ТЕД ХЬЮЗ
НОЯБРЬ
Месяц утопшего пса. От ливней, под прелью полей,
Земля пропиталась водой, как трясинная мель
С аллеей железных лесин, но без птиц. На тропе
В канаве ярился ручей,
Глухо молчавший все лето. Лишь он да мои сапоги,
Шорохом жухлой листвы по каменьям тропы,
Разрушали навес тишины над вершиной холма.
Серебрились дождинки на сучьях,
Туманясь быстрее, чем день.
У ручья, возле самой воды, притулился бродяга:
Он спрятал лицо в бороде, утопил в волосах,
Как еж. Я думал, он мертв.
Но спокойствие покойных полей
Было полнее, глубже. Дохнул ледяной ветер,
Притерпевшийся бродяга засунул
Руки - навстречу друг дружке - дальше в рукава пиджака!
Почесал, одна о другую, ноги в лохматых обмотках
Из драной дерюги - и замер. Ветер внезапно окреп,
Осушил дождинки на сучьях,
И сейчас же секущие струи
Стерли очертания фермы.
Поля, туманясь, запрыгали. Черные сучья
Мелко затряслись под ударами стеклянных хлыстов.
А я все так же стоял на стылом ветру,
Глядя, как блестки дождинок бегут по лицу
Спящего. Видимо, очень глубокая вера
Мирно спала в нем - спали немые поля,
Корни, обнявшие душную влажную тьму,
Камни, готовые вынести тяжесть зимы,
Заяц, припавший к земле на вершине холма…
Дождь зачеканил почву до серого блеска свинца, -
Я побежал, и навстречу мне ринулся лес,
И тут я, скрытый от неба дубом, перевел дух.
Хранитель леса повесил соек и сов,
В силках висели ласки, коты, кроты:
Одни - невесомые, словно куски коры,
Другие - гордые формой и весом тел, -
Висели, надеясь дождаться хороших дней,
Под ливнем, склеившим перья и шерсть голов
И лениво каплющим с ног на умерший мох.
Месяц утопшего пса. От ливней, под прелью полей,
Земля пропиталась водой, как трясинная мель
С аллеей железных лесин, но без птиц. На тропе
В канаве ярился ручей,
Глухо молчавший все лето. Лишь он да мои сапоги,
Шорохом жухлой листвы по каменьям тропы,
Разрушали навес тишины над вершиной холма.
Серебрились дождинки на сучьях,
Туманясь быстрее, чем день.
У ручья, возле самой воды, притулился бродяга:
Он спрятал лицо в бороде, утопил в волосах,
Как еж. Я думал, он мертв.
Но спокойствие покойных полей
Было полнее, глубже. Дохнул ледяной ветер,
Притерпевшийся бродяга засунул
Руки - навстречу друг дружке - дальше в рукава пиджака!
Почесал, одна о другую, ноги в лохматых обмотках
Из драной дерюги - и замер. Ветер внезапно окреп,
Осушил дождинки на сучьях,
И сейчас же секущие струи
Стерли очертания фермы.
Поля, туманясь, запрыгали. Черные сучья
Мелко затряслись под ударами стеклянных хлыстов.
А я все так же стоял на стылом ветру,
Глядя, как блестки дождинок бегут по лицу
Спящего. Видимо, очень глубокая вера
Мирно спала в нем - спали немые поля,
Корни, обнявшие душную влажную тьму,
Камни, готовые вынести тяжесть зимы,
Заяц, припавший к земле на вершине холма…
Дождь зачеканил почву до серого блеска свинца, -
Я побежал, и навстречу мне ринулся лес,
И тут я, скрытый от неба дубом, перевел дух.
Хранитель леса повесил соек и сов,
В силках висели ласки, коты, кроты:
Одни - невесомые, словно куски коры,
Другие - гордые формой и весом тел, -
Висели, надеясь дождаться хороших дней,
Под ливнем, склеившим перья и шерсть голов
И лениво каплющим с ног на умерший мох.