Молодёжная (контр)революция?
Ольга Гертман
МОЛОДЁЖНАЯ (КОНТР)РЕВОЛЮЦИЯ?
«Знание-Сила», № 1, 2007.
Выкладывалось также: http://yettergjart.livejournal.com/94825.html
Кое-что об обобщениях
О «современной молодёжи» кажется невозможным сказать что-нибудь обобщающее. Что ни скажешь - непременно попадёшь если и не пальцем в небо, то уж точно в какой-нибудь такой случай, который легко представить как нетипичный, указавши на множество случаев, которые ему вовсе даже противоречат.
Сказать, что «им» недостаёт социальной активности и заинтересованности, высокопарно говоря, в судьбах страны? (Упрёк из типичнейших). - Тут же можно привести в качестве возражающего примера множество левых и правых молодёжных объединений разной степени радикальности, которые только о том и думают, как бы забрать эти судьбы в свои руки и быстренько устроить по-своему. Сказать, что они вечно всем недовольны, хотя сейчас так много возможностей строить свою жизнь самостоятельно? - Да вот же вам в ответ: «Уникальность современной социальной ситуации в России», - пишет социолог Сергей Шмидт, - в том, что та будто бы «характеризуется явлением новой молодежи, уже при молодости своей заполучившей свое будущее в полном объеме и с правом полного его использования. Молодежи, социальное бытие которой определяется не привычной и ожидаемой "нехваткой" и скудностью социальных ресурсов, а наоборот - их полнотой и даже избытком. Поколение, которому не нужны красочные реликты субкультур молодежного протеста и молодежного страдания. Поколение, которое нуждается только в технологиях использования имеющегося набора ресурсов, а не в благородных практиках отказа от чего-либо или борьбы за что-либо.» (Ювенильная лужа: Заметки о победившей в России молодёжной революции // http://www.russ.ru/docs/103250816) И вообще мы имеем «молодёжную революцию», притом восторжествовавшую: «буржуазную …или консервативная молодежная революция, ибо молодые люди в современной России обладают наилучшими показателями буржуазности и консерватизма среди всех "возрастных групп". Основные признаки социальной (пусть не политической, именно социальной) победы молодых, по-моему, налицо»( Там же). А вместе с ней (собственно, в её форме) грянула и ещё одна революция - «потребительская»: российская молодёжь сегодня - «идеальная потребительская группа для любого стремительно растущего рынка. Это "дети", которые … зарабатывают больше своих родителей. Быть бедным среди этих "детей" считается не то чтобы позорным, а скорее просто немодным. "Дети" не приучены откладывать деньги в банку или в банк. У них нет своих семей и детей, а значит, они освобождены от "социально-обязательных" трат и поэтому могут тратить деньги исключительно на самих себя»(Там же). Чувствуют себя эти молодые на самом деле прекрасно, и с властью уживаются чудесно, поскольку (будто бы без всяких иллюзий) прагматически используют её в своих интересах, - а потому о каком протесте вообще речь?
В свою очередь, всегда найдётся тот, кто посоветовал бы автору таких высказываний поинтересоваться, а есть ли вообще жизнь за МКАДом, и вспомнить о том, что в провинциальных городах у молодых людей слишком часто нет никаких возможностей прожигать жизнь хотя бы потому, что и работу найти сложно. А в ответ на это снова: а что же они не протестуют?! Почему не сопротивляются такой жизни и не стремятся её переделать?! Западная молодёжь давно бы уже, а тут!…
Молодёжные субкультуры (которым во множественности уж никак не откажешь) опять же вызывают у своих (взрослых) исследователей сильные сомнения. «В современной России», - пишет социолог Елена Омельченко (Субкультуры и культурные стратегии на молодежной сцене конца ХХ века: кто кого?// Неприкосновенный Запас. - № 4 (36). - 2004. - С. 54), - волей-неволей «включенной в глобальное пространство, с остатками "старых" мини-групп соседствуют имитаторы, примкнувшие, туристические экспонаты "а-ля субкультурщики", населившие пешеходные "Арбаты" столиц и больших городов. Стили смешались, и хотя некоторые ритуальные разборки сохранились (например, между скинами и рэперами), но они мало отличаются от территориальных споров молодежных группировок конца перестройки.» Современные социологи вообще склонны говорить о «смерти субкультур», об идущих им на смену «постсубкультурах», о том, что теперь возникают новые молодежные «племена», отличающиеся от своих куда более определённых и энергичных предшественников «текучестью, прозрачностью границ, временным и ненадежным характером соединений» (Там же).
Словом, всему этому разнообразию отказывают в подлинности, в «чистоте стиля» - а тем самым, не так уж неявно - отказывают в полноте подлинности и тому опыту, который проживается включёнными в это людьми.
При всей сложности договориться до чего-то конструктивного на уровне Больших Обобщений ясно, кажется, одно: политический протест, стремление быть активной, консолидированной и автономной силой в формировании судеб социума - привилегированным или хотя бы «типовым» сценарием нынешних молодых в России точно не является. В противоположность Западу, где студенческий протест, ощутимо влияющий на принятие политических решений - традиция и норма и вообще в порядке вещей: без этого просто не представима социальная жизнь. А нашим будто бы ничего не надо.
Так вот мне кажется, что ключевые слова здесь - «традиция» и «норма», и ещё «порядок вещей». Чуть позже мы к этому вернёмся.
Классика бунта
То, что молодым будто бы чужды классические протестные идеи - мягко говоря, неправда. Они как раз переживают такой расцвет, о каком в советские годы и мечтать было невозможно!
Интересоваться этим не просто круто: леворадикальная литература сейчас из самых читаемых и, похоже, входит в обязательный набор чтения продвинутого молодого человека (одной из его разновидностей, конечно, но тем не менее). Кого читают и почитают? Махно и Бакунина, Кропоткина и Грамши, «Франкфуртскую школу» и сюрреалистов, Ги Дебора и Тони Негри, Жана-Поля Сартра и Жана-Люка Годара, Льва Троцкого, Фиделя Кастро, Сальвадора Альенде... Тонкий интеллектуал Эрих Фромм в этом ряду соседствует с известно как любившим интеллектуалов Мао Цзе-дуном, Маркс с Энгельсом мирно уживаются, с одной стороны, с националистом и «консервативным революционером» Эрнстом Юнгером, с другой - с Уильямом Берроузом и Ирвином Уэлшем (Это всё - из списка авторов, авторитетных для молодого и популярного леворадикального писателя Алексея Цветкова (А. Тарасов. Творчество и революция - строго по Камю: Постсоветская левая молодежь в поисках новой культуры и новой идеологии // http://www.scepsis.ru/library/id_166.html). Немало изумило бы их, должно быть, такое соседство. «Партизанская война» Эрнесто Че Гевары была у нас переиздана четыре раза за три года и расхватана стремительно - покупали в основном молодые. Труды Герберта Маркузе, теоретика «студенческих революций» 1960-х, выйдя несколько лет назад, разошлись стремительно, пришлось переиздавать. Ноама Хомского раскупают на ура - и не за то, что лингвист, а за то, что анархистский теоретик. Его коллеги Хаким-Бей («черная звезда американской контркультуры 90-ых, теоретик и экстремист, долго шлявшийся и куривший хэш в индо-пакистанском регионе, а после осевший в Штатах с прочным имиджем исламиста, анархиста и педофила» - из аннотации к книге «Хаос и анархия») и субкоманданте Маркос - лидер мексиканских партизан-сапатистов и один из основателей «антиглобализма», изданные «Ультра.Культурой», тоже очень хорошо читаются. И не за красоты стиля, как легко догадаться.
С продолжением традиции «музыки бунта» тоже всё в порядке. На этой ниве трудятся - и имеют множество поклонников - множество рок- и рэп-групп: «Запрещенные барабанщики», «Зимовье зверей», «Навь», «Зона сумерек», «Sixtynine», «Теплая трасса», «Красные пантеры», «Mental Depression», «Черный Лукич», «Адаптация», «28 панфиловцев»… Ценят их прежде всего за социальный заряд, за протестные интонации (в отличие от опопсевшего и конформистского «официального» рока).
Знающие предмет люди находят даже основания говорить (там же), будто среди сегодняшних молодых в России складывается новая «революционная» субкультура, скорее даже контркультура, сопоставимая с «революционной контркультурой 60-70-х годов XIX века».
Что-то, правда, заставляет подозревать, что с увлечением леворадикальной тематикой всё не так просто и с чем она точно, при всех сходствах, не в родстве, так это с революционным движением второй половины позапрошлого века. Тогда всё было куда серьёзнее и катастрофичнее.
То, чем увлечены молодые радикалы сегодня - вещи в основном глубоко традиционные, если не сказать - архаичные (их ровесники в царской России её последних десятилетий жили современными себе идеями и платили за это в буквальном смысле слова жизнью.). Протест этого рода занял свою, достаточно чётко очерченную нишу - в ряду прочих ниш. Он в сегодняшней отечественной культуре, при всей как бы скандальности, нормализован (а что, та же «Ультра.Культура», которая так и норовит издать что-нибудь подрывное, вроде «Поваренной книги анархиста», и не устаёт напоминать своему читателю, что всё, что он знает - ложь, - вполне респектабельное издательство, не производящее впечатление ни подпольного, ни бедствующего. Хорошего качества книжки издают. И «Фаланстер» - один из самых престижных книжных магазинов.)
Явно не составляя мэйнстрима, «классический» протест не представляет собой, однако, ничего ни исключительного, ни катастрофического. Хотя бы уже потому, что всё это не слишком преследуется. Можно принадлежать к «новым левым», а можно и к «новым правым». Хотите в троцкисты, анархисты или экологисты? - Пожалуйте. Стремитесь в русские националисты? - Да ради Бога. Я уж не говорю о «комсомолах» при разных партиях. Выбор в этом супермаркете превеликий.
Это никоим образом не отменяет того, что есть и совершенно искренне протестующие ребята, не склонные быть клиентами ни в каких супермаркетах и намеренные всё делать самостоятельно: «всё», то есть новую культуру, притом революционную. На собственные деньги они издают литературу, в которой излагают собственные взгляды (А. Тарасов в уже цитировавшемся тексте называет, например, такие «революционные» издания - политические, литературные, музыкальные: московский «Скепсис», питерский «Арт-город», альметьевскую «Крамолу», владивостокский «Зима будет долгой», ярославские «Ультиматум» и «Тротиловый эквивалент», читинский «Час Ноль», тюменский «Мертвый город», смоленскую «Духовщину»…). В «официальной» культуре они не нуждаются, зависеть от неё не намерены, входить в какие-либо отношения с властью и бизнесом - тоже. Они даже телевизор принципиально не смотрят и ради того только и живут, чтобы совершилась Революция, возвращающая общество к подлинности, справедливости и чистоте. Не хочется, чтобы это звучало цинично, но - и у них есть своя ниша.
Преодоление протеста?
Возраст, как историческая категория, создаётся культурными сценариями - которые, как им и положено, не только помогают людям построить свою жизнь, но, обладая изрядной степенью принудительности, попросту давят на них, живых, не вписывающихся в схемы.
Может быть, сейчас - с нынешней множественностью, «текучестью» субкультур - происходит процесс высвобождения из-под гнёта накопленных сценариев. Они уже хотя бы потому неустойчивы, переменчивы и многообразны, что входящие в них ребята пытаются таким образом ускользнуть от того, что на предыдущем историческом этапе успело себя как следует дискредитировать.
Почему «во всех цивилизованных странах» студенческий протест всегда - и в 1960-е. и после - бывал началом грандиозных политических сдвигов, а наши студенты, у которых с западными вроде бы масса общих «формальных» признаков, никогда не организовывались так и не оказывали такого влияния на происходящее в обществе?
Хотя бы потому, что массовые студенческие выступления - всего лишь традиция. Традиция, которую находили готовой, в которую уходили (из других традиций, которые почему-либо перестали устраивать), которая, как всякая традиция, ограничивает, давит, что-то предписывает, что-то запрещает. Которой поэтому, как всякой традиции, хочется сопротивляться. Которая, как любая традиция, способна стать формой несвободы и неподлинности. Да и становится!
Это всего лишь одна традиция из многих, хуже того - уже успевшая дискредитировать себя в глазах мыслящих людей. У нас - в эпоху, хотя бы, незабвенной перестройки, - молодёжный протест слишком явно эксплуатировался взрослыми в их целях. Люди со вкусом к независимости это запомнили, учли и решили, что больше такого делать не будут.
Нынешние молодые левые презирают тех своих предшественников, кто пошёл на соглашение с Системой и, ясное дело, не добился ничего хорошего. «Предыдущее поколение левой молодежи, порожденное «перестройкой» и отчасти «постперестройкой», - пишет там же А. Тарасов, - тяготело либо к «взрослым» левым партиям, либо к западным «интернационалам» (троцкистским и анархистским), часто существуя на их деньги и фактически втягиваясь в их полит-бюрократическую деятельность.» Их предшественники, в свою очередь, тоже кого-нибудь, должно быть, презирали.
Раз прежние сценарии вызывают противодействие - идёт выработка контрсценариев. Например, таких: молодые, обжёгшись на опыте ХХ века, уже не хотят быть инструментами в руках политиков (как те самые издатели «Ультиматума» и «Тротилового эквивалента»). С другой стороны, они хорошо знают, как контркультурное движение - да ещё какое мощное! вот хиппи, например… - запросто может стать торговым брендом и работать на отвергаемое им же общество потребления. И их уклонение от протеста - это полноценная разновидность протеста. Усилие (насколько успешное и с какими результатами - отдельный вопрос) - уйти от навязанного сценария, чем бы этот сценарий ни был - даже если это сценарий ухода. Это неизменно попытка обмана (внешних) ожиданий. (Вы ждёте, что мы будем строить баррикады?! А мы вот пойдём в казино, то-то вы удивитесь. Вы думаете, мы пойдём на танцполах оттягиваться? А ничего подобного, мы отправимся в провинцию церкви реставрировать). Читай: вы не дождётесь протеста в привычных вам формах, к которым вы подготовлены. Тем беззащитнее вы будете. Мудрено ли, что сопротивления иной раз просто не узнают?
Обряды перехода
Для сегодняшних молодых политически выраженный протест, неотъемлемый от переступания и прочих границ (вроде, например, запрета на наркотики) - крайне важный опыт. «Ты впервые пробуешь кислоту. Впервые демонстративно уходишь с лекции, где тебе втирают про преимущества рыночной системы, и читаешь в парке Бакунина, потому что Хаким Бея трудно достать. Впервые выбриваешь виски и идешь на никем не разрешенный митинг, где метко кидаешь недопитую бутылку в милицейскую цепь и кричишь в мегафон: «Капитализм - дерьмо!» Ты уходишь из дома, чтобы жить с друзьями общиной в приговоренном к сносу доме. Ты оставляешь институт, потому что там всеми движет страх, вызывающий у тебя брезгливость. Их страх как запах их гниения. «Не хочешь ли ты назад в СССР?» - на дурацкий вопрос холеной журналистки из блядской американской газеты ты гордо отвечаешь: «Я анархист» - и даришь ей неприличную листовку.» (А. Цветков. Анархия non stop. М., 1999, стр. 122-123.)
Это всё вещи одного порядка, недаром они перечисляются подряд. Сколько угодно можно говорить об архаичности Бакунина, заёмности форм антикапиталистического протеста, глубокой условности выбривания висков… - подлинности, силы и необходимости стоящего за этим опыта мы этим не отменим. Только он не политический, а экзистенциальный. По важности, по неотъемлемости для становления личности он сопоставим единственно с инициацией традиционных обществ.
Традиционное общество ведь никуда не исчезает. Под маской современных обществ, думающих, будто они живут уже после Модерна - существует всё оно же. Именно его черты - деление общества на «возрасты» с закреплённым набором черт, социального места и социальных обязанностей. (Видимо, его черты соответствовали чему-то очень глубокому. То была первичная мерка, снятая с человека. И свою действенность она сохранила в полной мере, ибо в ней было много точного - соответствующего человеку). Разве не архаическое - страх перед молодостью как разрушительным началом? А необходимость прожить, для полноценности самочувствия, ту или иную форму опасности, чтобы стать в полной мере взрослым? Чистая архаика - однако ж и не думающая утрачивать своё значение.
Отдельный вопрос, что «использование» то или иное, прямое или косвенное, молодёжи старшими было и будет, пока свет стоит (уже хотя бы потому. что в социуме всё это образует одно большое целое, связано в единую систему). Старшие всегда делали ставку на молодых… а молодые - на старших, ибо протест, даже самый агрессивный - вещь адресованная и требует адресата и его реакции. Протест всегда - диалогическое действие, даже когда, казалось бы, взахлёб монологичен. Он нуждается в реакции, всерьёз рассчитывает на неё, без неё он ничто. (И как при этом говорить о какой-то «самодостаточности»?)
В конце концов, когда радикально настроенный юноша дарит «холёной» представительнице чуждого лагеря «неприличную листовку» - он по крайней мере ожидает, что ей будет неприятно, она будет шокирована и почувствует себя посрамлённой. А та, может быть, в свою очередь только того и ждёт, чтобы ей устроили что-нибудь такое провокационное, и была бы шокирована как раз, если бы предполагаемый оппонент вдруг стал с ней во всём соглашаться. Так что здесь игра ожиданий - с обеих сторон, причём играемая по вполне определённым правилам. Что не отменяет, тем не менее, ни подлинности чувств обеих же сторон, ни необходимости «игры»!
Молодёжь, вкупе с любыми её субкультурными построениями, не самодостаточна (ни экономически, ни в прочих отношениях) ни в каком социуме, даже когда издаёт литературу на собственные деньги (понятно, что это - деньги всё того же окаянного государства, образующие часть его экономики). (Кстати, совершенно то же можно сказать и о взрослых: не думают же они, что ОНИ самодостаточны?) Не говоря уже о том, что это не имеет никакого значения. Не самодостаточен никто, потому что все члены социума делают одно большое дело. Социум их распределил внутри своих равновесий с той же хитростью, как это делали архаичные общества. Разве что чуть менее явно.
Взрослым, «их» обществу (на самом деле - очень даже общему) этот молодёжный протест необходим, как воздух (не меньше, чем самим молодым, а может быть даже, и больше, чем им). Это ИМ, взрослым, нужно, чтобы молодые протестовали, и когда те этого вроде бы, в привычных формах, не делают - начинают возмущаться: они, дескать, аполитичны, им всё равно.
МОЛОДЁЖНАЯ (КОНТР)РЕВОЛЮЦИЯ?
«Знание-Сила», № 1, 2007.
Выкладывалось также: http://yettergjart.livejournal.com/94825.html
Кое-что об обобщениях
О «современной молодёжи» кажется невозможным сказать что-нибудь обобщающее. Что ни скажешь - непременно попадёшь если и не пальцем в небо, то уж точно в какой-нибудь такой случай, который легко представить как нетипичный, указавши на множество случаев, которые ему вовсе даже противоречат.
Сказать, что «им» недостаёт социальной активности и заинтересованности, высокопарно говоря, в судьбах страны? (Упрёк из типичнейших). - Тут же можно привести в качестве возражающего примера множество левых и правых молодёжных объединений разной степени радикальности, которые только о том и думают, как бы забрать эти судьбы в свои руки и быстренько устроить по-своему. Сказать, что они вечно всем недовольны, хотя сейчас так много возможностей строить свою жизнь самостоятельно? - Да вот же вам в ответ: «Уникальность современной социальной ситуации в России», - пишет социолог Сергей Шмидт, - в том, что та будто бы «характеризуется явлением новой молодежи, уже при молодости своей заполучившей свое будущее в полном объеме и с правом полного его использования. Молодежи, социальное бытие которой определяется не привычной и ожидаемой "нехваткой" и скудностью социальных ресурсов, а наоборот - их полнотой и даже избытком. Поколение, которому не нужны красочные реликты субкультур молодежного протеста и молодежного страдания. Поколение, которое нуждается только в технологиях использования имеющегося набора ресурсов, а не в благородных практиках отказа от чего-либо или борьбы за что-либо.» (Ювенильная лужа: Заметки о победившей в России молодёжной революции // http://www.russ.ru/docs/103250816) И вообще мы имеем «молодёжную революцию», притом восторжествовавшую: «буржуазную …или консервативная молодежная революция, ибо молодые люди в современной России обладают наилучшими показателями буржуазности и консерватизма среди всех "возрастных групп". Основные признаки социальной (пусть не политической, именно социальной) победы молодых, по-моему, налицо»( Там же). А вместе с ней (собственно, в её форме) грянула и ещё одна революция - «потребительская»: российская молодёжь сегодня - «идеальная потребительская группа для любого стремительно растущего рынка. Это "дети", которые … зарабатывают больше своих родителей. Быть бедным среди этих "детей" считается не то чтобы позорным, а скорее просто немодным. "Дети" не приучены откладывать деньги в банку или в банк. У них нет своих семей и детей, а значит, они освобождены от "социально-обязательных" трат и поэтому могут тратить деньги исключительно на самих себя»(Там же). Чувствуют себя эти молодые на самом деле прекрасно, и с властью уживаются чудесно, поскольку (будто бы без всяких иллюзий) прагматически используют её в своих интересах, - а потому о каком протесте вообще речь?
В свою очередь, всегда найдётся тот, кто посоветовал бы автору таких высказываний поинтересоваться, а есть ли вообще жизнь за МКАДом, и вспомнить о том, что в провинциальных городах у молодых людей слишком часто нет никаких возможностей прожигать жизнь хотя бы потому, что и работу найти сложно. А в ответ на это снова: а что же они не протестуют?! Почему не сопротивляются такой жизни и не стремятся её переделать?! Западная молодёжь давно бы уже, а тут!…
Молодёжные субкультуры (которым во множественности уж никак не откажешь) опять же вызывают у своих (взрослых) исследователей сильные сомнения. «В современной России», - пишет социолог Елена Омельченко (Субкультуры и культурные стратегии на молодежной сцене конца ХХ века: кто кого?// Неприкосновенный Запас. - № 4 (36). - 2004. - С. 54), - волей-неволей «включенной в глобальное пространство, с остатками "старых" мини-групп соседствуют имитаторы, примкнувшие, туристические экспонаты "а-ля субкультурщики", населившие пешеходные "Арбаты" столиц и больших городов. Стили смешались, и хотя некоторые ритуальные разборки сохранились (например, между скинами и рэперами), но они мало отличаются от территориальных споров молодежных группировок конца перестройки.» Современные социологи вообще склонны говорить о «смерти субкультур», об идущих им на смену «постсубкультурах», о том, что теперь возникают новые молодежные «племена», отличающиеся от своих куда более определённых и энергичных предшественников «текучестью, прозрачностью границ, временным и ненадежным характером соединений» (Там же).
Словом, всему этому разнообразию отказывают в подлинности, в «чистоте стиля» - а тем самым, не так уж неявно - отказывают в полноте подлинности и тому опыту, который проживается включёнными в это людьми.
При всей сложности договориться до чего-то конструктивного на уровне Больших Обобщений ясно, кажется, одно: политический протест, стремление быть активной, консолидированной и автономной силой в формировании судеб социума - привилегированным или хотя бы «типовым» сценарием нынешних молодых в России точно не является. В противоположность Западу, где студенческий протест, ощутимо влияющий на принятие политических решений - традиция и норма и вообще в порядке вещей: без этого просто не представима социальная жизнь. А нашим будто бы ничего не надо.
Так вот мне кажется, что ключевые слова здесь - «традиция» и «норма», и ещё «порядок вещей». Чуть позже мы к этому вернёмся.
Классика бунта
То, что молодым будто бы чужды классические протестные идеи - мягко говоря, неправда. Они как раз переживают такой расцвет, о каком в советские годы и мечтать было невозможно!
Интересоваться этим не просто круто: леворадикальная литература сейчас из самых читаемых и, похоже, входит в обязательный набор чтения продвинутого молодого человека (одной из его разновидностей, конечно, но тем не менее). Кого читают и почитают? Махно и Бакунина, Кропоткина и Грамши, «Франкфуртскую школу» и сюрреалистов, Ги Дебора и Тони Негри, Жана-Поля Сартра и Жана-Люка Годара, Льва Троцкого, Фиделя Кастро, Сальвадора Альенде... Тонкий интеллектуал Эрих Фромм в этом ряду соседствует с известно как любившим интеллектуалов Мао Цзе-дуном, Маркс с Энгельсом мирно уживаются, с одной стороны, с националистом и «консервативным революционером» Эрнстом Юнгером, с другой - с Уильямом Берроузом и Ирвином Уэлшем (Это всё - из списка авторов, авторитетных для молодого и популярного леворадикального писателя Алексея Цветкова (А. Тарасов. Творчество и революция - строго по Камю: Постсоветская левая молодежь в поисках новой культуры и новой идеологии // http://www.scepsis.ru/library/id_166.html). Немало изумило бы их, должно быть, такое соседство. «Партизанская война» Эрнесто Че Гевары была у нас переиздана четыре раза за три года и расхватана стремительно - покупали в основном молодые. Труды Герберта Маркузе, теоретика «студенческих революций» 1960-х, выйдя несколько лет назад, разошлись стремительно, пришлось переиздавать. Ноама Хомского раскупают на ура - и не за то, что лингвист, а за то, что анархистский теоретик. Его коллеги Хаким-Бей («черная звезда американской контркультуры 90-ых, теоретик и экстремист, долго шлявшийся и куривший хэш в индо-пакистанском регионе, а после осевший в Штатах с прочным имиджем исламиста, анархиста и педофила» - из аннотации к книге «Хаос и анархия») и субкоманданте Маркос - лидер мексиканских партизан-сапатистов и один из основателей «антиглобализма», изданные «Ультра.Культурой», тоже очень хорошо читаются. И не за красоты стиля, как легко догадаться.
С продолжением традиции «музыки бунта» тоже всё в порядке. На этой ниве трудятся - и имеют множество поклонников - множество рок- и рэп-групп: «Запрещенные барабанщики», «Зимовье зверей», «Навь», «Зона сумерек», «Sixtynine», «Теплая трасса», «Красные пантеры», «Mental Depression», «Черный Лукич», «Адаптация», «28 панфиловцев»… Ценят их прежде всего за социальный заряд, за протестные интонации (в отличие от опопсевшего и конформистского «официального» рока).
Знающие предмет люди находят даже основания говорить (там же), будто среди сегодняшних молодых в России складывается новая «революционная» субкультура, скорее даже контркультура, сопоставимая с «революционной контркультурой 60-70-х годов XIX века».
Что-то, правда, заставляет подозревать, что с увлечением леворадикальной тематикой всё не так просто и с чем она точно, при всех сходствах, не в родстве, так это с революционным движением второй половины позапрошлого века. Тогда всё было куда серьёзнее и катастрофичнее.
То, чем увлечены молодые радикалы сегодня - вещи в основном глубоко традиционные, если не сказать - архаичные (их ровесники в царской России её последних десятилетий жили современными себе идеями и платили за это в буквальном смысле слова жизнью.). Протест этого рода занял свою, достаточно чётко очерченную нишу - в ряду прочих ниш. Он в сегодняшней отечественной культуре, при всей как бы скандальности, нормализован (а что, та же «Ультра.Культура», которая так и норовит издать что-нибудь подрывное, вроде «Поваренной книги анархиста», и не устаёт напоминать своему читателю, что всё, что он знает - ложь, - вполне респектабельное издательство, не производящее впечатление ни подпольного, ни бедствующего. Хорошего качества книжки издают. И «Фаланстер» - один из самых престижных книжных магазинов.)
Явно не составляя мэйнстрима, «классический» протест не представляет собой, однако, ничего ни исключительного, ни катастрофического. Хотя бы уже потому, что всё это не слишком преследуется. Можно принадлежать к «новым левым», а можно и к «новым правым». Хотите в троцкисты, анархисты или экологисты? - Пожалуйте. Стремитесь в русские националисты? - Да ради Бога. Я уж не говорю о «комсомолах» при разных партиях. Выбор в этом супермаркете превеликий.
Это никоим образом не отменяет того, что есть и совершенно искренне протестующие ребята, не склонные быть клиентами ни в каких супермаркетах и намеренные всё делать самостоятельно: «всё», то есть новую культуру, притом революционную. На собственные деньги они издают литературу, в которой излагают собственные взгляды (А. Тарасов в уже цитировавшемся тексте называет, например, такие «революционные» издания - политические, литературные, музыкальные: московский «Скепсис», питерский «Арт-город», альметьевскую «Крамолу», владивостокский «Зима будет долгой», ярославские «Ультиматум» и «Тротиловый эквивалент», читинский «Час Ноль», тюменский «Мертвый город», смоленскую «Духовщину»…). В «официальной» культуре они не нуждаются, зависеть от неё не намерены, входить в какие-либо отношения с властью и бизнесом - тоже. Они даже телевизор принципиально не смотрят и ради того только и живут, чтобы совершилась Революция, возвращающая общество к подлинности, справедливости и чистоте. Не хочется, чтобы это звучало цинично, но - и у них есть своя ниша.
Преодоление протеста?
Возраст, как историческая категория, создаётся культурными сценариями - которые, как им и положено, не только помогают людям построить свою жизнь, но, обладая изрядной степенью принудительности, попросту давят на них, живых, не вписывающихся в схемы.
Может быть, сейчас - с нынешней множественностью, «текучестью» субкультур - происходит процесс высвобождения из-под гнёта накопленных сценариев. Они уже хотя бы потому неустойчивы, переменчивы и многообразны, что входящие в них ребята пытаются таким образом ускользнуть от того, что на предыдущем историческом этапе успело себя как следует дискредитировать.
Почему «во всех цивилизованных странах» студенческий протест всегда - и в 1960-е. и после - бывал началом грандиозных политических сдвигов, а наши студенты, у которых с западными вроде бы масса общих «формальных» признаков, никогда не организовывались так и не оказывали такого влияния на происходящее в обществе?
Хотя бы потому, что массовые студенческие выступления - всего лишь традиция. Традиция, которую находили готовой, в которую уходили (из других традиций, которые почему-либо перестали устраивать), которая, как всякая традиция, ограничивает, давит, что-то предписывает, что-то запрещает. Которой поэтому, как всякой традиции, хочется сопротивляться. Которая, как любая традиция, способна стать формой несвободы и неподлинности. Да и становится!
Это всего лишь одна традиция из многих, хуже того - уже успевшая дискредитировать себя в глазах мыслящих людей. У нас - в эпоху, хотя бы, незабвенной перестройки, - молодёжный протест слишком явно эксплуатировался взрослыми в их целях. Люди со вкусом к независимости это запомнили, учли и решили, что больше такого делать не будут.
Нынешние молодые левые презирают тех своих предшественников, кто пошёл на соглашение с Системой и, ясное дело, не добился ничего хорошего. «Предыдущее поколение левой молодежи, порожденное «перестройкой» и отчасти «постперестройкой», - пишет там же А. Тарасов, - тяготело либо к «взрослым» левым партиям, либо к западным «интернационалам» (троцкистским и анархистским), часто существуя на их деньги и фактически втягиваясь в их полит-бюрократическую деятельность.» Их предшественники, в свою очередь, тоже кого-нибудь, должно быть, презирали.
Раз прежние сценарии вызывают противодействие - идёт выработка контрсценариев. Например, таких: молодые, обжёгшись на опыте ХХ века, уже не хотят быть инструментами в руках политиков (как те самые издатели «Ультиматума» и «Тротилового эквивалента»). С другой стороны, они хорошо знают, как контркультурное движение - да ещё какое мощное! вот хиппи, например… - запросто может стать торговым брендом и работать на отвергаемое им же общество потребления. И их уклонение от протеста - это полноценная разновидность протеста. Усилие (насколько успешное и с какими результатами - отдельный вопрос) - уйти от навязанного сценария, чем бы этот сценарий ни был - даже если это сценарий ухода. Это неизменно попытка обмана (внешних) ожиданий. (Вы ждёте, что мы будем строить баррикады?! А мы вот пойдём в казино, то-то вы удивитесь. Вы думаете, мы пойдём на танцполах оттягиваться? А ничего подобного, мы отправимся в провинцию церкви реставрировать). Читай: вы не дождётесь протеста в привычных вам формах, к которым вы подготовлены. Тем беззащитнее вы будете. Мудрено ли, что сопротивления иной раз просто не узнают?
Обряды перехода
Для сегодняшних молодых политически выраженный протест, неотъемлемый от переступания и прочих границ (вроде, например, запрета на наркотики) - крайне важный опыт. «Ты впервые пробуешь кислоту. Впервые демонстративно уходишь с лекции, где тебе втирают про преимущества рыночной системы, и читаешь в парке Бакунина, потому что Хаким Бея трудно достать. Впервые выбриваешь виски и идешь на никем не разрешенный митинг, где метко кидаешь недопитую бутылку в милицейскую цепь и кричишь в мегафон: «Капитализм - дерьмо!» Ты уходишь из дома, чтобы жить с друзьями общиной в приговоренном к сносу доме. Ты оставляешь институт, потому что там всеми движет страх, вызывающий у тебя брезгливость. Их страх как запах их гниения. «Не хочешь ли ты назад в СССР?» - на дурацкий вопрос холеной журналистки из блядской американской газеты ты гордо отвечаешь: «Я анархист» - и даришь ей неприличную листовку.» (А. Цветков. Анархия non stop. М., 1999, стр. 122-123.)
Это всё вещи одного порядка, недаром они перечисляются подряд. Сколько угодно можно говорить об архаичности Бакунина, заёмности форм антикапиталистического протеста, глубокой условности выбривания висков… - подлинности, силы и необходимости стоящего за этим опыта мы этим не отменим. Только он не политический, а экзистенциальный. По важности, по неотъемлемости для становления личности он сопоставим единственно с инициацией традиционных обществ.
Традиционное общество ведь никуда не исчезает. Под маской современных обществ, думающих, будто они живут уже после Модерна - существует всё оно же. Именно его черты - деление общества на «возрасты» с закреплённым набором черт, социального места и социальных обязанностей. (Видимо, его черты соответствовали чему-то очень глубокому. То была первичная мерка, снятая с человека. И свою действенность она сохранила в полной мере, ибо в ней было много точного - соответствующего человеку). Разве не архаическое - страх перед молодостью как разрушительным началом? А необходимость прожить, для полноценности самочувствия, ту или иную форму опасности, чтобы стать в полной мере взрослым? Чистая архаика - однако ж и не думающая утрачивать своё значение.
Отдельный вопрос, что «использование» то или иное, прямое или косвенное, молодёжи старшими было и будет, пока свет стоит (уже хотя бы потому. что в социуме всё это образует одно большое целое, связано в единую систему). Старшие всегда делали ставку на молодых… а молодые - на старших, ибо протест, даже самый агрессивный - вещь адресованная и требует адресата и его реакции. Протест всегда - диалогическое действие, даже когда, казалось бы, взахлёб монологичен. Он нуждается в реакции, всерьёз рассчитывает на неё, без неё он ничто. (И как при этом говорить о какой-то «самодостаточности»?)
В конце концов, когда радикально настроенный юноша дарит «холёной» представительнице чуждого лагеря «неприличную листовку» - он по крайней мере ожидает, что ей будет неприятно, она будет шокирована и почувствует себя посрамлённой. А та, может быть, в свою очередь только того и ждёт, чтобы ей устроили что-нибудь такое провокационное, и была бы шокирована как раз, если бы предполагаемый оппонент вдруг стал с ней во всём соглашаться. Так что здесь игра ожиданий - с обеих сторон, причём играемая по вполне определённым правилам. Что не отменяет, тем не менее, ни подлинности чувств обеих же сторон, ни необходимости «игры»!
Молодёжь, вкупе с любыми её субкультурными построениями, не самодостаточна (ни экономически, ни в прочих отношениях) ни в каком социуме, даже когда издаёт литературу на собственные деньги (понятно, что это - деньги всё того же окаянного государства, образующие часть его экономики). (Кстати, совершенно то же можно сказать и о взрослых: не думают же они, что ОНИ самодостаточны?) Не говоря уже о том, что это не имеет никакого значения. Не самодостаточен никто, потому что все члены социума делают одно большое дело. Социум их распределил внутри своих равновесий с той же хитростью, как это делали архаичные общества. Разве что чуть менее явно.
Взрослым, «их» обществу (на самом деле - очень даже общему) этот молодёжный протест необходим, как воздух (не меньше, чем самим молодым, а может быть даже, и больше, чем им). Это ИМ, взрослым, нужно, чтобы молодые протестовали, и когда те этого вроде бы, в привычных формах, не делают - начинают возмущаться: они, дескать, аполитичны, им всё равно.