СВЯЗЬ ВРЕМЕН
Старый-престарый Каваль, Артуров пес, не совсем утратил нюх и слух: он первый услышал топот неподкованного коня на влажной весенней почве. Почти сразу же из чащи стремглав вылетел Мордред на Рысике, на тарпане по имени Рысий глаз. Вообще Броселианд закрытая территория, проникнуть туда очень сложно, но мальчик и конь - они здешние. Мордред здесь вырос, а Рысий глаз так и родился. Юноша спрыгивает на землю - он скакал без седла - и выпаливает:
- Государь, гунны захватили и сожгли Реймс... и еще кажется Мец...
Артур стремительно сжимает руки Мерлина.
- Учитель, я должен ехать немедленно. Может быть, встретимся еще перед битвой.
Взмах плаща - словно птица крылом - и он бежит к своему коню и оруженосцу, ожидающим возле бывшего большого дома, где жили обитатели волшебного леса, когда дети еще были детьми. Мордред, прежде чем сорваться за ним, бросается к учителю, падает перед ним на колени. Мерлин целует подростка в макушку.
- Если вернется Лионель...
- Вернется, вернется, - шепчет наставник. - Мы все соберемся здесь и все-все друг другу расскажем. Беги, береги себя, береги Короля.
Расстроенный волшебник остается один. Ведь знал, давно ждал, с часу на час, и все равно неожиданно... Ах, если бы... Проще всего заснуть, крепко, надолго... под большим теплым плащом. В своей хижине, на топчане, на мягкой шкуре. Все равно ничего нельзя изменить. Настоящая битва начнется месяца через два-три. Заснуть на полгода... на два-три...
Светящаяся душистая дымка становится блеклым, волглым туманом. Едва покрывшиеся листиками ветви кажутся облетевшими. Тянет прелой листвой, холодом. Уныние тяжело опускается на голову. Сколько молодых, горячих, сильных стягиваются сейчас в какое-то роковое место в сердце Европы, где смерть, радостно скалясь, точит ножи... конечно, эти молодые почти как один жестокие, алчные, свирепые. Или они стали такими, «услышав рев рогов призывных, зовущих на неверный след»?
Что-то копошится в траве, прорастающей сквозь прошлогоднюю листву. Прямо у ног Мерлина. Наверно, он так долго стоял молча и неподвижно, что кролики приняли его за старый замшелый пень. Ах нет, это не кролики, это ежи. Ну, ёжика так легко не испугаешь, можно нагнуться, посмотреть. Что это они делают? Катаются по земле, по опавшим с кустов зимних ягодах шиповника, ежевики, вишни?
Мерлин прекрасно знает, что ёжики не запасают в норке на зиму фруктов, нацепляя их на колючки. Зачем же они... Ах да. Они пачкаются липким кислым соком, чтобы хоть чуть-чуть избавиться от блох и клещей. Не очень-то помогает.
Старый ученый почему-то особо привязан к ёжикам. Давным-давно - да не так уж и давно, когда он нашел в лесу заблудившегося Варта (нет, это Варт его нашел, как и было предсказано) и привел в свой кабинет, у него было гнездо с новорожденными ежатами. Слепыми еще, с розовым брюшком и голубой спинкой, из которой торчали мягкие белые волоски. Он их тогда забрал с собой в замок сэра Эктора, а когда подросли, выпустил. Очень глупые зверушки. Один из них потом... да что это я... надо отвлечься. Надо думать. Надо мыслить. Мыслить на совершенно немыслимые темы...
И старик вспоминает молодость, заумные беседы наставника Блэза, огорчение своей неспособностью разделить глубину мысли и откровенное издевательство, насмешливые утешения педагога: «Не горюй, в двадцатом веке от рождения Мессии молодые человеки передразнят нас в России». Что он говорил? «Самовитое слово имеет пяти-лучевое строение и звук располагается между точками, на основе мысли, пятью осями, точно рука и морскiя звезды... Мыслимое в нем предшествует словесному, слышимому... Первый звук в отличие от других есть проволока, русло токов судьбы... Он есть как бы позвоночный столб слова. Древнему разуму просвечивались сквозь нравственные порядки вещественные силы».
Еще две странички из журнала, текст Хлебникова - «разговор Олега и Казимира», вроде бы в «Творениях» его нет.
Кажется, читабельно.
Ежи совсем разбегались, расшумелись к ночи. Лягушек ловят. Тихий, почти незримый пролетел филин. Мерлин бредет в свой кабинет. Зажигает светильник. Садится к столу, достает чернила, перо, книгу.
- Государь, гунны захватили и сожгли Реймс... и еще кажется Мец...
Артур стремительно сжимает руки Мерлина.
- Учитель, я должен ехать немедленно. Может быть, встретимся еще перед битвой.
Взмах плаща - словно птица крылом - и он бежит к своему коню и оруженосцу, ожидающим возле бывшего большого дома, где жили обитатели волшебного леса, когда дети еще были детьми. Мордред, прежде чем сорваться за ним, бросается к учителю, падает перед ним на колени. Мерлин целует подростка в макушку.
- Если вернется Лионель...
- Вернется, вернется, - шепчет наставник. - Мы все соберемся здесь и все-все друг другу расскажем. Беги, береги себя, береги Короля.
Расстроенный волшебник остается один. Ведь знал, давно ждал, с часу на час, и все равно неожиданно... Ах, если бы... Проще всего заснуть, крепко, надолго... под большим теплым плащом. В своей хижине, на топчане, на мягкой шкуре. Все равно ничего нельзя изменить. Настоящая битва начнется месяца через два-три. Заснуть на полгода... на два-три...
Светящаяся душистая дымка становится блеклым, волглым туманом. Едва покрывшиеся листиками ветви кажутся облетевшими. Тянет прелой листвой, холодом. Уныние тяжело опускается на голову. Сколько молодых, горячих, сильных стягиваются сейчас в какое-то роковое место в сердце Европы, где смерть, радостно скалясь, точит ножи... конечно, эти молодые почти как один жестокие, алчные, свирепые. Или они стали такими, «услышав рев рогов призывных, зовущих на неверный след»?
Что-то копошится в траве, прорастающей сквозь прошлогоднюю листву. Прямо у ног Мерлина. Наверно, он так долго стоял молча и неподвижно, что кролики приняли его за старый замшелый пень. Ах нет, это не кролики, это ежи. Ну, ёжика так легко не испугаешь, можно нагнуться, посмотреть. Что это они делают? Катаются по земле, по опавшим с кустов зимних ягодах шиповника, ежевики, вишни?
Мерлин прекрасно знает, что ёжики не запасают в норке на зиму фруктов, нацепляя их на колючки. Зачем же они... Ах да. Они пачкаются липким кислым соком, чтобы хоть чуть-чуть избавиться от блох и клещей. Не очень-то помогает.
Старый ученый почему-то особо привязан к ёжикам. Давным-давно - да не так уж и давно, когда он нашел в лесу заблудившегося Варта (нет, это Варт его нашел, как и было предсказано) и привел в свой кабинет, у него было гнездо с новорожденными ежатами. Слепыми еще, с розовым брюшком и голубой спинкой, из которой торчали мягкие белые волоски. Он их тогда забрал с собой в замок сэра Эктора, а когда подросли, выпустил. Очень глупые зверушки. Один из них потом... да что это я... надо отвлечься. Надо думать. Надо мыслить. Мыслить на совершенно немыслимые темы...
И старик вспоминает молодость, заумные беседы наставника Блэза, огорчение своей неспособностью разделить глубину мысли и откровенное издевательство, насмешливые утешения педагога: «Не горюй, в двадцатом веке от рождения Мессии молодые человеки передразнят нас в России». Что он говорил? «Самовитое слово имеет пяти-лучевое строение и звук располагается между точками, на основе мысли, пятью осями, точно рука и морскiя звезды... Мыслимое в нем предшествует словесному, слышимому... Первый звук в отличие от других есть проволока, русло токов судьбы... Он есть как бы позвоночный столб слова. Древнему разуму просвечивались сквозь нравственные порядки вещественные силы».
Еще две странички из журнала, текст Хлебникова - «разговор Олега и Казимира», вроде бы в «Творениях» его нет.
Кажется, читабельно.
Ежи совсем разбегались, расшумелись к ночи. Лягушек ловят. Тихий, почти незримый пролетел филин. Мерлин бредет в свой кабинет. Зажигает светильник. Садится к столу, достает чернила, перо, книгу.