ТОМАС РИФМАЧ (тот самый, что полюбился королеве фей. XIII век). - XVIII серия
Часть третья МЭГ
В зеленый шелк обут был Том,
В зеленый бархат был одет.
И про него в краю родном
Никто не знал семь долгих лет.
не люблю я, когда замечают, что слух у меня уже не тот, но куда же денешься, правда, она правда и есть. Хотя старый человек и по-другому может узнать, что да как. Пес у огня напрягся, уши навострил, но не встревожился и к двери пошел спокойно, так я поняла, что не чужой пришел, еще раньше, чем гость в дверь колотить начал.
Распахиваю я дверь и вижу, на что уж и надеяться перестала: стоит мой Том, Томас Рифмач, жив-здоров и разодет в зеленое, ровно князь какой. И я, дура старая, стою перед ним и плачу.
- Том, - говорю, - Том, а мы уж думали, ты мертвый!
А он молчит, только объятия мне навстречу раскрыл. Я и забыть успела, какой он высокий, щекой к нему прижалась, и пахнет от него травами, каких я за всю жизнь не встречала. Теплый. А сердце стучит часто-часто.
Наконец я из объятий его высвободилась. Но он, все одно, не отпускает меня, за руки держит и рассматривает то так, то эдак. А я на него смотрю, а вид-то у него странный, нездешний, и от роскоши прямо глаза слепит.
- Мэг, - говорит, - какая ж ты красивая!
- А ты все такой же! В холмах сгинул, и ни словечка от тебя за все годы, а теперь подлизываешься, чтоб я тебя, значит, так вот и простила.
Я болтаю себе без умолку, а сама думаю: странный явился, тихий, то ли ошарашенный, то ли изголодавшийся какой. Страшновато: а ну как дух,
Врагом насланный. Где был - неведомо, да и вообще ничего не сказал толком. Ну в свое время сам все расскажет. И я решила говорить с ним, как со всяким гостем. Когда б и откуда ни шел - с холмов или из замка - пришел он ко мне, и я уж буду такой, какая есть.
- У нас только овес и остался, вот, если хочешь, можешь помочь месить, тут ты как раз вовремя. Только одежду смени, а то больно хороша она у тебя. Вещи твои старые я сберегла, не все, правда, вон, в дубовом сундуке лежат. Смейся, коли хочешь, только не смогла я с ними расстаться.
- Над чем же смеяться? - это он мне. - Я ведь не сказал, когда вернусь. И не было меня, наверное… довольно долго?
Я прямо похолодела, заслышав такие речи.
- Полных семь лет прошло, сердечко мое, - отвечаю, - семь лет, до денечка, с той поры, как ты ушел в Эйлдонские Холмы и не возвратился больше.
- Полных семь лет, - повторяет он. - А не семь дней, часом? И не семь недель? Она сказала, что выполнит обещание, но она плохо понимает, что такое время… Я все надеялся, что она ошибется.
«Она сказала»! Очень мне не хотелось спрашивать, но куда денешься.
- Том, - говорю, - милый мой, где ж это тебя носило?
Он сжал мои ладони в своих.
- Она сказала, все тамошнее покажется мне сном, а я не мог понять, почему, раз я прожил там столько времени. А как только вернулся, вдохнул запах палых листьев на склонах холмов, увидел тебя и твои руки в морщинах, и стол этот, а в трещины мука набилась… и тамошнее стало ненастоящим, словно его и не было никогда - нет, словно его и быть не могло.
- Может, так оно и есть, - осторожно говорю я. Он всегда был скор на выдумки; а после этих приключений, гляжу, у моего Рифмача мудрость прорезалась, как у настоящего поэта. - Ну, сделанного не воротишь. Иди-ка, садись. По-моему, поесть чего-нибудь тебе не помешает.
Не знаю, что тут смешного, только он расхохотался. Сел, а потом опять как вскочит.
- Дай-ка я сначала сниму эту нелепую одежду.
- Очень даже красивая одежда, - одернула я его, - и на диво тебе к лицу. Погоди, пусть Гэвин на тебя поглядит - то-то глаза вытаращит.
- Ох, слава Богу, - Том мой вздыхает облегченно, - значит, он жив. А я спрашивать боюсь -. ты ведь ничего про него не сказала - вдруг, думаю…
- Или ты смотреть разучился? - говорю, а сама подаю ему сыр, овсяные лепешки и яблоки. - Вот же его палка, на виду стоит, и корзинка, значит, он плетет, я-то не умею.
Если бы Гэвина не было, все стало бы по-другому. Томас мог бы вообще вернуться к пустому дому…
- Мэг, - говорит он, - прости меня. Конечно, все было бы по-другому.
- За что простить-то? - отвечаю я сердито. Я не то, что Гэвин, зря ворчать не буду, только кому же понравится, коли его мысли читают. - Чем по пустякам прощения просить, ешь-ка лучше.
Он послушно начал резать яблоко. Изрезал тоненькими ломтиками, а есть не торопится.
Он, наверное, раньше меня услышал, что Гэвин идет. Плечи расправил, крошки с колен смахнул и вообще жевать перестал.
Гэвин идет себе, насвистывает «Не опоздай на свадьбу», это из старых песенок Тома, открывает дверь и мне кричит. А Тома он, значит, пока не видит, глаза у него со света еще не привыкли.
- Мэгги, ты же сама сколько раз говорила, что если одна дома, так запираться будешь.
- Так не одна я сегодня, - отвечаю, а Томас на нас обоих глазами так и зыркает.
- Кто у нас? - Гэвин поворачивается и замирает, как громом пораженный, а потом говорит тихо-тихо, словно какую зверушку в холмах выслеживает:
- Томас, это ты, паренек?
- Кому же еще быть, - Томас стоит, не шелохнется. Гэвина он всегда побаивался. Муженек мой меж тем поближе подбирается.
- Долгонько же тебя не было - набралось, поди, чего нам порассказать. Знаешь, что мы-то думали…
- Да, - голос у Тома напрягся, - знаю. Мэг мне рассказала. И за это тоже прошу прощения. Я непременно послал бы вам весточку, если б мог.
- Ну годы не слишком плохо с тобой обошлись,
- Гэвин ворчит немножко, сердится, что Томас от рассказа увернулся. Не каждый день воскресают из мертвых; каждому интересно узнать, как это делается. Гэвин повесил плащ сушиться и сел к огню руки отогреть.
- Спасибо, - только и сказал Том и опять принялся за яблоко.
- Женщина, поди? - вроде как между прочим спрашивает Гэвин.
- Да. Женщина.
- Красивая, надо полагать?
- Очень.
- И богатая.
- Точно.
- Чего ж тогда ты от нее ушел?
- Мне домой хотелось, - тихо говорит Том.
- Домой, - повторил Гэвин и вроде помягчал малость. - Она, что же, чужая была?
- Гэвин, - перебила я его, - оставь мальчика в покое. Том, ты вроде хотел переодеться. Пойдем-ка. - Я вынула его вещи из сундука, сунула их ему и выпроводила за дверь.
Гэвин сидит, ему вслед смотрит.
- Так-так, - говорит. - Вот оно как, значит. Я принялась его уговаривать, быстро и тихо, чтобы Рифмач не слышал.
- Понимаю, миленький, тебе это против шерсти, только дай ему в себя прийти. Ты ж не хуже меня Томаса знаешь. Для него слова - и еда, и питье. Подождем, еще наслушаемся его рассказов.
- Да не в рассказах дело, - грустно отвечает мой Гэвин, - где он шлялся все это время, ты мне скажи?
- Гэвин, - сказала я, сжимая его руку, словно так будет больше веры моим словам, - он говорит, что был в Эльфийской Земле.
- Значит, его дама… - Гэвин задохнулся. И тут же подскочил на месте, даже испугал меня. Со стороны холмов донесся топот копыт. Этим летом в наших краях кое-кому стало мало своей земли, вот они и начали отнимать добро у соседей, нет чтоб своим хозяйством жить.
Мы подошли к двери и смотрели, как эта шайка идет по нашей земле. Том тоже вышел и ждал их, совершенно безоружный.
- Томас, - сказала я, и. горло у меня перехватило, - иди-ка ты в дом. Этим людям закон не писан - пусть заберут, что им надо, и уходят.
- Заприте дверь, - говорит нам Том, - и ждите меня внутри.
Но мы остались стоять, где стояли, Гэвин только покрепче свою дубину перехватил.
Вожак осадил коня перед Рифмачом. Огромный такой верзила, средних лет с черной бородой, а за ним - десяток конных, и все вооружены.
- Это еще кто? - спрашивает. - Принц с холмов или герольд чей, а может, и вовсе поэт?
- И то, и другое, и третье, - спокойно так отвечает наш менестрель. - Горе тебе, Блэквел, ибо не пойдет награбленное тебе впрок, и ты умрешь прежде, чем увидишь Карлейль. Младший из сыновей твоих, что сидит сейчас на коленях у няньки, станет главой рода твоего, ибо только его сыновья обретут твое имя.
Вожак позеленел, что головка сыра.
- Тебе бы так, колдун подзаборный! Отвороти от меня свои проклятья.
- Поворачивай коня и поезжай своей дорогой, - говорит ему Томас. - По эту сторону реки ноги твоей больше не будет. Так говорят уста, не знающие лжи.
Вожак поднял руку в кожаной перчатке, вся ватага повернулась и начала подниматься на холм. Рифмач стоял и смотрел, пока они не скрылись с глаз.
Гэвина любопытство одолело, он страсть как чудеса любит, ну и спрашивает мой муженек:
- Чего ж ты нам сразу не сказал, что провидцем стал?
- Я не знал, - с радостным облегчением говорит Томас. - Блэквела я просто узнал, я его видел как-то раз в Роксбурге. Петух да и только!
- А остальное?..
- Остальное - правда. Он едет в Карлейль на какую-то встречу; да только конь его упадет и сбросит его раньше, чем он туда доберется.
- «Уста, не знающие лжи», - повторила я его собственные слова. - Ну да ладно! У тебя ведь, поди, дела в этих краях? Погостишь у нас?
- Я… я не знаю.
- Так мы тебе всегда рады, - гудит Гэвин. Том усмехнулся:
- Спасибо на добром слове.
- Пошли-ка в дом, - заворчала я на них. А ты, Томас, пошел бы переоделся, а то греха не оберешься.
Томас переоделся и стал совсем прежним Томасом. Я свернула его красивый наряд и прибрала на самое дно сундука.
Мы вдвоем занимались хлебами, и вдруг он проговорил:
- Хорошо! - и долго нюхал теплое тесто. - Ты не представляешь, как это хорошо - делать что-нибудь настоящее, когда рядом горит настоящий огонь, а вокруг - настоящие люди.
Время от времени он забывался и начинал напевать. Мы с Гэвином тут же настораживали уши, думая про себя: «Может, это музыка эльфов», да только каждый раз это оказывалось что-то знакомое. А он, заметив наше внимание, тут же замолкал. Только один раз послышалось что-то действительно новое - про девушку, которая переоделась мужчиной и стала слугой короля, и мотив был странный. Когда Том замолчал, Гэвин не выдержал.
- Что это за песню ты сейчас мурлыкал? Новая?
- Наверное, новая. Ее последней я пел… - он не договорил и принялся яростно месить тесто, словно ненароком проболтался.
- Где пел-то? - спросил Гэвин. Таких страданий он отродясь не ведал.
- В зале. Где пришлось петь.
Рифмачу явно не нравились подобные расспросы. Я начинала догадываться, в чем дело, и не очень-то меня радовали эти мысли.
Гэвин зашел с другой стороны.
- А знаешь, тут твой приятель цыган пару раз заходил, все про тебя спрашивал, никак не хотел верить, что мы не знаем, куда ты подевался. Даже грозился власти на нас напустить, - Том улыбнулся. - А когда и это не помогло, предложил нам серебряное кольцо, чтобы мы показали ему твое убежище, а еще лучше - кое-что тебе передали.
- Помочь мы ему ничем не могли, но он все равно оставил кольцо у нас, - объяснила я. - Сказал, что следующей весной заглянет. Только с тех пор прошло четыре года.
Я вымыла руки и пошла к печке - у нас там в закутке кирпича не хватает, вроде как тайник - вытащила тряпицу. Серебро потемнело от времени.
- Мрачнее ада, - проговорил Томас, едва коснувшись его. - Оно - с руки Лилиас Драммонд. В несчастье, в скорбях, беременная четвертым ребенком, думая о том, что Эррол ее не любит, а семья его убила меня, отдавала она это кольцо… - Он стиснул кольцо в кулаке и поднял голову. Лицо у него стало пепельно-серым. - Она мертва.
Я высвободила кольцо у него из пальцев и быстренько убрала с глаз, засунула в карман фартука, и все.
- Ты точно знаешь? - спросила я, лишь бы он ответил что-нибудь и вышел из своего столбняка.
- Конечно, точно. Она умерла родами. Это была девочка. Проклятый Бевис!
- Он же не знал, - сказала я, сама удивляясь тому, что защищаю цыгана. - Он хотел помочь ей.
- Зато теперь знает. Понятно, почему он не возвращался больше - зачем, раз Лилиас умерла? Вы ведь сказали ему, что я пропал, почему же он не поверил? - Томас почти требовал ответа.
- Из-за арфы, - объяснила я. - В первый раз как пришел, он увидел твою арфу. Ну и решил, что ты, значит, неподалеку. А потом пришел второй раз, арфа все еще здесь была, не могли же мы ее продать…
- Да только я-то ему сказал, что продали! - встрял Гэвин. - Но этот разбойник никому на слово не верит…
- Ты - честный человек, - сказала я мужу, - вот он и понял, что ты пытаешься соврать. Да-да, Том, здесь твоя арфа. Я ее завернула, чтобы холод или сырость не попортили.
Я поднялась на чердак и, пока по лестнице лезла, все время ощущала кольцо этой бедной Лилиас Драммонд. Том сначала принял у меня арфу, словно дитя малое, и только потом попридержал лестницу, чтобы мне способней слезать было.
Он осторожно развернул свое сокровище, зажмурился и чуть-чуть подержал арфу на коленях, потом поднял руки и заиграл.
Звук был ужасный: слабые, провисшие струны завыли не в лад. Томас вскочил, как ошпаренный.
- Она расстроилась! - в ярости крикнул он. - Проклятая деревяшка никуда не годится!
- Что ж, у тебя и ключа для настройки при себе нет? - раздумчиво спросил Гэвин. Глаза у арфиста вспыхнули.
- Конечно, нет! Сколько лет он мне вовсе не нужен был!
У меня аж сердце заболело, когда он начал проклинать арфу, которую раньше так любил.
Он поднял инструмент над головой, словно в арфе была причина всех его бед. Я протянула руку, удерживая его.
Внезапно Томас повернулся и посмотрел в окно на далекие холмы.
- Только не сейчас, - с болью заговорил он. - Зачем же сейчас? - Мы сидели, как ледяные. - Вам, поди, нравится, - заговорил он снова, и в голосе еще звучала ярость. - Или вы ничего не слышите?
- Слышим? Нет, ничего.
- Трубы! Эльфийские трубы! Всадники гонят какую-то добычу. - Он наклонил голову, словно прислушиваясь. - Может, чью-то бедную душу травят.
- Том, милый, - сказала я, поднимаясь, чтобы откинуть с его с лица непослушные волосы, - это же морок. Дай-ка мне арфу и посиди спокойно.
Он только головой качает.
- Тут вы ничем не поможете.
- Запру двери, - с угрюмым видом говорит Гэвин. - Во второй раз они тебя не получат.
- Вы не понимаете… оно все еще со мной, Я ушел, но все такое чужое… О Мэг, - он вдруг взял мое лицо в ладони, но, по-моему, даже не видел меня, - Мэг, у меня были фонтан и сад, полный цветов… И такие одежды, и лошади, и драгоценности, и огни, каких вы отродясь не видывали…
- Все прошло, - я своими руками прижала его ладони, - все уже прошло. Оставайся с нами.
- Мэг, - он взглянул на нас почти с мольбой, - Гэвин, вы и правда хотите, чтобы я пожил у вас?
Гэвин глядит на меня, а у меня в глазах слезы, вот-вот разревусь, как девчонка.
- Мне всегда хотелось, чтоб ты жил с нами, - сказала я и поняла, что человек, который говорит одну правду, по крайней мере знает, когда и другие ее говорят.
ЭЛЛЕН КАШНЕР
В зеленый шелк обут был Том,
В зеленый бархат был одет.
И про него в краю родном
Никто не знал семь долгих лет.
не люблю я, когда замечают, что слух у меня уже не тот, но куда же денешься, правда, она правда и есть. Хотя старый человек и по-другому может узнать, что да как. Пес у огня напрягся, уши навострил, но не встревожился и к двери пошел спокойно, так я поняла, что не чужой пришел, еще раньше, чем гость в дверь колотить начал.
Распахиваю я дверь и вижу, на что уж и надеяться перестала: стоит мой Том, Томас Рифмач, жив-здоров и разодет в зеленое, ровно князь какой. И я, дура старая, стою перед ним и плачу.
- Том, - говорю, - Том, а мы уж думали, ты мертвый!
А он молчит, только объятия мне навстречу раскрыл. Я и забыть успела, какой он высокий, щекой к нему прижалась, и пахнет от него травами, каких я за всю жизнь не встречала. Теплый. А сердце стучит часто-часто.
Наконец я из объятий его высвободилась. Но он, все одно, не отпускает меня, за руки держит и рассматривает то так, то эдак. А я на него смотрю, а вид-то у него странный, нездешний, и от роскоши прямо глаза слепит.
- Мэг, - говорит, - какая ж ты красивая!
- А ты все такой же! В холмах сгинул, и ни словечка от тебя за все годы, а теперь подлизываешься, чтоб я тебя, значит, так вот и простила.
Я болтаю себе без умолку, а сама думаю: странный явился, тихий, то ли ошарашенный, то ли изголодавшийся какой. Страшновато: а ну как дух,
Врагом насланный. Где был - неведомо, да и вообще ничего не сказал толком. Ну в свое время сам все расскажет. И я решила говорить с ним, как со всяким гостем. Когда б и откуда ни шел - с холмов или из замка - пришел он ко мне, и я уж буду такой, какая есть.
- У нас только овес и остался, вот, если хочешь, можешь помочь месить, тут ты как раз вовремя. Только одежду смени, а то больно хороша она у тебя. Вещи твои старые я сберегла, не все, правда, вон, в дубовом сундуке лежат. Смейся, коли хочешь, только не смогла я с ними расстаться.
- Над чем же смеяться? - это он мне. - Я ведь не сказал, когда вернусь. И не было меня, наверное… довольно долго?
Я прямо похолодела, заслышав такие речи.
- Полных семь лет прошло, сердечко мое, - отвечаю, - семь лет, до денечка, с той поры, как ты ушел в Эйлдонские Холмы и не возвратился больше.
- Полных семь лет, - повторяет он. - А не семь дней, часом? И не семь недель? Она сказала, что выполнит обещание, но она плохо понимает, что такое время… Я все надеялся, что она ошибется.
«Она сказала»! Очень мне не хотелось спрашивать, но куда денешься.
- Том, - говорю, - милый мой, где ж это тебя носило?
Он сжал мои ладони в своих.
- Она сказала, все тамошнее покажется мне сном, а я не мог понять, почему, раз я прожил там столько времени. А как только вернулся, вдохнул запах палых листьев на склонах холмов, увидел тебя и твои руки в морщинах, и стол этот, а в трещины мука набилась… и тамошнее стало ненастоящим, словно его и не было никогда - нет, словно его и быть не могло.
- Может, так оно и есть, - осторожно говорю я. Он всегда был скор на выдумки; а после этих приключений, гляжу, у моего Рифмача мудрость прорезалась, как у настоящего поэта. - Ну, сделанного не воротишь. Иди-ка, садись. По-моему, поесть чего-нибудь тебе не помешает.
Не знаю, что тут смешного, только он расхохотался. Сел, а потом опять как вскочит.
- Дай-ка я сначала сниму эту нелепую одежду.
- Очень даже красивая одежда, - одернула я его, - и на диво тебе к лицу. Погоди, пусть Гэвин на тебя поглядит - то-то глаза вытаращит.
- Ох, слава Богу, - Том мой вздыхает облегченно, - значит, он жив. А я спрашивать боюсь -. ты ведь ничего про него не сказала - вдруг, думаю…
- Или ты смотреть разучился? - говорю, а сама подаю ему сыр, овсяные лепешки и яблоки. - Вот же его палка, на виду стоит, и корзинка, значит, он плетет, я-то не умею.
Если бы Гэвина не было, все стало бы по-другому. Томас мог бы вообще вернуться к пустому дому…
- Мэг, - говорит он, - прости меня. Конечно, все было бы по-другому.
- За что простить-то? - отвечаю я сердито. Я не то, что Гэвин, зря ворчать не буду, только кому же понравится, коли его мысли читают. - Чем по пустякам прощения просить, ешь-ка лучше.
Он послушно начал резать яблоко. Изрезал тоненькими ломтиками, а есть не торопится.
Он, наверное, раньше меня услышал, что Гэвин идет. Плечи расправил, крошки с колен смахнул и вообще жевать перестал.
Гэвин идет себе, насвистывает «Не опоздай на свадьбу», это из старых песенок Тома, открывает дверь и мне кричит. А Тома он, значит, пока не видит, глаза у него со света еще не привыкли.
- Мэгги, ты же сама сколько раз говорила, что если одна дома, так запираться будешь.
- Так не одна я сегодня, - отвечаю, а Томас на нас обоих глазами так и зыркает.
- Кто у нас? - Гэвин поворачивается и замирает, как громом пораженный, а потом говорит тихо-тихо, словно какую зверушку в холмах выслеживает:
- Томас, это ты, паренек?
- Кому же еще быть, - Томас стоит, не шелохнется. Гэвина он всегда побаивался. Муженек мой меж тем поближе подбирается.
- Долгонько же тебя не было - набралось, поди, чего нам порассказать. Знаешь, что мы-то думали…
- Да, - голос у Тома напрягся, - знаю. Мэг мне рассказала. И за это тоже прошу прощения. Я непременно послал бы вам весточку, если б мог.
- Ну годы не слишком плохо с тобой обошлись,
- Гэвин ворчит немножко, сердится, что Томас от рассказа увернулся. Не каждый день воскресают из мертвых; каждому интересно узнать, как это делается. Гэвин повесил плащ сушиться и сел к огню руки отогреть.
- Спасибо, - только и сказал Том и опять принялся за яблоко.
- Женщина, поди? - вроде как между прочим спрашивает Гэвин.
- Да. Женщина.
- Красивая, надо полагать?
- Очень.
- И богатая.
- Точно.
- Чего ж тогда ты от нее ушел?
- Мне домой хотелось, - тихо говорит Том.
- Домой, - повторил Гэвин и вроде помягчал малость. - Она, что же, чужая была?
- Гэвин, - перебила я его, - оставь мальчика в покое. Том, ты вроде хотел переодеться. Пойдем-ка. - Я вынула его вещи из сундука, сунула их ему и выпроводила за дверь.
Гэвин сидит, ему вслед смотрит.
- Так-так, - говорит. - Вот оно как, значит. Я принялась его уговаривать, быстро и тихо, чтобы Рифмач не слышал.
- Понимаю, миленький, тебе это против шерсти, только дай ему в себя прийти. Ты ж не хуже меня Томаса знаешь. Для него слова - и еда, и питье. Подождем, еще наслушаемся его рассказов.
- Да не в рассказах дело, - грустно отвечает мой Гэвин, - где он шлялся все это время, ты мне скажи?
- Гэвин, - сказала я, сжимая его руку, словно так будет больше веры моим словам, - он говорит, что был в Эльфийской Земле.
- Значит, его дама… - Гэвин задохнулся. И тут же подскочил на месте, даже испугал меня. Со стороны холмов донесся топот копыт. Этим летом в наших краях кое-кому стало мало своей земли, вот они и начали отнимать добро у соседей, нет чтоб своим хозяйством жить.
Мы подошли к двери и смотрели, как эта шайка идет по нашей земле. Том тоже вышел и ждал их, совершенно безоружный.
- Томас, - сказала я, и. горло у меня перехватило, - иди-ка ты в дом. Этим людям закон не писан - пусть заберут, что им надо, и уходят.
- Заприте дверь, - говорит нам Том, - и ждите меня внутри.
Но мы остались стоять, где стояли, Гэвин только покрепче свою дубину перехватил.
Вожак осадил коня перед Рифмачом. Огромный такой верзила, средних лет с черной бородой, а за ним - десяток конных, и все вооружены.
- Это еще кто? - спрашивает. - Принц с холмов или герольд чей, а может, и вовсе поэт?
- И то, и другое, и третье, - спокойно так отвечает наш менестрель. - Горе тебе, Блэквел, ибо не пойдет награбленное тебе впрок, и ты умрешь прежде, чем увидишь Карлейль. Младший из сыновей твоих, что сидит сейчас на коленях у няньки, станет главой рода твоего, ибо только его сыновья обретут твое имя.
Вожак позеленел, что головка сыра.
- Тебе бы так, колдун подзаборный! Отвороти от меня свои проклятья.
- Поворачивай коня и поезжай своей дорогой, - говорит ему Томас. - По эту сторону реки ноги твоей больше не будет. Так говорят уста, не знающие лжи.
Вожак поднял руку в кожаной перчатке, вся ватага повернулась и начала подниматься на холм. Рифмач стоял и смотрел, пока они не скрылись с глаз.
Гэвина любопытство одолело, он страсть как чудеса любит, ну и спрашивает мой муженек:
- Чего ж ты нам сразу не сказал, что провидцем стал?
- Я не знал, - с радостным облегчением говорит Томас. - Блэквела я просто узнал, я его видел как-то раз в Роксбурге. Петух да и только!
- А остальное?..
- Остальное - правда. Он едет в Карлейль на какую-то встречу; да только конь его упадет и сбросит его раньше, чем он туда доберется.
- «Уста, не знающие лжи», - повторила я его собственные слова. - Ну да ладно! У тебя ведь, поди, дела в этих краях? Погостишь у нас?
- Я… я не знаю.
- Так мы тебе всегда рады, - гудит Гэвин. Том усмехнулся:
- Спасибо на добром слове.
- Пошли-ка в дом, - заворчала я на них. А ты, Томас, пошел бы переоделся, а то греха не оберешься.
Томас переоделся и стал совсем прежним Томасом. Я свернула его красивый наряд и прибрала на самое дно сундука.
Мы вдвоем занимались хлебами, и вдруг он проговорил:
- Хорошо! - и долго нюхал теплое тесто. - Ты не представляешь, как это хорошо - делать что-нибудь настоящее, когда рядом горит настоящий огонь, а вокруг - настоящие люди.
Время от времени он забывался и начинал напевать. Мы с Гэвином тут же настораживали уши, думая про себя: «Может, это музыка эльфов», да только каждый раз это оказывалось что-то знакомое. А он, заметив наше внимание, тут же замолкал. Только один раз послышалось что-то действительно новое - про девушку, которая переоделась мужчиной и стала слугой короля, и мотив был странный. Когда Том замолчал, Гэвин не выдержал.
- Что это за песню ты сейчас мурлыкал? Новая?
- Наверное, новая. Ее последней я пел… - он не договорил и принялся яростно месить тесто, словно ненароком проболтался.
- Где пел-то? - спросил Гэвин. Таких страданий он отродясь не ведал.
- В зале. Где пришлось петь.
Рифмачу явно не нравились подобные расспросы. Я начинала догадываться, в чем дело, и не очень-то меня радовали эти мысли.
Гэвин зашел с другой стороны.
- А знаешь, тут твой приятель цыган пару раз заходил, все про тебя спрашивал, никак не хотел верить, что мы не знаем, куда ты подевался. Даже грозился власти на нас напустить, - Том улыбнулся. - А когда и это не помогло, предложил нам серебряное кольцо, чтобы мы показали ему твое убежище, а еще лучше - кое-что тебе передали.
- Помочь мы ему ничем не могли, но он все равно оставил кольцо у нас, - объяснила я. - Сказал, что следующей весной заглянет. Только с тех пор прошло четыре года.
Я вымыла руки и пошла к печке - у нас там в закутке кирпича не хватает, вроде как тайник - вытащила тряпицу. Серебро потемнело от времени.
- Мрачнее ада, - проговорил Томас, едва коснувшись его. - Оно - с руки Лилиас Драммонд. В несчастье, в скорбях, беременная четвертым ребенком, думая о том, что Эррол ее не любит, а семья его убила меня, отдавала она это кольцо… - Он стиснул кольцо в кулаке и поднял голову. Лицо у него стало пепельно-серым. - Она мертва.
Я высвободила кольцо у него из пальцев и быстренько убрала с глаз, засунула в карман фартука, и все.
- Ты точно знаешь? - спросила я, лишь бы он ответил что-нибудь и вышел из своего столбняка.
- Конечно, точно. Она умерла родами. Это была девочка. Проклятый Бевис!
- Он же не знал, - сказала я, сама удивляясь тому, что защищаю цыгана. - Он хотел помочь ей.
- Зато теперь знает. Понятно, почему он не возвращался больше - зачем, раз Лилиас умерла? Вы ведь сказали ему, что я пропал, почему же он не поверил? - Томас почти требовал ответа.
- Из-за арфы, - объяснила я. - В первый раз как пришел, он увидел твою арфу. Ну и решил, что ты, значит, неподалеку. А потом пришел второй раз, арфа все еще здесь была, не могли же мы ее продать…
- Да только я-то ему сказал, что продали! - встрял Гэвин. - Но этот разбойник никому на слово не верит…
- Ты - честный человек, - сказала я мужу, - вот он и понял, что ты пытаешься соврать. Да-да, Том, здесь твоя арфа. Я ее завернула, чтобы холод или сырость не попортили.
Я поднялась на чердак и, пока по лестнице лезла, все время ощущала кольцо этой бедной Лилиас Драммонд. Том сначала принял у меня арфу, словно дитя малое, и только потом попридержал лестницу, чтобы мне способней слезать было.
Он осторожно развернул свое сокровище, зажмурился и чуть-чуть подержал арфу на коленях, потом поднял руки и заиграл.
Звук был ужасный: слабые, провисшие струны завыли не в лад. Томас вскочил, как ошпаренный.
- Она расстроилась! - в ярости крикнул он. - Проклятая деревяшка никуда не годится!
- Что ж, у тебя и ключа для настройки при себе нет? - раздумчиво спросил Гэвин. Глаза у арфиста вспыхнули.
- Конечно, нет! Сколько лет он мне вовсе не нужен был!
У меня аж сердце заболело, когда он начал проклинать арфу, которую раньше так любил.
Он поднял инструмент над головой, словно в арфе была причина всех его бед. Я протянула руку, удерживая его.
Внезапно Томас повернулся и посмотрел в окно на далекие холмы.
- Только не сейчас, - с болью заговорил он. - Зачем же сейчас? - Мы сидели, как ледяные. - Вам, поди, нравится, - заговорил он снова, и в голосе еще звучала ярость. - Или вы ничего не слышите?
- Слышим? Нет, ничего.
- Трубы! Эльфийские трубы! Всадники гонят какую-то добычу. - Он наклонил голову, словно прислушиваясь. - Может, чью-то бедную душу травят.
- Том, милый, - сказала я, поднимаясь, чтобы откинуть с его с лица непослушные волосы, - это же морок. Дай-ка мне арфу и посиди спокойно.
Он только головой качает.
- Тут вы ничем не поможете.
- Запру двери, - с угрюмым видом говорит Гэвин. - Во второй раз они тебя не получат.
- Вы не понимаете… оно все еще со мной, Я ушел, но все такое чужое… О Мэг, - он вдруг взял мое лицо в ладони, но, по-моему, даже не видел меня, - Мэг, у меня были фонтан и сад, полный цветов… И такие одежды, и лошади, и драгоценности, и огни, каких вы отродясь не видывали…
- Все прошло, - я своими руками прижала его ладони, - все уже прошло. Оставайся с нами.
- Мэг, - он взглянул на нас почти с мольбой, - Гэвин, вы и правда хотите, чтобы я пожил у вас?
Гэвин глядит на меня, а у меня в глазах слезы, вот-вот разревусь, как девчонка.
- Мне всегда хотелось, чтоб ты жил с нами, - сказала я и поняла, что человек, который говорит одну правду, по крайней мере знает, когда и другие ее говорят.
ЭЛЛЕН КАШНЕР