проблема для нескольких миллиардов человек.
= Можно ли в таком случае сказать, что модернизация в нашем понимании - это всё-таки явление западное, а не мировое?
= Нельзя. Смертность снижается во всем мире, даже если в значительной степени с помощью европейских лекарств. Значит, у них должна снижаться и рождаемость, - и она снижается, хотя и с запозданием, из-за которого и возник тот самый демографический взрыв.
Снижение рождаемости отстаёт, потому что людям за пределами западного мира выбить из головы прежние представления ещё труднее, чем европейцам: те всё-таки пережили снижение смертности, растянутое во времени, и приспосабливались к нему постепенно, по мере и с помощью трансформаций собственной культуры. А эти получили его сразу в готовом виде - когда появились антибиотики.
= Выходит, для них ситуация ещё более конфликтна?
= Она не только конфликтна - она даже ещё не вполне осознана. Известно, что в высших слоях европейских обществ начали регулировать рождаемость чуть ли не в Средние века - во всяком случае, в XVI, XVII веке уже были какие-то проявления регулирования числа детей в семьях аристократии, буржуазии, постепенно эта практика распространялась на средние слои и далее. И существовала, как мы видели, поздняя европейская брачность. А для Африки все это совершенно ново, никто не готов к планированию семьи. Оно воспринимается как удар по традициям, ассоциируется с колонизацией, до сих пор вызывает активное сопротивление фундаменталистов.
Тем не менее и там все лучше осознается необходимость снижения рождаемости, в мире в целом она снижается, и считается, что где-то к середине века мировой демографический взрыв, в основном, закончится. А потом будет уже только остаточный рост. Это, конечно, надо приветствовать.
За всю человеческую историю до конца XVIII века - за несколько десятков тысячелетий! - на Земле накопился всего миллиард жителей. А потом за три века - такой прыжок! Сейчас почти 7 миллиардов, будет ещё больше. В одной только Азии к середине века будет жить 5 миллиардов человек. 9-10 миллиардов человек для Земли к концу XXI века - это всё же очень много. Это непосильная нагрузка на ресурсы планеты, на экономические ресурсы внеевропейских стран, с их массовой бедностью, неграмотностью и т.д. Поэтому идеальным вариантом было бы, чтобы, после того, как эти 10 миллиардов будут достигнуты (сейчас этого уже трудно избежать), началось снижение численности населения. А для этого современный европейский, низкий уровень должен установиться во всём мире.
Так что нынешняя европейская рождаемость не так уж лишена смысла. Подобно тому, как Европа проложила путь к снижению смертности, по которому потом пошли все, - так она прокладывает путь и к снижению рождаемости. И если вернуться к началу разговора, главное - не технический, а именно культурный путь. Речь идет об огромной культурной и социальной инновации: человек получает право планировать деторождение, и традиционная семья взрывается изнутри. В развивающихся странах она ещё очень прочна, но тем сильнее может быть взрыв. Одно дело - европейская семья, уже как-то исторически подготовленная, другое - та, что ещё вчера была очень прочной, а сегодня уже не может жить по-прежнему и должна взорваться. Традиционные культуры развивающегося мира и без того испытывают большие внутренние напряжения вследствие небывалых перемен в социальной, экономической, политической жизни… А тут ещё конфликт внутри семьи как института. Это не может не восприниматься крайне болезненно.
Тем не менее, деваться некуда, планирование семьи распространяется повсеместно. Сейчас почти нетронутым островом остаётся только Африка. В Азии значительные изменения уже произошли. Пример Китая известен. Напомню еще об Иране, где планирование семьи получило поддержку исламского духовенства. Рождаемость в Иране за короткое время сильно снизилась - почти до европейского уровня. Но это значит, что единство сексуального и прокреативного поведения разорвано и там, возникающая при этом цепная реакция - лишь вопрос времени. Она ускорит неизбежную эрозию традиционной семьи, не останется без последствий и для общества в целом.
= А что такое третий демографический переход, о котором вы упоминали?
= «Третий демографический переход» - термин не столь общепринятый. Его предложил английский демограф Дэвид Коулмен. Речь идет о последствиях современных миграций. До середины прошлого века европейцы ехали в колониальные страны, они заселили Северную и Южную Америку, Австралию, Новую Зеландию… В последние же 50-60 лет направление основных миграционных потоков стало противоположным. Мы знаем, с какими проблемами, порождаемыми иммиграцией, сейчас сталкиваются Англия, Франция, Германия, вообще европейские страны. В меньшей степени - мы, разговоров на этот счёт у нас много, но до их уровня нам пока ещё далеко.
В результате массовых миграций начинает меняться этнический, этнокультурный, этноконфессиональный состав населения западных стран. Это Коулмен и называет третьим демографическим переходом.
Мне этот термин кажется верным, потому что он связывает новую мировую миграционную ситуацию с «первым» демографическим переходом, приведшим к демографическому взрыву во внеевропейских странах. В результате сложился огромный демографический дисбаланс: миллиард человек на Севере планеты и 6 миллиардов (а будет еще больше) - на Юге. А это неизбежно влечёт за собой сильнейшее миграционное давление бедных перенаселённых стран Юга на богатые страны Севера. И мы становимся свидетелями огромных миграционных потоков.
Возникновение и нарастание этих потоков имеет много корней и экономических, и политических, и геополитических, но в основе всё-таки - демографическая составляющая. Изменения в демографической области - пожалуй, наиболее глубокие: они затронули самый базовый механизм - механизм размножения - и не отдельного человека, а популяций, который, как и у животных, обеспечивает поддержание равновесия в экосистемах. У этого равновесия - свои законы. В человеческом обществе они видоизменяются на протяжении истории. Еще недавно в мире царили законы, установившиеся примерно в эпоху неолитической революции, по ним жили все аграрные общества. А сейчас мы вынуждены от них отходить, чтобы восстановить нарушившееся равновесие. Люди на Земле размножились беспрецедентно. И это ставит совершенно новые задачи, новые проблемы, создает новые угрозы.
Чем это всё кончится - я не знаю. Называть ли это модернизацией - тоже не знаю, но, во всяком случае, мы имеем дело с одним из проблемных узлов тех изменений, которые она с собой несёт.
Беседовала Ольга Балла
This entry was originally posted at http://gertman.dreamwidth.org/132543.html. Please comment there using OpenID.