золото несёшь? - поделись; мил человек; отчество-фамилия Ксюхи; попутчики (Сибирь, начало XX века)
идёт Устин один по тайге.
- Золото несёшь? - вдруг слышатся голоса. И выходят на тропу бородатые мужики. Глаза, как уголья. Рубахи в шматках бурой глины.
- Золото несёшь? Ха-ха, поделись.
- Чего?
- Золото, говорю.
- Какое там золото у бедного крестьянина? Нет у меня золота, добрые люди. Богом клянусь.
- Богом? А ну, Филимон, пошарь у него за пазухой.
И Филимон - в плечах косая сажень, зубищи точно у лошади - расстёгивает ворот Устиновой рубахи и тащит из-за пазухи заветный узелок.
- Так-то нет у тебя золота? А ну, Филимон…
И Филимон - глаза зелёные как у кошки, ручищи мохнатые, словно в шубёнках - вытаскивает из-за голенища нож.
- А… а… а…
- Сватушка, родненький, што такое с тобой? Сватушка, - пугалась разбуженная Аграфена. - Может, испить подать?
Устин мычал, хватался рукой за грудь. Тут узелок. «Слава те господи. Цел».
- Устин Силантьевич, - слышится в темноте.
- Кто меня кличет?
Устин озирается. Никто никогда не величал его Устином Силантьевичем. Приятно слышать такое.
- Устин Силантьевич, что прикажете за золото ваше?
- Прикажете? Гм… Мне бы того… хомут, - говорит, а сам пугается своей смелости. За этот махонький кусочек и вдруг хомут.
- Отложите хомут Устину Силантьевичу. И самый наипервейший, наборный, - распоряжается купец в синей суконной поддёвке. По животу протянута золотая цепь. На широком лице угодливая улыбка. - ещё чего прикажете, Устин Силантьевич?
- Может, уздечку? А ежели плуг…
Съезжая изба (- участок сельской полиции. - germiones_muzh.). Голые стены. Длинная лавка, а на лавке Устин. Руки и ноги привязаны. Рубаха завёрнута на голову.
- Где взял фальшивое золото?
- Нашёл я. Нашёл. Вот перед богом.
- Перед богом? А ну-ка всыпь ему сотню горячих…
Свистит в воздухе розга, и острая боль пронизывает тело Устина.
- А-а-а…
- Егор, проснись ты, - будит мужа испуганная Аграфена. - Сватушка занеможил, кажись.
И так всю ночь.
Встал Устин разбитый, словно его цепами измолотили. Аграфена суетилась у печки.
- Вы, мужики, без меня поешьте. Мне постирушку надо кончать. Ты, сватушка, не уедешь, поди, не простившись-то?
- Рази такое можно?
- Угощайтесь, чем бог послал, а я побегу. Эй, сарынь (- малышня. - germiones_muzh.)! Кыш на улицу. Капа, забери Петюшку с собой.
У Капы глаза-сливинки. Выцветшее платьишко до пят. И Оленька такая же, только побольше. Петюшка в одной рубахе. Чуть пуп прикрыт.
- Давай, сват, похмелимся. - Егор выливает в деревянные мисочки крепкую брагу, подвигает к Устину ломоть свежего хлеба, мелко нарезанную и густо посоленную колбу, куски отварной свеженины.
- Можно. Будем здоровы.
После третьего повторения Устин осторожно глянул на улицу. Никого. Притворил дверь. Вынул из-за пазухи узелок. Развернул. Испытующе посмотрел на Егора и положил на стол заветную крупинку размером в горошину.
- Это по-твоему што?
Егор повертел в руках. Попробовал на зуб.
- Как што? Золото.
- Настоящее?
Дыхание у Устина перехватило. Во рту - словно неделю не пил. Плеснул из туеска медовухи в миску. Рывком, расплескивая брагу, поднёс миску ко рту. Захлебнулся. Закашлялся. Потом осторожно вынул вторую крупинку, размером в боб.
- А это што?
- Тоже золото.
- Не путаешь?
- Как можно, сватушка, ежели я на золоте килу (- грыжу. - germiones_muzh.) себе нажил.
- А это? - и положил перед Егором жёлтое яичко, то самое что Ксюша первым нашла.
- Откуда у тебя эстолько?
- Чего? - замкнулся Устин. Насупился - Так, случай пришёлся.
Егор с затаённой думкой перебирал лежащие на столе золотинки.
- Ишь, хрусткое какое. Веское. На наших приисках такого ни в жисть нету. У нас больше шероховатое аль площатое. А это как кованое. И цвет вроде малость скрасна. Да ты не новый ли ключ нашёл? А? Чего молчишь, сватушка?
Устин думал. Всё одно открываться кому-то надо. Золото мыть - не пахать. Особая сноровка нужна. Так пусть сват помощником будет, и выдохнул:
- Вроде нашёл, Егорша.
- Где?
Насторожил прямодушный вопрос.
- Чево?
- Где ключ, говорю?
- Да как тебе обсказать. Далеко. Вот ежели самому идти, так может ещё и найду, а обсказать не берусь. Путаная дорога.
- Возьми меня в пай. Только с хлебом у меня плоховато. Дашь взаймы, пока мыть не начнем?
- А сколь время-то ждать?
- Уж какой ключ. Может неделю, может месяц, а может и два…
- Два? - прикинул в уме: «Пять ртов у Егора». Хошь не хошь - восемь пудов надо». Вздохнул. - Как золото будем делить?
- Как водится. По паям. На рабочие руки.
- Дык ключ-то мой.
- Это старатели не считают. Ну можно тебе ещё один пай зачесть за ключ. По рукам? Седлай лошадей, поедем в контору. Сдадим золото и сразу накупим што надо. Лопаты, кайлы, опять же железа на крючья для тюрюков.
…Управляющий прииском раздраженно ходил из угла в угол по тесному кабинету.
- Идиот. Боже мой, какой идиот. Вырвать ружье из рук хозяйского сына. «Не могу видеть глумления над человеком». Да какое твоё собачье дело до чужих людей? И Ваницкий хорош - «немедленно выгнать». Как его выгонишь? Он же ссыльный, приписан к нашему прииску. И руки золотые. Без него на промывальной машине зарез.
Дверь приоткрылась.
- Кто там? - закричал управляющий. - Вон!
Дверь захлопнулась. Но тут же вновь приоткрылась, и показалось испуганное лицо приказчика. Управляющий швырнул в дверь пустую чернильницу.
- Я, кажется, ясно сказал…
- Никак не можно потом… Золото новое принесли… Вы наказывали - хоть в полночь.
- Чего ж ты молчишь? Тащи его сюда и деньги на оплату тащи. Ж-живо!
«Новое золото! Может быть, новый ключ! Эх, как оно вовремя!»
Совсем недавно управляющего пригласил в свой кабинет Ваницкий. Посадил в глубокое кресло, налил рюмочку смирновки.
- Закуси сардинкой, господин управляющий. Ну как? Хороша? Хочешь ещё рюмочку?
Выпил. Похвалил:
- Хороша.
- Хороша? - Аркадий Илларионович дружески похлопал управляющего по колену и вдруг, как хлыстом, ожег - Хозяйскую сардинку мы любим, хозяйскую смирновочку мимо рта не пронесём, а хозяйские интересы пусть чёрт соблюдает?
Управляющий поперхнулся.
- Это как понимать? В каком смысле?
- В самом прямом. Другие прииски у меня растут, на других приисках новые ключи открывают, а у тебя? Управляющий есть, - загнул палец, - прихлебателей в конторе, как сельдей в бочке, - загнул второй палец, - а новых запасов золота, - сложил кукиш и поднёс его к самым глазам управляющего, - вот. Может быть, у тебя есть новый ключ на примете? Может быть, приятный сюрприз хозяину приготовил, с-сударь!
Вспоминая разговор с хозяином, управляющий вытер платком повлажневший лоб. Что он только не делал в последние годы. Сколько направлял в тайгу отрядов на поиски золота, сколько спирта влил в глотки приискателей, о которых ходил слушок, будто новые золотоносные ключи знают. Часами выслушивал их пьяную болтовню. Сам с ними ездил в тайгу. Сам! На лыжах ходил. И всё без толку.
Приказчик ввёл в кабинет Устина, положил на стол кучку денег, отошёл и замер у порога. Устин оробело щурился от яркого света, от сверканья крашеного пола. Взглянув на рослого, важного барина, стоявшего у большого полированного стола, оробел ещё больше.
- Здравствуй. Как звать тебя?
- Устином.
- А по батюшке?
«Сон в руку», - подумал Устин. Ответил степенно:
- Отец мой Силантием был.
- Садись, Устин Силантьевич. Откуда ты к нам приехал?
- Чего?
- Деревни какой?
Вопросы следуют один за другим. Управляющий не отрывает от Устина взгляда. Тот совсем теряется.
- Рогачёвские мы.
- Рогачёвский? Хорошее село. Знаю. И люди там все хорошие. Да ты присаживайся. Откуда золото у тебя?
- Чего?
- Золото, говорю, откуда?
- Прохожий дал.
- Да ну? За что ж он тебе его подарил?
- Чего?.. - не дождавшись второго вопроса, ответил - За фатеру. Жил у меня. Харчился.
- Откуда он сам, не знаешь?
- Да мы без интереса. Попросился ночевать. А откуда он - нам ни к чему.
- Богатый, видно, прохожий…
- Чего?
- Прохожий, спрашиваю, богатый?
- Да кто его знает. Прохожий и всё.
- И долго он у тебя жил?
- Не особо. Если б долго, так, поди, знал, откуда он и куда.
- Врёшь ты всё. С каких это пор в деревне за ночлег полсотни отваливать стали? А?
Устин молчал… Плеснула мысль: «Полсотни? Батюшки, сколько». И сразу другая: «Попался. Как дурень попался. Да кто ж его знал, что эти три золотинки полсотни стоят?»
А управляющий так, между прочим, повернулся к приказчику и говорит:
- Помнишь того мужичка? Лицо, как у святого угодника, а посидел полгода в клоповнике у пристава, оказалось, пристукнул кого-то в дороге, и вся недолга. Золото-то у него такое же было. Точь-в-точь.
Мороз пробежал по спине Устина.
- Я не такой, ваше скородье. Я…
- Знаю, что не такой, - перебил управляющий. - Поэтому и говорю с тобой по-хорошему… Пока господин пристав ещё почивает.
- Ваша скородь, да зачем же нам пристав? Невинен я.
- Как же невинен? Нашёл новый ключ с золотом и скрываешь, а тут земля Кабинета его императорского величества. От кого скрываешь? От самого государя? Тебе вроде нехорошо стало. Может, водички хлебнешь?
- Сделайте милость… дайте…
- Ты хороший мужик, Устин Силантьевич. У тебя семья, дети. Хозяйство. Подумай о них. - Управляющий наклонился к Устину и доверительно зашептал - У нашей конторы есть разрешение искать золото. Можно так сделать, будто это ты не самовольно копал, а по договору с нами. Мы тебе ещё за работу заплатим.
Мысли Устина мешались.
- Ну, возьми свои деньги и подписывай договор, - наседал управляющий.
- Чего?
- Договор, говорю.
- Я, ваша скородь, неграмотный, - мялся Устин, пряча в карман деньги.
- Крестом подпиши, а мы свидетелей позовем, и вся недолга. Как называется ключ?
- Не знаю. Вот как перед богом.
- Не знаешь? Ну так и запишем - ключ Безымянный.
- Безымянный, - изумился Устин. Откуда управляющий знает, как называется ключ, где Ксюша нашла золото?
- Безымянный, - повторил управляющий. - Безымянный впадает…
- Сударь, подойдите к окну на минутку.
Голос спокойный. Даже любезный, а управляющий изменился в лице.
- Слушаю вас, Аркадий Илларионович.
Ваницкий в шёлковой белой рубахе, подпоясанной шнурочным пояском с кистями, в соломенной шляпе, стоял шагах в трёх от окна и большим пальцем показывал за спину.
- Он ещё здесь? С-сударь!
- Аркадий Илларионович, поверьте, я сразу приказал ему уходить, - и закричал вдогонку сутулому человеку в чёрном, что встал вчера между Валерием и Егором - Эй, немедленно с прииска! Если ещё раз увижу…
- Послушайте, - шептал приказчик побагровевшему управляющему, - кто без него на золотомойной машине работать будет? К тому же он ссыльный. По нашей просьбе приписан к прииску.
- По нашей же просьбе его и отпишут. Немедленно… Вон!
Этот крик словно отрезвил Устина. Он выбежал на крыльцо, к которому были привязаны две его лошади. Махнул через перила, оторвал поводья и, поднимая густую пыль, сразу перевёл лошадей в мах. Мелькнула зелёная крыша магазина, приземистые бараки, землянки, кресты на кладбище и покосившаяся церквушка. Далеко позади осталась грохочущая громада золотомойной машины и жёлтая яма разреза. А Устин всё гнал и гнал. Отъехав версты три, резко свернул с тропы в глухую тайгу.
Радостное ощущение свободы охватило Устина. С широких, раскидистых ветвей пихт бородой свисают пасмы сероватого мха. Трава зелёными стрелами протыкает прошлогоднюю прелую ветошь. Призывно, полный любовного томления свистит бурундук. Он потерял подругу и беспокойно мечется по земле, пушит чёрный хвост, стрелой взбирается по стволу, стрелой спускается обратно и свистит, свистит.
Никогда не думал Устин, что запахи тайги, свист одуревшего от любви бурундука могут доставить ему такую вот радость.
Свобода!
А в кармане пятьдесят рублей. Устин вытащил их. Пересчитал. Пятьдесят пять и сорок четыре копейки. Это цена урожая с двух десятин. Так там нужно пахать, боронить, жать, молотить, везти в город, искать покупателя. Целое лето работы! А тут - полдня побродил с Ксюхой в ручье и пятьдесят пять целковых. Сбывается сон. Новый хомут! Новые литовки! Новая корова-ведёрница! Новая лошадь!
Когда прошла первая радость, рассчитал поточнее и получилось, что на лошадь не хватит. А если вздорожали литовки - теперь, в войну, всё дорожает - то и на корову не хватит.
Тускнеет радость.
- Ну, что б найти золотнику поболе. Или ещё хоть одну. Махонькую, - горюет Устин. - Где там. Посля сколь дней ходил по ключу, все камни перевернул - ничего не нашёл. Без сноровки не возьмешь. Надо Егоршу звать.
Решил Устин ночью вернуться на прииск. Никто не заметит. Благо, землянка сватова с самого краю стоит. И нехорошо уезжать не простившись с Егором и Аграфеной. По всему видать, вчерась из последнего угощали…
Устин сидел, притаившись в пихтаче, как вдруг донеслась до него песня, задумчивая, протяжная. Кто-то пел:
…Где золото роют в горах,
бродяга судьбу проклиная…
Тронула песня Устина. Он тоже тащился среди нахмуренных гор, где моют это самое золото. И ему приходится скрываться от людей. Приподнялся из-за кустов, выглянул.
По дороге шёл высокий человек в чёрной косоворотке с мелкими белыми пуговицами. На голове рыжая шляпа с большими полями, на плече суковатая палка, а на ней за спиной узелок. Лицо смуглое. Нос большой, утюгом, и под ним, почти закрывая рот, пушистые усы с сединой. Что-то располагающее было во всей фигуре чернявого: не то глубоко посаженные глаза отсвечивали теплинкой, не то эта сутулость делала его вроде своим, домашним.
«Он! Чернявый! Тот самый, которого с прииска сегодня выгнали».
Вспомнил Устин и шепот приказчика: «Кто без него на золотомойной машине работать будет…». Никогда не тянуло Устина к людям, а тут потянуло.
- Бог поможа, паря, шагать-то, - окликнул он.
Прохожий остановился. Перекинул на другое плечо узелок.
- Кто зовет?
- Ходите сюда, мил человек. Отдохнем. А то малость и перекусим, што бог послал.
Напевен, своеобразен и привлекателен кержацкий говор Устина. Он то сыплет скороговоркой, как дьячок на клиросе, бросая слова горстями, словно горох, то неожиданно растянет какой-то звук. Не просто растянет, а как-то по-птичьему, с коленцами, переборами: па-аря-я.
Прохожий слушал Устина, пытаясь запомнить каждый звук, эти удивительные птичьи посвисты и коленца.
Они и утянули его с дороги в тайгу.
У ручья, под отцветшей черемухой, Устин примял густую траву. Разостлал на земле потник. Новый знакомый развязал узелок, достал соль и буханку хлеба. Устин добавил из вьючных сум калач, варёной картошки, нарвал у ключа сочной, хрустящей колбы, принёс котелок холодной воды и время от времени, изучающе, исподлобья посматривал на нового знакомого. Тот стоял у потника на коленях и резал хлеб.
Устин протянул руку, чтоб вырвать нож. Хотел прикрикнуть: «Тело христово режешь», но пообмяк. Можно прикрикнуть на Михея, Сёмшу, а этот, чернявый, хоть и выгнан с прииска, вроде бы не ровня. Отдернул руку и невольно залюбовался его неторопливыми, уверенными движениями. Обычно хлеб режут рывками, вроде бы пилят ножом. Новый знакомый прикладывал нож к краю буханки, щурил немного глаза и одним движением отсекал ровный ломоть.
- Сноровисто у вас получается.
- Чего, чего, а ножом работать умею, - рассмеялся незнакомец, поднял голову и взглянул на Устина. - Ты чего меня выкаешь?
- Так вы ж по обличию вроде бы барин.
- Какой тебе барин, - и показал руки с мозолями, с вьевшейся несмываемой копотью. - Меня зовут Иван Иванович, а тебя как?
- Устином.
- А по отчеству?
- Кого по отчеству? Меня? Отца-то Силантием звали, да кто нашего брата по отчеству кличет? Даже чудно. Устин - вот и всё. Устин Рогачёв.
- Так что ж ты стоишь, Устин Силантьевич Рогачёв. Садись. Хлеб нарезан.
- Мы резаного не едим.
Устин отломил от калача кусок. Иван Иванович присел на корточки. В одной руке хлеб, в другой колба, локти уперты в колени и кажется, будто сидит он на стуле, а перед ним стол.
- Неловко, поди, на кукорках-то?
- Привык. Когда золото моешь лотком от восхода и до захода, сидишь на корточках у воды. Другой раз сядешь в бараке на лавку, кажется высоко, неудобно. И руки обе свободны. Видишь?
Иван Иванович ел удивительно аппетитно. Хлеб густо солил. Откусив, замирал на мгновенье, чуть приметно щурил глаза, смотрел на ломоть и глубоко вдыхал аромат поджаренной корочки. Он и пил, наслаждаясь каждым глотком чистой, студёной воды.
Устин смотрел на Ивана Ивановича и ему начинало казаться, что действительно хлеб сегодня вкуснее, вода запашистее, а колба сочнее чем обычно. Незнакомец нравился ему всё больше и больше.
- Пошто тебя сёдни хозяин прогнал?
- Характером не сошлись, вот и побрёл человек по белому свету в поисках нового хомута для собственной шеи, - Иван Иванович посолил картошку, откусил, улыбнулся одними губами. - Ты, кажется, тоже характером не сошелся? Не то с приказчиком, не то с управляющим? М-мда… Нелегко найти на земле справедливость. Ой, нелегко.
Жил Устин, пахал, сеял, косил, поливал потом землю. В страду убирал урожай. Зимой белковал, или готовил дрова на продажу. День за днём текла жизнь, и ни разу он не задумался, как живут люди, есть ли на земле справедливость. Времени не было думать. Сейчас вспомнил управляющего и вскипел от обиды. Как коршун налетел. И выдохнул:
- Господи, неужто на всем белом свете человек человека гнетет?
По тому, как Устин, ожидая ответа, подался всем телом вперёд, Иван Иванович понял: кто-то крепко его обидел. Скрытен иной человек в горе, не любит чтоб чужая рука бередила незажившие раны, поэтому Иван Иванович ни о чем не спросил Устина, а только сказал:
- Есть и похуже.
- Хуже нашего? Видно, люди так и родятся злыми? Вот, к примеру, сусед у меня. Всю жисть спину гнул над сохой, а досыта наедался рази во сне да ещё на поминках. Намеднись он вроде бы ключ с золотом разыскал. Где разыскал, не ведаю, но вроде богатое золото. Тут бы и счастье. Так нет, пристав на него, управитель на него: где этот ключ, а то, грит, на каторгу. Суседу, значит, и своим попуститься жалко, и на каторгу не охота. Вот оно как.
- Этому горю, Устин Силантьевич, не трудно помочь. Скажи-ка соседу, - чуть усмехнулся в густые усы, - пусть сейчас же оформляет заявку, берёт горный отвод и работает в своё удовольствие.
Устин не поверил:
- Да ну? Не шуткуешь? Неужто так запросто?
- Не очень уж просто, но если взяться с умом, то не очень и сложно. Передай, Устин Силантьевич, своему соседу…
Долго рассказывал Иван Иванович, где нужно оформить заявку и как её написать, и как поставить заявочные столбы, чтоб никакой пристав, никакой управляющий не могли отнять прииск.
Светлеет Устин. «Залучить бы мне этого мужика в Рогачёво. А то у Егора пять душ. Надо кормить, а посля два пая золота отделяй. Вон какая махина. С каждого рубля двадцать пять копеек. Эко, куда хватил. А ещё сват…»
- Иван Иваныч, а может того… помог бы суседу на первое время. Хрестьяне мы. Пахать, боронить, сеять - могём. А вот как к золоту приступить, не знаем. Уж сусед не обидит…
- А ты у соседа в компаньонах?
- Чего? - поперхнулся Устин.
Иван Иванович рассмеялся.
- Такая уж, видно, наша Россия, где каждый должен таиться, хитрить. Спасибо, Устин Силантьевич, я поживу с тобой с удовольствием. Только уговор - вперёд не хитрить. Давай я тебе напишу и заявку. Да не бойся, не буду выспрашивать, где этот ключ. Напишу всё как нужно, а для названия ключа и адреса свободное место оставлю. Там, в городе, тебе эту строчку заполнят. - Достал бумагу и карандаш. - Так, значит. Ну рассказывай по порядку, кто нашёл, как и когда?
- Дык шла Ксюха через ключ да ненароком увидала махоньку золотинку…
- Кто это Ксюха?
- Приемыш. Сирота у меня живёт.
- Так… Как её отчество, фамилия?
- Чьи? Ксюхи-то? Дык - Филаретовна, а фамилие, как и у нас - Рогачёва. А нашто это вам?
- В заявке должно быть точно указано, кто и когда, при каких обстоятельствах впервые обнаружил золото. Значит, нашла его Ксения Филаретовна Рогачёва.
- Истинно так. Приемная дочь, - кивал головой Устин.
Спрятав заявку в карман, он обнял Ивана Ивановича.
- Хороший ты человек! Садись на лошадь, и тронем. Уж на дороге спохватился, что мало знает о новом товарище. Спросил:
- Иван Иванович, ты откуда прибыл в наши места-то?
- С каторги.
- Да ну? - опешил Устин и схватился за пазуху, где лежали пятьдесят пять рублей сорок копеек.
Позади раздался конский топот.
«Слава те господи! Кто-то едет. Все не один на один с каторжанином…»
Три седока на взмыленных лошадях поравнялись с Устином. Двое по обличию приискатели, а третий вроде купец. Конь под ним статный. Седло отделано серебром. Лицо у купца широкое, точно блин, и приметное: на правом глазу бельмо.
Купец был явно обрадован встречей.
- Здравствуйте, божьи страннички. Здравствуйте. - Он придержал коня, поехал рядом с Устином. - Попутчики, значит, будем? С народом по таёжной дорожке всегда веселей. Правду я говорю, а?
Рассмеялся. А единственным глазом оглядел Ивана Ивановича и еле удержался, чтоб не нахмуриться. «Каторжник пошто к Устину пристал?»
Аркадий Илларионович Ваницкий садился обедать. Налил себе водки, поднял рюмку, тихонько сказал:
- За успех! Чтоб Сысой не упустил Устина…
ВЛАДИСЛАВ ЛЯХНИЦКИЙ «ЗОЛОТАЯ ПУЧИНА»
- Золото несёшь? - вдруг слышатся голоса. И выходят на тропу бородатые мужики. Глаза, как уголья. Рубахи в шматках бурой глины.
- Золото несёшь? Ха-ха, поделись.
- Чего?
- Золото, говорю.
- Какое там золото у бедного крестьянина? Нет у меня золота, добрые люди. Богом клянусь.
- Богом? А ну, Филимон, пошарь у него за пазухой.
И Филимон - в плечах косая сажень, зубищи точно у лошади - расстёгивает ворот Устиновой рубахи и тащит из-за пазухи заветный узелок.
- Так-то нет у тебя золота? А ну, Филимон…
И Филимон - глаза зелёные как у кошки, ручищи мохнатые, словно в шубёнках - вытаскивает из-за голенища нож.
- А… а… а…
- Сватушка, родненький, што такое с тобой? Сватушка, - пугалась разбуженная Аграфена. - Может, испить подать?
Устин мычал, хватался рукой за грудь. Тут узелок. «Слава те господи. Цел».
- Устин Силантьевич, - слышится в темноте.
- Кто меня кличет?
Устин озирается. Никто никогда не величал его Устином Силантьевичем. Приятно слышать такое.
- Устин Силантьевич, что прикажете за золото ваше?
- Прикажете? Гм… Мне бы того… хомут, - говорит, а сам пугается своей смелости. За этот махонький кусочек и вдруг хомут.
- Отложите хомут Устину Силантьевичу. И самый наипервейший, наборный, - распоряжается купец в синей суконной поддёвке. По животу протянута золотая цепь. На широком лице угодливая улыбка. - ещё чего прикажете, Устин Силантьевич?
- Может, уздечку? А ежели плуг…
Съезжая изба (- участок сельской полиции. - germiones_muzh.). Голые стены. Длинная лавка, а на лавке Устин. Руки и ноги привязаны. Рубаха завёрнута на голову.
- Где взял фальшивое золото?
- Нашёл я. Нашёл. Вот перед богом.
- Перед богом? А ну-ка всыпь ему сотню горячих…
Свистит в воздухе розга, и острая боль пронизывает тело Устина.
- А-а-а…
- Егор, проснись ты, - будит мужа испуганная Аграфена. - Сватушка занеможил, кажись.
И так всю ночь.
Встал Устин разбитый, словно его цепами измолотили. Аграфена суетилась у печки.
- Вы, мужики, без меня поешьте. Мне постирушку надо кончать. Ты, сватушка, не уедешь, поди, не простившись-то?
- Рази такое можно?
- Угощайтесь, чем бог послал, а я побегу. Эй, сарынь (- малышня. - germiones_muzh.)! Кыш на улицу. Капа, забери Петюшку с собой.
У Капы глаза-сливинки. Выцветшее платьишко до пят. И Оленька такая же, только побольше. Петюшка в одной рубахе. Чуть пуп прикрыт.
- Давай, сват, похмелимся. - Егор выливает в деревянные мисочки крепкую брагу, подвигает к Устину ломоть свежего хлеба, мелко нарезанную и густо посоленную колбу, куски отварной свеженины.
- Можно. Будем здоровы.
После третьего повторения Устин осторожно глянул на улицу. Никого. Притворил дверь. Вынул из-за пазухи узелок. Развернул. Испытующе посмотрел на Егора и положил на стол заветную крупинку размером в горошину.
- Это по-твоему што?
Егор повертел в руках. Попробовал на зуб.
- Как што? Золото.
- Настоящее?
Дыхание у Устина перехватило. Во рту - словно неделю не пил. Плеснул из туеска медовухи в миску. Рывком, расплескивая брагу, поднёс миску ко рту. Захлебнулся. Закашлялся. Потом осторожно вынул вторую крупинку, размером в боб.
- А это што?
- Тоже золото.
- Не путаешь?
- Как можно, сватушка, ежели я на золоте килу (- грыжу. - germiones_muzh.) себе нажил.
- А это? - и положил перед Егором жёлтое яичко, то самое что Ксюша первым нашла.
- Откуда у тебя эстолько?
- Чего? - замкнулся Устин. Насупился - Так, случай пришёлся.
Егор с затаённой думкой перебирал лежащие на столе золотинки.
- Ишь, хрусткое какое. Веское. На наших приисках такого ни в жисть нету. У нас больше шероховатое аль площатое. А это как кованое. И цвет вроде малость скрасна. Да ты не новый ли ключ нашёл? А? Чего молчишь, сватушка?
Устин думал. Всё одно открываться кому-то надо. Золото мыть - не пахать. Особая сноровка нужна. Так пусть сват помощником будет, и выдохнул:
- Вроде нашёл, Егорша.
- Где?
Насторожил прямодушный вопрос.
- Чево?
- Где ключ, говорю?
- Да как тебе обсказать. Далеко. Вот ежели самому идти, так может ещё и найду, а обсказать не берусь. Путаная дорога.
- Возьми меня в пай. Только с хлебом у меня плоховато. Дашь взаймы, пока мыть не начнем?
- А сколь время-то ждать?
- Уж какой ключ. Может неделю, может месяц, а может и два…
- Два? - прикинул в уме: «Пять ртов у Егора». Хошь не хошь - восемь пудов надо». Вздохнул. - Как золото будем делить?
- Как водится. По паям. На рабочие руки.
- Дык ключ-то мой.
- Это старатели не считают. Ну можно тебе ещё один пай зачесть за ключ. По рукам? Седлай лошадей, поедем в контору. Сдадим золото и сразу накупим што надо. Лопаты, кайлы, опять же железа на крючья для тюрюков.
…Управляющий прииском раздраженно ходил из угла в угол по тесному кабинету.
- Идиот. Боже мой, какой идиот. Вырвать ружье из рук хозяйского сына. «Не могу видеть глумления над человеком». Да какое твоё собачье дело до чужих людей? И Ваницкий хорош - «немедленно выгнать». Как его выгонишь? Он же ссыльный, приписан к нашему прииску. И руки золотые. Без него на промывальной машине зарез.
Дверь приоткрылась.
- Кто там? - закричал управляющий. - Вон!
Дверь захлопнулась. Но тут же вновь приоткрылась, и показалось испуганное лицо приказчика. Управляющий швырнул в дверь пустую чернильницу.
- Я, кажется, ясно сказал…
- Никак не можно потом… Золото новое принесли… Вы наказывали - хоть в полночь.
- Чего ж ты молчишь? Тащи его сюда и деньги на оплату тащи. Ж-живо!
«Новое золото! Может быть, новый ключ! Эх, как оно вовремя!»
Совсем недавно управляющего пригласил в свой кабинет Ваницкий. Посадил в глубокое кресло, налил рюмочку смирновки.
- Закуси сардинкой, господин управляющий. Ну как? Хороша? Хочешь ещё рюмочку?
Выпил. Похвалил:
- Хороша.
- Хороша? - Аркадий Илларионович дружески похлопал управляющего по колену и вдруг, как хлыстом, ожег - Хозяйскую сардинку мы любим, хозяйскую смирновочку мимо рта не пронесём, а хозяйские интересы пусть чёрт соблюдает?
Управляющий поперхнулся.
- Это как понимать? В каком смысле?
- В самом прямом. Другие прииски у меня растут, на других приисках новые ключи открывают, а у тебя? Управляющий есть, - загнул палец, - прихлебателей в конторе, как сельдей в бочке, - загнул второй палец, - а новых запасов золота, - сложил кукиш и поднёс его к самым глазам управляющего, - вот. Может быть, у тебя есть новый ключ на примете? Может быть, приятный сюрприз хозяину приготовил, с-сударь!
Вспоминая разговор с хозяином, управляющий вытер платком повлажневший лоб. Что он только не делал в последние годы. Сколько направлял в тайгу отрядов на поиски золота, сколько спирта влил в глотки приискателей, о которых ходил слушок, будто новые золотоносные ключи знают. Часами выслушивал их пьяную болтовню. Сам с ними ездил в тайгу. Сам! На лыжах ходил. И всё без толку.
Приказчик ввёл в кабинет Устина, положил на стол кучку денег, отошёл и замер у порога. Устин оробело щурился от яркого света, от сверканья крашеного пола. Взглянув на рослого, важного барина, стоявшего у большого полированного стола, оробел ещё больше.
- Здравствуй. Как звать тебя?
- Устином.
- А по батюшке?
«Сон в руку», - подумал Устин. Ответил степенно:
- Отец мой Силантием был.
- Садись, Устин Силантьевич. Откуда ты к нам приехал?
- Чего?
- Деревни какой?
Вопросы следуют один за другим. Управляющий не отрывает от Устина взгляда. Тот совсем теряется.
- Рогачёвские мы.
- Рогачёвский? Хорошее село. Знаю. И люди там все хорошие. Да ты присаживайся. Откуда золото у тебя?
- Чего?
- Золото, говорю, откуда?
- Прохожий дал.
- Да ну? За что ж он тебе его подарил?
- Чего?.. - не дождавшись второго вопроса, ответил - За фатеру. Жил у меня. Харчился.
- Откуда он сам, не знаешь?
- Да мы без интереса. Попросился ночевать. А откуда он - нам ни к чему.
- Богатый, видно, прохожий…
- Чего?
- Прохожий, спрашиваю, богатый?
- Да кто его знает. Прохожий и всё.
- И долго он у тебя жил?
- Не особо. Если б долго, так, поди, знал, откуда он и куда.
- Врёшь ты всё. С каких это пор в деревне за ночлег полсотни отваливать стали? А?
Устин молчал… Плеснула мысль: «Полсотни? Батюшки, сколько». И сразу другая: «Попался. Как дурень попался. Да кто ж его знал, что эти три золотинки полсотни стоят?»
А управляющий так, между прочим, повернулся к приказчику и говорит:
- Помнишь того мужичка? Лицо, как у святого угодника, а посидел полгода в клоповнике у пристава, оказалось, пристукнул кого-то в дороге, и вся недолга. Золото-то у него такое же было. Точь-в-точь.
Мороз пробежал по спине Устина.
- Я не такой, ваше скородье. Я…
- Знаю, что не такой, - перебил управляющий. - Поэтому и говорю с тобой по-хорошему… Пока господин пристав ещё почивает.
- Ваша скородь, да зачем же нам пристав? Невинен я.
- Как же невинен? Нашёл новый ключ с золотом и скрываешь, а тут земля Кабинета его императорского величества. От кого скрываешь? От самого государя? Тебе вроде нехорошо стало. Может, водички хлебнешь?
- Сделайте милость… дайте…
- Ты хороший мужик, Устин Силантьевич. У тебя семья, дети. Хозяйство. Подумай о них. - Управляющий наклонился к Устину и доверительно зашептал - У нашей конторы есть разрешение искать золото. Можно так сделать, будто это ты не самовольно копал, а по договору с нами. Мы тебе ещё за работу заплатим.
Мысли Устина мешались.
- Ну, возьми свои деньги и подписывай договор, - наседал управляющий.
- Чего?
- Договор, говорю.
- Я, ваша скородь, неграмотный, - мялся Устин, пряча в карман деньги.
- Крестом подпиши, а мы свидетелей позовем, и вся недолга. Как называется ключ?
- Не знаю. Вот как перед богом.
- Не знаешь? Ну так и запишем - ключ Безымянный.
- Безымянный, - изумился Устин. Откуда управляющий знает, как называется ключ, где Ксюша нашла золото?
- Безымянный, - повторил управляющий. - Безымянный впадает…
- Сударь, подойдите к окну на минутку.
Голос спокойный. Даже любезный, а управляющий изменился в лице.
- Слушаю вас, Аркадий Илларионович.
Ваницкий в шёлковой белой рубахе, подпоясанной шнурочным пояском с кистями, в соломенной шляпе, стоял шагах в трёх от окна и большим пальцем показывал за спину.
- Он ещё здесь? С-сударь!
- Аркадий Илларионович, поверьте, я сразу приказал ему уходить, - и закричал вдогонку сутулому человеку в чёрном, что встал вчера между Валерием и Егором - Эй, немедленно с прииска! Если ещё раз увижу…
- Послушайте, - шептал приказчик побагровевшему управляющему, - кто без него на золотомойной машине работать будет? К тому же он ссыльный. По нашей просьбе приписан к прииску.
- По нашей же просьбе его и отпишут. Немедленно… Вон!
Этот крик словно отрезвил Устина. Он выбежал на крыльцо, к которому были привязаны две его лошади. Махнул через перила, оторвал поводья и, поднимая густую пыль, сразу перевёл лошадей в мах. Мелькнула зелёная крыша магазина, приземистые бараки, землянки, кресты на кладбище и покосившаяся церквушка. Далеко позади осталась грохочущая громада золотомойной машины и жёлтая яма разреза. А Устин всё гнал и гнал. Отъехав версты три, резко свернул с тропы в глухую тайгу.
Радостное ощущение свободы охватило Устина. С широких, раскидистых ветвей пихт бородой свисают пасмы сероватого мха. Трава зелёными стрелами протыкает прошлогоднюю прелую ветошь. Призывно, полный любовного томления свистит бурундук. Он потерял подругу и беспокойно мечется по земле, пушит чёрный хвост, стрелой взбирается по стволу, стрелой спускается обратно и свистит, свистит.
Никогда не думал Устин, что запахи тайги, свист одуревшего от любви бурундука могут доставить ему такую вот радость.
Свобода!
А в кармане пятьдесят рублей. Устин вытащил их. Пересчитал. Пятьдесят пять и сорок четыре копейки. Это цена урожая с двух десятин. Так там нужно пахать, боронить, жать, молотить, везти в город, искать покупателя. Целое лето работы! А тут - полдня побродил с Ксюхой в ручье и пятьдесят пять целковых. Сбывается сон. Новый хомут! Новые литовки! Новая корова-ведёрница! Новая лошадь!
Когда прошла первая радость, рассчитал поточнее и получилось, что на лошадь не хватит. А если вздорожали литовки - теперь, в войну, всё дорожает - то и на корову не хватит.
Тускнеет радость.
- Ну, что б найти золотнику поболе. Или ещё хоть одну. Махонькую, - горюет Устин. - Где там. Посля сколь дней ходил по ключу, все камни перевернул - ничего не нашёл. Без сноровки не возьмешь. Надо Егоршу звать.
Решил Устин ночью вернуться на прииск. Никто не заметит. Благо, землянка сватова с самого краю стоит. И нехорошо уезжать не простившись с Егором и Аграфеной. По всему видать, вчерась из последнего угощали…
Устин сидел, притаившись в пихтаче, как вдруг донеслась до него песня, задумчивая, протяжная. Кто-то пел:
…Где золото роют в горах,
бродяга судьбу проклиная…
Тронула песня Устина. Он тоже тащился среди нахмуренных гор, где моют это самое золото. И ему приходится скрываться от людей. Приподнялся из-за кустов, выглянул.
По дороге шёл высокий человек в чёрной косоворотке с мелкими белыми пуговицами. На голове рыжая шляпа с большими полями, на плече суковатая палка, а на ней за спиной узелок. Лицо смуглое. Нос большой, утюгом, и под ним, почти закрывая рот, пушистые усы с сединой. Что-то располагающее было во всей фигуре чернявого: не то глубоко посаженные глаза отсвечивали теплинкой, не то эта сутулость делала его вроде своим, домашним.
«Он! Чернявый! Тот самый, которого с прииска сегодня выгнали».
Вспомнил Устин и шепот приказчика: «Кто без него на золотомойной машине работать будет…». Никогда не тянуло Устина к людям, а тут потянуло.
- Бог поможа, паря, шагать-то, - окликнул он.
Прохожий остановился. Перекинул на другое плечо узелок.
- Кто зовет?
- Ходите сюда, мил человек. Отдохнем. А то малость и перекусим, што бог послал.
Напевен, своеобразен и привлекателен кержацкий говор Устина. Он то сыплет скороговоркой, как дьячок на клиросе, бросая слова горстями, словно горох, то неожиданно растянет какой-то звук. Не просто растянет, а как-то по-птичьему, с коленцами, переборами: па-аря-я.
Прохожий слушал Устина, пытаясь запомнить каждый звук, эти удивительные птичьи посвисты и коленца.
Они и утянули его с дороги в тайгу.
У ручья, под отцветшей черемухой, Устин примял густую траву. Разостлал на земле потник. Новый знакомый развязал узелок, достал соль и буханку хлеба. Устин добавил из вьючных сум калач, варёной картошки, нарвал у ключа сочной, хрустящей колбы, принёс котелок холодной воды и время от времени, изучающе, исподлобья посматривал на нового знакомого. Тот стоял у потника на коленях и резал хлеб.
Устин протянул руку, чтоб вырвать нож. Хотел прикрикнуть: «Тело христово режешь», но пообмяк. Можно прикрикнуть на Михея, Сёмшу, а этот, чернявый, хоть и выгнан с прииска, вроде бы не ровня. Отдернул руку и невольно залюбовался его неторопливыми, уверенными движениями. Обычно хлеб режут рывками, вроде бы пилят ножом. Новый знакомый прикладывал нож к краю буханки, щурил немного глаза и одним движением отсекал ровный ломоть.
- Сноровисто у вас получается.
- Чего, чего, а ножом работать умею, - рассмеялся незнакомец, поднял голову и взглянул на Устина. - Ты чего меня выкаешь?
- Так вы ж по обличию вроде бы барин.
- Какой тебе барин, - и показал руки с мозолями, с вьевшейся несмываемой копотью. - Меня зовут Иван Иванович, а тебя как?
- Устином.
- А по отчеству?
- Кого по отчеству? Меня? Отца-то Силантием звали, да кто нашего брата по отчеству кличет? Даже чудно. Устин - вот и всё. Устин Рогачёв.
- Так что ж ты стоишь, Устин Силантьевич Рогачёв. Садись. Хлеб нарезан.
- Мы резаного не едим.
Устин отломил от калача кусок. Иван Иванович присел на корточки. В одной руке хлеб, в другой колба, локти уперты в колени и кажется, будто сидит он на стуле, а перед ним стол.
- Неловко, поди, на кукорках-то?
- Привык. Когда золото моешь лотком от восхода и до захода, сидишь на корточках у воды. Другой раз сядешь в бараке на лавку, кажется высоко, неудобно. И руки обе свободны. Видишь?
Иван Иванович ел удивительно аппетитно. Хлеб густо солил. Откусив, замирал на мгновенье, чуть приметно щурил глаза, смотрел на ломоть и глубоко вдыхал аромат поджаренной корочки. Он и пил, наслаждаясь каждым глотком чистой, студёной воды.
Устин смотрел на Ивана Ивановича и ему начинало казаться, что действительно хлеб сегодня вкуснее, вода запашистее, а колба сочнее чем обычно. Незнакомец нравился ему всё больше и больше.
- Пошто тебя сёдни хозяин прогнал?
- Характером не сошлись, вот и побрёл человек по белому свету в поисках нового хомута для собственной шеи, - Иван Иванович посолил картошку, откусил, улыбнулся одними губами. - Ты, кажется, тоже характером не сошелся? Не то с приказчиком, не то с управляющим? М-мда… Нелегко найти на земле справедливость. Ой, нелегко.
Жил Устин, пахал, сеял, косил, поливал потом землю. В страду убирал урожай. Зимой белковал, или готовил дрова на продажу. День за днём текла жизнь, и ни разу он не задумался, как живут люди, есть ли на земле справедливость. Времени не было думать. Сейчас вспомнил управляющего и вскипел от обиды. Как коршун налетел. И выдохнул:
- Господи, неужто на всем белом свете человек человека гнетет?
По тому, как Устин, ожидая ответа, подался всем телом вперёд, Иван Иванович понял: кто-то крепко его обидел. Скрытен иной человек в горе, не любит чтоб чужая рука бередила незажившие раны, поэтому Иван Иванович ни о чем не спросил Устина, а только сказал:
- Есть и похуже.
- Хуже нашего? Видно, люди так и родятся злыми? Вот, к примеру, сусед у меня. Всю жисть спину гнул над сохой, а досыта наедался рази во сне да ещё на поминках. Намеднись он вроде бы ключ с золотом разыскал. Где разыскал, не ведаю, но вроде богатое золото. Тут бы и счастье. Так нет, пристав на него, управитель на него: где этот ключ, а то, грит, на каторгу. Суседу, значит, и своим попуститься жалко, и на каторгу не охота. Вот оно как.
- Этому горю, Устин Силантьевич, не трудно помочь. Скажи-ка соседу, - чуть усмехнулся в густые усы, - пусть сейчас же оформляет заявку, берёт горный отвод и работает в своё удовольствие.
Устин не поверил:
- Да ну? Не шуткуешь? Неужто так запросто?
- Не очень уж просто, но если взяться с умом, то не очень и сложно. Передай, Устин Силантьевич, своему соседу…
Долго рассказывал Иван Иванович, где нужно оформить заявку и как её написать, и как поставить заявочные столбы, чтоб никакой пристав, никакой управляющий не могли отнять прииск.
Светлеет Устин. «Залучить бы мне этого мужика в Рогачёво. А то у Егора пять душ. Надо кормить, а посля два пая золота отделяй. Вон какая махина. С каждого рубля двадцать пять копеек. Эко, куда хватил. А ещё сват…»
- Иван Иваныч, а может того… помог бы суседу на первое время. Хрестьяне мы. Пахать, боронить, сеять - могём. А вот как к золоту приступить, не знаем. Уж сусед не обидит…
- А ты у соседа в компаньонах?
- Чего? - поперхнулся Устин.
Иван Иванович рассмеялся.
- Такая уж, видно, наша Россия, где каждый должен таиться, хитрить. Спасибо, Устин Силантьевич, я поживу с тобой с удовольствием. Только уговор - вперёд не хитрить. Давай я тебе напишу и заявку. Да не бойся, не буду выспрашивать, где этот ключ. Напишу всё как нужно, а для названия ключа и адреса свободное место оставлю. Там, в городе, тебе эту строчку заполнят. - Достал бумагу и карандаш. - Так, значит. Ну рассказывай по порядку, кто нашёл, как и когда?
- Дык шла Ксюха через ключ да ненароком увидала махоньку золотинку…
- Кто это Ксюха?
- Приемыш. Сирота у меня живёт.
- Так… Как её отчество, фамилия?
- Чьи? Ксюхи-то? Дык - Филаретовна, а фамилие, как и у нас - Рогачёва. А нашто это вам?
- В заявке должно быть точно указано, кто и когда, при каких обстоятельствах впервые обнаружил золото. Значит, нашла его Ксения Филаретовна Рогачёва.
- Истинно так. Приемная дочь, - кивал головой Устин.
Спрятав заявку в карман, он обнял Ивана Ивановича.
- Хороший ты человек! Садись на лошадь, и тронем. Уж на дороге спохватился, что мало знает о новом товарище. Спросил:
- Иван Иванович, ты откуда прибыл в наши места-то?
- С каторги.
- Да ну? - опешил Устин и схватился за пазуху, где лежали пятьдесят пять рублей сорок копеек.
Позади раздался конский топот.
«Слава те господи! Кто-то едет. Все не один на один с каторжанином…»
Три седока на взмыленных лошадях поравнялись с Устином. Двое по обличию приискатели, а третий вроде купец. Конь под ним статный. Седло отделано серебром. Лицо у купца широкое, точно блин, и приметное: на правом глазу бельмо.
Купец был явно обрадован встречей.
- Здравствуйте, божьи страннички. Здравствуйте. - Он придержал коня, поехал рядом с Устином. - Попутчики, значит, будем? С народом по таёжной дорожке всегда веселей. Правду я говорю, а?
Рассмеялся. А единственным глазом оглядел Ивана Ивановича и еле удержался, чтоб не нахмуриться. «Каторжник пошто к Устину пристал?»
Аркадий Илларионович Ваницкий садился обедать. Налил себе водки, поднял рюмку, тихонько сказал:
- За успех! Чтоб Сысой не упустил Устина…
ВЛАДИСЛАВ ЛЯХНИЦКИЙ «ЗОЛОТАЯ ПУЧИНА»