«Движение возражения»
Написала я тут для НЛО текст о круглом столе по еврейскому национальному движению в СССР, а он оказался для журнала сильно великоват. Поэтому в журнал отправится сокращённый вариант, а этот - длинный - будет жить здесь.
***
22 октября 2006 года Международный исследовательский центр российского и восточноевропейского еврейства и Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал» проводили круглый стол, посвященный 40-летию возрождения еврейского национального движения в СССР (1967-1989).
Председательствовали: от Исследовательского центра российского и восточноевропейского еврейства - его академический директор Олег Будницкий; от общества «Мемориал» - его председатель Арсений Рогинский. Присутствовали как участники (по крайней мере, свидетели) движения, так и исследователи, причём и те и другие часто совмещались в одном лице (как выразился кто-то, «здесь что ни человек, то источник!»)
Задачи и трудности
Несмотря на это, а скорее, как раз поэтому, вполне объективно обсуждать эту тему до сих пор трудно. С одной стороны, она ещё слишком вплетена в личный опыт, с другой - не свободна от политических обертонов.
То, что здесь происходило - скорее подготовка исследовательского поля, «выговаривание» того материала, которому только предстоит лечь в основу исследований. Речь шла в конечном счёте о корнях и природе национального самосознания, о специфике его происхождения. О том, зачем оно вообще становится нужно даже не государствам (это - отдельный вопрос), а именно людям при выстраивании собственных биографий.
Историк Марк Куповецкий (Центр библеистики и иудаики РГГУ, Москва), сам в прошлом активист движения, обратил внимание на существование «мифа о еврейском национальном возрождении»,- созданного прежде всего зарубежной - западной и израильской - историографией, «как правило, апологетической», чья первоочередная цель - «показать влияние тех или иных игроков на этом поле»: «американского еврейского истеблишмента» или «американских и еврейских правозащитников». Есть и «внутренние» мифологемы: движение представляется обычно «с точки зрения столичного интеллигента» (заметно сужающей, в свою очередь, представление о нём).
По вопросу о том, что следует понимать под еврейским национальным движением, исходной ясности тоже оказалось меньше, чем хотелось бы. М. Куповецкий предложил понимать его как «движение людей, разделявших основные идеи еврейского национального, религиозного и культурного возрождения» и (до 1917 и после 1948 года) «борьбы за достижение эмансипации», «связанных между собой прямо или опосредованно через систему личных взаимоотношений или иные, прежде всего информационные, …каналы взаимодействия». Соответственно, оно не может быть сведено ни к борьбе за выезд из СССР вообще, ни в Израиль в частности, ни к сугубо культурным (и религиозным) задачам - хотя включало в себя всё это.
Еврей из ничего: (Ре)конструирование этничности
Импульсом к возрождению движения (начало как таковое относится к к 80-м годам XIX века) считается победа Израиля в Шестидневной войне 1967 года. Но, как заметил исследователь диссидентской активности в СССР Александр Даниэль («Мемориал», Москва), сам бывший участник неофициальной периодики 1970-х: «проявления еврейского национального самосознания» в Советском Союзе не исчезали на самом деле никогда - даже тогда, когда оказывались смертельно опасными.
«Борьба с космополитизмом» с конца 1940-х стала активно напоминать людям, что они евреи, даже тем, кто готов был этого не помнить - считать себя русским или «советским», «человеком вообще». Такая позиция, между прочим, была вполне популярной: до войны среди российских евреев принадлежность к своему народу часто воспринималась как нечто глубоко провинциальное и подлежащее преодолению. Довоенный СССР строился - по крайней мере, на уровне деклараций - как интернациональное, общечеловеческое государство, где человек освобождался, среди прочего, ещё и от этнической принадлежности. Это воспринималось именно как свобода: отмена стесняющих рамок, немыслимое прежде расширение горизонтов.
В положение жертвы евреев поставили сначала фашисты, преследуя и уничтожая их именно по признаку крови, независимо от всякого «самосознания», не интересуясь ни религиозной принадлежностью, ни культурной позицией - ничем, кроме крови. После войны так же стали поступать их победители-коммунисты. Еврей был «космополитом» и врагом уже потому, что был евреем.
Память о своих корнях тем не менее сохранялась во многих семьях, хотя чаще смутная (когда после 1967-го у молодых появился активный интерес к традициям, учиться было у кого). Об этом говорили директор Израильского института политологических и социальных исследований (Иерусалим, Израиль) Элиезер Фельдман и активист еврейского национального движения, сегодня - видный израильский политик Юлий Эдельштейн.
Директор библиотеки «Мемориала», исследователь общественных движений в России ХХ в. Борис Беленкин (Москва) говорил, что в последние советские десятилетия человека просто «делали» евреем, конструировали его, как еврея, извне, простым способом (опять же не слишком интересуясь тем, что он сам выбрал бы для себя, будь у него такая возможность): «в 16 лет человек приходил в отделение милиции, и происходила некая имматрикуляция» - его «возводили в ранг еврея». Он «получал слово», которое определяло его социальную судьбу. Б. Беленкин назвал это «еврей из ничего». Э. Фельдман уточнил: «имматрикуляция» происходила куда раньше - уже в первом классе, когда маленькому человеку давали понять, что он «не такой, как все»: национальность записывалась в классном журнале - и делала человека уязвимым. «В каждом из тех, - сказал Фельдман, - кто впоследствии стал сионистом, этот сионизм родился в детстве» - как защитная реакция. То есть, в каком-то смысле был опять-таки навязан извне.
Историк и журналист Семен Чарный, исследователь истории еврейского национального движения в СССР («Мемориал», Москва) говорил о «государственном антисемитизме», который хотя и не был убийственным, как в последние сталинские годы, но биографии ломал: человеку могли отказать в приёме на работу или в университет на единственном основании известной записи в паспорте. В результате молодых людей, настроенных изначально «вполне интернационалистски» - «жёстко выкидывали»: фактически навязывали им позицию еврея и вынуждали с ней считаться. Многие это приняли как жизненную программу и наполнили своим содержанием.
Вообще, к тому, чтобы «стать» евреем, в позднесоветское время вело несколько путей. Достаточно было родиться от смешанного брака или оказаться в браке с евреем: «сколько было браков, где он еврей, а она русская, которые - абсолютно феноменальное явление! - действовали как единая еврейская семья.» (Б. Беленкин)
Во всяком случае, «еврейство» было биографическим сценарием и выстраивалось по определённым программам. Среди них - и такое как будто неожиданное «переключение гештальтов», о котором тоже говорил Беленкин: вчерашний член партии, громивший сионизм на партийных собраниях, «вдруг» приходил в ОВИР и подавал документы на выезд, не умея ни слова сказать ни о еврейской культуре, ни тем более о религии. (Понятно, что за всем этим стояли социальные, экономические, психологические, наконец, проблемы, - которые волею обстоятельств получали национальную интерпретацию.) Такое новоосознанное, почти новообретённое еврейство - бывшее пунктом уязвимости - становилось жестом непринадлежности: легальным поводом не принадлежать к данному социуму. «Еврейство» разрабатывалось как один из сценариев несогласия.
Публицистка Алла Гербер, тоже активист диссидентского и еврейского национального движения (фонд «Холокост», Москва) вспоминала: «Я, как еврейка, очень долго ею не была.» В детстве она, родившаяся в еврейской семье, даже не знала, что существует язык иврит: её никто этому не учил. И в зрелые годы, по её словам, она «не определяла себя по национальному признаку» и в 1989 году пошла в русское демократическое движение. Так, по её словам, было со многими.
Нужен был некий толчок - нередко случавшийся биографически довольно поздно - чтобы человек начал осознавать себя в «национальном» ключе, а свою биографию интерпретировать как часть национальной истории. «Мы были, - вспоминала Гербер, - на пороге выбора. Одни из нас, к числу которых принадлежала и я, решили, что они будут жить в России и делать все, что смогут, чтобы в России был демократический режим, который бы сделал жизнь евреев здесь такой же нормальной, как и жизнь любого другого народа.... И тогда пригодится знание своих традиций, своих законов, языка и т.д.». «Другие сделали другой выбор. Они стали сионистами.»
«Сионистские» дела, как заметил А. Даниэль, советское правосудие находило основания заводить уже в конце 1950-х годов. Но до известного времени то были именно одиночки. Лишь в конце 1960-х это стало заметным политическим, социальным, культурным фактом.
К пробуждению национального самосознания, говорил С. Чарный, до1967 года вело несколько «разновременных процессов» - потом они «сошлись в одной точке». Это и интерес к Израилю, который постепенно рос, в том числе «на уровне государственных высказываний», и подъём протестных настроений во второй половине 1960-х. «Разочарование русско-еврейской молодёжи» в перспективах, которые ей могла предложить советская власть, к тому времени стало уже явным. «При Хрущеве была последняя вспышка массового энтузиазма, может быть, в некоторой степени надуманная». «После его отстранения и начала заморозков брежневского времени» тем, у кого жить без идеалов не получалось, стало окончательно ясно, что надо искать другие ориентиры. В их числе оказались идеалы национального возрождения.
«Вторжение в Чехословакию в 1968 году завершает этот процесс. Масса людей, которые прежде двигались в фарватере социализма с человеческим лицом, уходят в самых разных направлениях. В основном - национальных, потому что национальные - наиболее простые.»
«Движение возражения»
Шестидневная война многих подтолкнула к тому, чтобы задуматься о своей еврейской идентичности. Более того, как заметил О. Будницкий, некоторые именно из сообщений об этой войне вообще впервые услышали о существовании государства Израиль.
Ю. Эдельштейн добавил, что после войны «количественный и качественный сдвиг» произошел не только в СССР, но и в тех странах, где евреев не преследовали. Именно тогда из Соединенных Штатов, из Англии, из Франции начали - в основном молодые - уезжать в Израиль; на улицах появились люди в кипах, чего раньше не бывало даже на Западе. В СССР же началось «нечто, до той поры невиданное»: то, что Б. Беленкин, симптоматично оговорившись, назвал «движением возражения». Это многообразное - культурное, религиозное, политическое - движение завершилось массовой эмиграцией - алией начала 90-х: как выразился вице-президент Федерации еврейских организаций и общин (Ваада) России, руководитель Департамента Евро-Азиатского еврейского конгресса (ЕАЕК) по связям с общественностью и СМИ Роман Спектор, «совершенно неожиданной и оглушившей очень многих исследователей и участников этого движения». В 1990 году в Израиль уехало почти 200 тысяч человек, в 1991 - 190 тысяч. Ни раньше, ни позже такого не было.
В советские годы, говорил С. Чарный, люди уезжали в основном не столько ради того, чтобы попасть в Израиль, сколько чтобы уехать отсюда. На рубеже 1990-х это желание ещё усилили страх погромов и крушение, прямо на глазах, государственных структур, которые могли бы обеспечить элементарную безопасность и стабильность. Израиль же, напротив, «тогда выглядел в глазах советских евреев достаточно привлекательно, а все остальные пути для выезда были закрыты». «Заметьте, с 1992 года, когда выезд упростился, а количество опасностей, реальных или воображаемых, уменьшилось - выезд упал в разы.»
Еврейское движение - с этим, кажется, никто не спорил - было «неустранимым и органическим элементом» (Р. Спектор) диссидентства. Более того, во всём «массиве» протестных движений позднесоветской эпохи оно было, пожалуй, из самых заметных. Как рассказывал исследователь советского диссидентства Геннадий Кузовкин («Мемориал», Москва), в бюллетене «Хроника текущих событий», сообщения, связанные с этим, появлялись в 57 номерах из вышедших 64-х.
С другой стороны, связи между этими движениями надо признать по меньшей мере неоднозначными. Диссидентство было лишь частным случаем мотивов участия в нём.
«Среди либералов-диссидентов, - говорил М. Куповецкий, - было распространено представление о еврейском движении как о национальном по форме и, в сущности, русском.» Это, он уверен, ошибка: «сторонники большинства течений в еврейском национальном движении» «относились к контактам с другими диссидентскими группами, мягко говоря, осторожно» (за исключением разве что тех, кто входил в него из прагматических соображений, добиваясь выезда). Идеологически же еврейские националисты были «абсолютно противопоставлены «практически всем» столичным течениям диссидентства: и русским националистам, и русским либералам, «в том числе и еврейского происхождения».
Правозащитник С. Ковалёв («Мемориал», Москва) говорил даже о «некоторой сознательно создаваемой изолированности» еврейского движения: «русские дела - это ваши дела. Мы стремимся на нашу историческую родину». (такая позиция, добавил он, встречалась даже среди зэков в лагерях, хотя и нечасто). А. Даниэль подтвердил: такова общеидеологическая установка сионизма - по крайней мере, какого-то течения внутри него, которую можно было заметить уже в начале ХХ столетия.: дела страны пребывания, страны рассеяния, дела галута нас не касаются.»
С еврейским движением, сказал он, «произошло то же, что и с другими национальными, религиозными и иными движениями»: «с крымскими татарами, с литовскими католиками, с баптистами-инициативниками…»: они заимствовали у правозащитного движения методы, фразеологию, отчасти, конечно, и ценности - но в качестве собственных инструментов.
После того, как отказы в выезде, года с 1970-го, стали массовыми, движение оказалось поглощено прежде всего вопросом об отъезде. Однако, по словам С. Ковалёва, «и это намерение в своих лучших проявлениях освящалось печатью духа». Этому были посвящены выступления историков Матвея Членова - исследователя еврейской истории в России XX в (Всемирный Конгресс Русскоязычного Еврейства, Москва) и Рашида Капланова (Центр научных работников и преподавателей иудаики в ВУЗах «Сэфер», Москва). М. Членов рассказал о неофициальной еврейской культуре в СССР во второй половине 1970-х: семинарах по еврейской истории и культуре, изучении иврита, религиозных кружках, воскресных школах, летних детских и взрослых лагерях на Черном и Балтийском море, самиздатских журналах и конкурсах еврейской песни. Р. Капланов - о попытках еврейского научного возрождения, участником которых был он сам. А директор Центра «Сэфер» Виктория Мочалова (Москва) добавила трогательную реплику о том, как люди её поколения выписывали «Биробиджанер Штерн» лишь за то, что это была газета на идиш - чтобы хотя бы так чувствовать себя приобщёнными к еврейской культуре.
Как вся эта работа связана с массовым исходом начала 1990-х -предстоит исследовать. Но факт, что вслед за тем что-то словно оборвалось. Качественный рост настолько прекратился, что это даже дало основания говорить о конце движения как такового.
То есть, на территории бывшего Союза действует много еврейских организаций; но они, сказал Р. Спектор, не привносят в то, что после Второй мировой войны осталось от еврейской жизни, «ни нового идейного, ни нового организационного содержания». Всё вошло в некоторое русло и утратило характер прорыва и открытия. Р. Спектор нашёл в этом своего рода историческую новизну. Он связал это с «необратимым процессом депопуляризации» еврейской жизни - и не только в России.
Наследие
Зато наследие по себе движение оставило значительное. Э. Фельдман сказал, что оно, перешагнув границы СССР, «стало воплощением единства еврейского народа» - не говоря уж о том, что «борьба за выезд советских евреев создала целое поколение лидеров американских и европейских еврейских организаций.» Иные из них и сегодня уверены, что это они в 1967-м начали еврейское национально-освободительное движение в СССР и более того - «их роль была главенствующей в том, что Советский Союз рухнул»; что вообще «именно евреи стали соломинкой, переломившей хребет советскому чудищу».
С этим можно спорить. Важно - и вполне неоспоримо - однако, то, что по словам А. Гербер, еврейское движение - как, впрочем, и диссидентство вообще - сыграло огромную роль в личном становлении множества людей. А С. Ковалёв обратил внимание на то, что и для него, русского, в еврейском самосознании важен «дух наднациональности», «всечеловечности», «обращённость к более высоким, нежели национальные, ценностям» - воплощённая, как ни парадоксально, именно в национальном самовосприятии.
Ольга Балла
***
22 октября 2006 года Международный исследовательский центр российского и восточноевропейского еврейства и Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал» проводили круглый стол, посвященный 40-летию возрождения еврейского национального движения в СССР (1967-1989).
Председательствовали: от Исследовательского центра российского и восточноевропейского еврейства - его академический директор Олег Будницкий; от общества «Мемориал» - его председатель Арсений Рогинский. Присутствовали как участники (по крайней мере, свидетели) движения, так и исследователи, причём и те и другие часто совмещались в одном лице (как выразился кто-то, «здесь что ни человек, то источник!»)
Задачи и трудности
Несмотря на это, а скорее, как раз поэтому, вполне объективно обсуждать эту тему до сих пор трудно. С одной стороны, она ещё слишком вплетена в личный опыт, с другой - не свободна от политических обертонов.
То, что здесь происходило - скорее подготовка исследовательского поля, «выговаривание» того материала, которому только предстоит лечь в основу исследований. Речь шла в конечном счёте о корнях и природе национального самосознания, о специфике его происхождения. О том, зачем оно вообще становится нужно даже не государствам (это - отдельный вопрос), а именно людям при выстраивании собственных биографий.
Историк Марк Куповецкий (Центр библеистики и иудаики РГГУ, Москва), сам в прошлом активист движения, обратил внимание на существование «мифа о еврейском национальном возрождении»,- созданного прежде всего зарубежной - западной и израильской - историографией, «как правило, апологетической», чья первоочередная цель - «показать влияние тех или иных игроков на этом поле»: «американского еврейского истеблишмента» или «американских и еврейских правозащитников». Есть и «внутренние» мифологемы: движение представляется обычно «с точки зрения столичного интеллигента» (заметно сужающей, в свою очередь, представление о нём).
По вопросу о том, что следует понимать под еврейским национальным движением, исходной ясности тоже оказалось меньше, чем хотелось бы. М. Куповецкий предложил понимать его как «движение людей, разделявших основные идеи еврейского национального, религиозного и культурного возрождения» и (до 1917 и после 1948 года) «борьбы за достижение эмансипации», «связанных между собой прямо или опосредованно через систему личных взаимоотношений или иные, прежде всего информационные, …каналы взаимодействия». Соответственно, оно не может быть сведено ни к борьбе за выезд из СССР вообще, ни в Израиль в частности, ни к сугубо культурным (и религиозным) задачам - хотя включало в себя всё это.
Еврей из ничего: (Ре)конструирование этничности
Импульсом к возрождению движения (начало как таковое относится к к 80-м годам XIX века) считается победа Израиля в Шестидневной войне 1967 года. Но, как заметил исследователь диссидентской активности в СССР Александр Даниэль («Мемориал», Москва), сам бывший участник неофициальной периодики 1970-х: «проявления еврейского национального самосознания» в Советском Союзе не исчезали на самом деле никогда - даже тогда, когда оказывались смертельно опасными.
«Борьба с космополитизмом» с конца 1940-х стала активно напоминать людям, что они евреи, даже тем, кто готов был этого не помнить - считать себя русским или «советским», «человеком вообще». Такая позиция, между прочим, была вполне популярной: до войны среди российских евреев принадлежность к своему народу часто воспринималась как нечто глубоко провинциальное и подлежащее преодолению. Довоенный СССР строился - по крайней мере, на уровне деклараций - как интернациональное, общечеловеческое государство, где человек освобождался, среди прочего, ещё и от этнической принадлежности. Это воспринималось именно как свобода: отмена стесняющих рамок, немыслимое прежде расширение горизонтов.
В положение жертвы евреев поставили сначала фашисты, преследуя и уничтожая их именно по признаку крови, независимо от всякого «самосознания», не интересуясь ни религиозной принадлежностью, ни культурной позицией - ничем, кроме крови. После войны так же стали поступать их победители-коммунисты. Еврей был «космополитом» и врагом уже потому, что был евреем.
Память о своих корнях тем не менее сохранялась во многих семьях, хотя чаще смутная (когда после 1967-го у молодых появился активный интерес к традициям, учиться было у кого). Об этом говорили директор Израильского института политологических и социальных исследований (Иерусалим, Израиль) Элиезер Фельдман и активист еврейского национального движения, сегодня - видный израильский политик Юлий Эдельштейн.
Директор библиотеки «Мемориала», исследователь общественных движений в России ХХ в. Борис Беленкин (Москва) говорил, что в последние советские десятилетия человека просто «делали» евреем, конструировали его, как еврея, извне, простым способом (опять же не слишком интересуясь тем, что он сам выбрал бы для себя, будь у него такая возможность): «в 16 лет человек приходил в отделение милиции, и происходила некая имматрикуляция» - его «возводили в ранг еврея». Он «получал слово», которое определяло его социальную судьбу. Б. Беленкин назвал это «еврей из ничего». Э. Фельдман уточнил: «имматрикуляция» происходила куда раньше - уже в первом классе, когда маленькому человеку давали понять, что он «не такой, как все»: национальность записывалась в классном журнале - и делала человека уязвимым. «В каждом из тех, - сказал Фельдман, - кто впоследствии стал сионистом, этот сионизм родился в детстве» - как защитная реакция. То есть, в каком-то смысле был опять-таки навязан извне.
Историк и журналист Семен Чарный, исследователь истории еврейского национального движения в СССР («Мемориал», Москва) говорил о «государственном антисемитизме», который хотя и не был убийственным, как в последние сталинские годы, но биографии ломал: человеку могли отказать в приёме на работу или в университет на единственном основании известной записи в паспорте. В результате молодых людей, настроенных изначально «вполне интернационалистски» - «жёстко выкидывали»: фактически навязывали им позицию еврея и вынуждали с ней считаться. Многие это приняли как жизненную программу и наполнили своим содержанием.
Вообще, к тому, чтобы «стать» евреем, в позднесоветское время вело несколько путей. Достаточно было родиться от смешанного брака или оказаться в браке с евреем: «сколько было браков, где он еврей, а она русская, которые - абсолютно феноменальное явление! - действовали как единая еврейская семья.» (Б. Беленкин)
Во всяком случае, «еврейство» было биографическим сценарием и выстраивалось по определённым программам. Среди них - и такое как будто неожиданное «переключение гештальтов», о котором тоже говорил Беленкин: вчерашний член партии, громивший сионизм на партийных собраниях, «вдруг» приходил в ОВИР и подавал документы на выезд, не умея ни слова сказать ни о еврейской культуре, ни тем более о религии. (Понятно, что за всем этим стояли социальные, экономические, психологические, наконец, проблемы, - которые волею обстоятельств получали национальную интерпретацию.) Такое новоосознанное, почти новообретённое еврейство - бывшее пунктом уязвимости - становилось жестом непринадлежности: легальным поводом не принадлежать к данному социуму. «Еврейство» разрабатывалось как один из сценариев несогласия.
Публицистка Алла Гербер, тоже активист диссидентского и еврейского национального движения (фонд «Холокост», Москва) вспоминала: «Я, как еврейка, очень долго ею не была.» В детстве она, родившаяся в еврейской семье, даже не знала, что существует язык иврит: её никто этому не учил. И в зрелые годы, по её словам, она «не определяла себя по национальному признаку» и в 1989 году пошла в русское демократическое движение. Так, по её словам, было со многими.
Нужен был некий толчок - нередко случавшийся биографически довольно поздно - чтобы человек начал осознавать себя в «национальном» ключе, а свою биографию интерпретировать как часть национальной истории. «Мы были, - вспоминала Гербер, - на пороге выбора. Одни из нас, к числу которых принадлежала и я, решили, что они будут жить в России и делать все, что смогут, чтобы в России был демократический режим, который бы сделал жизнь евреев здесь такой же нормальной, как и жизнь любого другого народа.... И тогда пригодится знание своих традиций, своих законов, языка и т.д.». «Другие сделали другой выбор. Они стали сионистами.»
«Сионистские» дела, как заметил А. Даниэль, советское правосудие находило основания заводить уже в конце 1950-х годов. Но до известного времени то были именно одиночки. Лишь в конце 1960-х это стало заметным политическим, социальным, культурным фактом.
К пробуждению национального самосознания, говорил С. Чарный, до1967 года вело несколько «разновременных процессов» - потом они «сошлись в одной точке». Это и интерес к Израилю, который постепенно рос, в том числе «на уровне государственных высказываний», и подъём протестных настроений во второй половине 1960-х. «Разочарование русско-еврейской молодёжи» в перспективах, которые ей могла предложить советская власть, к тому времени стало уже явным. «При Хрущеве была последняя вспышка массового энтузиазма, может быть, в некоторой степени надуманная». «После его отстранения и начала заморозков брежневского времени» тем, у кого жить без идеалов не получалось, стало окончательно ясно, что надо искать другие ориентиры. В их числе оказались идеалы национального возрождения.
«Вторжение в Чехословакию в 1968 году завершает этот процесс. Масса людей, которые прежде двигались в фарватере социализма с человеческим лицом, уходят в самых разных направлениях. В основном - национальных, потому что национальные - наиболее простые.»
«Движение возражения»
Шестидневная война многих подтолкнула к тому, чтобы задуматься о своей еврейской идентичности. Более того, как заметил О. Будницкий, некоторые именно из сообщений об этой войне вообще впервые услышали о существовании государства Израиль.
Ю. Эдельштейн добавил, что после войны «количественный и качественный сдвиг» произошел не только в СССР, но и в тех странах, где евреев не преследовали. Именно тогда из Соединенных Штатов, из Англии, из Франции начали - в основном молодые - уезжать в Израиль; на улицах появились люди в кипах, чего раньше не бывало даже на Западе. В СССР же началось «нечто, до той поры невиданное»: то, что Б. Беленкин, симптоматично оговорившись, назвал «движением возражения». Это многообразное - культурное, религиозное, политическое - движение завершилось массовой эмиграцией - алией начала 90-х: как выразился вице-президент Федерации еврейских организаций и общин (Ваада) России, руководитель Департамента Евро-Азиатского еврейского конгресса (ЕАЕК) по связям с общественностью и СМИ Роман Спектор, «совершенно неожиданной и оглушившей очень многих исследователей и участников этого движения». В 1990 году в Израиль уехало почти 200 тысяч человек, в 1991 - 190 тысяч. Ни раньше, ни позже такого не было.
В советские годы, говорил С. Чарный, люди уезжали в основном не столько ради того, чтобы попасть в Израиль, сколько чтобы уехать отсюда. На рубеже 1990-х это желание ещё усилили страх погромов и крушение, прямо на глазах, государственных структур, которые могли бы обеспечить элементарную безопасность и стабильность. Израиль же, напротив, «тогда выглядел в глазах советских евреев достаточно привлекательно, а все остальные пути для выезда были закрыты». «Заметьте, с 1992 года, когда выезд упростился, а количество опасностей, реальных или воображаемых, уменьшилось - выезд упал в разы.»
Еврейское движение - с этим, кажется, никто не спорил - было «неустранимым и органическим элементом» (Р. Спектор) диссидентства. Более того, во всём «массиве» протестных движений позднесоветской эпохи оно было, пожалуй, из самых заметных. Как рассказывал исследователь советского диссидентства Геннадий Кузовкин («Мемориал», Москва), в бюллетене «Хроника текущих событий», сообщения, связанные с этим, появлялись в 57 номерах из вышедших 64-х.
С другой стороны, связи между этими движениями надо признать по меньшей мере неоднозначными. Диссидентство было лишь частным случаем мотивов участия в нём.
«Среди либералов-диссидентов, - говорил М. Куповецкий, - было распространено представление о еврейском движении как о национальном по форме и, в сущности, русском.» Это, он уверен, ошибка: «сторонники большинства течений в еврейском национальном движении» «относились к контактам с другими диссидентскими группами, мягко говоря, осторожно» (за исключением разве что тех, кто входил в него из прагматических соображений, добиваясь выезда). Идеологически же еврейские националисты были «абсолютно противопоставлены «практически всем» столичным течениям диссидентства: и русским националистам, и русским либералам, «в том числе и еврейского происхождения».
Правозащитник С. Ковалёв («Мемориал», Москва) говорил даже о «некоторой сознательно создаваемой изолированности» еврейского движения: «русские дела - это ваши дела. Мы стремимся на нашу историческую родину». (такая позиция, добавил он, встречалась даже среди зэков в лагерях, хотя и нечасто). А. Даниэль подтвердил: такова общеидеологическая установка сионизма - по крайней мере, какого-то течения внутри него, которую можно было заметить уже в начале ХХ столетия.: дела страны пребывания, страны рассеяния, дела галута нас не касаются.»
С еврейским движением, сказал он, «произошло то же, что и с другими национальными, религиозными и иными движениями»: «с крымскими татарами, с литовскими католиками, с баптистами-инициативниками…»: они заимствовали у правозащитного движения методы, фразеологию, отчасти, конечно, и ценности - но в качестве собственных инструментов.
После того, как отказы в выезде, года с 1970-го, стали массовыми, движение оказалось поглощено прежде всего вопросом об отъезде. Однако, по словам С. Ковалёва, «и это намерение в своих лучших проявлениях освящалось печатью духа». Этому были посвящены выступления историков Матвея Членова - исследователя еврейской истории в России XX в (Всемирный Конгресс Русскоязычного Еврейства, Москва) и Рашида Капланова (Центр научных работников и преподавателей иудаики в ВУЗах «Сэфер», Москва). М. Членов рассказал о неофициальной еврейской культуре в СССР во второй половине 1970-х: семинарах по еврейской истории и культуре, изучении иврита, религиозных кружках, воскресных школах, летних детских и взрослых лагерях на Черном и Балтийском море, самиздатских журналах и конкурсах еврейской песни. Р. Капланов - о попытках еврейского научного возрождения, участником которых был он сам. А директор Центра «Сэфер» Виктория Мочалова (Москва) добавила трогательную реплику о том, как люди её поколения выписывали «Биробиджанер Штерн» лишь за то, что это была газета на идиш - чтобы хотя бы так чувствовать себя приобщёнными к еврейской культуре.
Как вся эта работа связана с массовым исходом начала 1990-х -предстоит исследовать. Но факт, что вслед за тем что-то словно оборвалось. Качественный рост настолько прекратился, что это даже дало основания говорить о конце движения как такового.
То есть, на территории бывшего Союза действует много еврейских организаций; но они, сказал Р. Спектор, не привносят в то, что после Второй мировой войны осталось от еврейской жизни, «ни нового идейного, ни нового организационного содержания». Всё вошло в некоторое русло и утратило характер прорыва и открытия. Р. Спектор нашёл в этом своего рода историческую новизну. Он связал это с «необратимым процессом депопуляризации» еврейской жизни - и не только в России.
Наследие
Зато наследие по себе движение оставило значительное. Э. Фельдман сказал, что оно, перешагнув границы СССР, «стало воплощением единства еврейского народа» - не говоря уж о том, что «борьба за выезд советских евреев создала целое поколение лидеров американских и европейских еврейских организаций.» Иные из них и сегодня уверены, что это они в 1967-м начали еврейское национально-освободительное движение в СССР и более того - «их роль была главенствующей в том, что Советский Союз рухнул»; что вообще «именно евреи стали соломинкой, переломившей хребет советскому чудищу».
С этим можно спорить. Важно - и вполне неоспоримо - однако, то, что по словам А. Гербер, еврейское движение - как, впрочем, и диссидентство вообще - сыграло огромную роль в личном становлении множества людей. А С. Ковалёв обратил внимание на то, что и для него, русского, в еврейском самосознании важен «дух наднациональности», «всечеловечности», «обращённость к более высоким, нежели национальные, ценностям» - воплощённая, как ни парадоксально, именно в национальном самовосприятии.
Ольга Балла