ПОЛЕВЫЕ РАБОТЫ
Году так в 1997 вознамерился я издавать юмористическое издание. Дело это для меня было новое и незнакомое. Юмор, как выяснислось - это очень серьёзное дело, о чём меня незамедлил просветить главный редактор «Крокодила» Пьянов, не без сарказма благославляя начинание. К счастью, случай свёл меня с теоретиком юмора - одним бывшим литературным работником, за свою жизнь сотрудничавшим с огромным количеством газет и журналов. Но самое главное - у него была богатейшая коллекция подшивок русских юмористических газет и журналов, начиная с конца XIX века, куда писал ещё Антоша Чехонте. Я самым серьёзным образом изучил всё море газет и журналов, отчего и сам стал отчасти экспертом по русскому юмору. Самое большое наслаждение доставили подшивки «Сатирикона» и «Нового Сатирикона» Аркадия Аверченко. Сегодня предлагаю вашему внимаю один из рассказов Аверченко 1913 года, который я поимел из тех подшивок. Читая рассказ, сложно отделаться от глубокой мысли, что да - умом Россию не понять. Не говоря уже про её измерение общим аршином. Ну в общем, наслаждайтесь.
ПОЛЕВЫЕ РАБОТЫ
Аркадий Аверченко
- Это, наконец, чёрт знает, что такое!! Этому нет границ!!!
И редактор вцепился собственной рукой в собственные волосы.
- Что такое? - поинтересовался я. - Опять что-нибудь по Министерству народного просвещения?
- Да нет...
- Значит, Министерство финансов?
- Да нет же, нет!
- Понимаю. Конечно, Министерство внутренних дел?
- Позвольте... Междугородный телефон, это к чему относится?
- Ведомство почт и телеграфов.
- Ну вот... Чтоб им ни дна ни покрышки!! Представьте себе: опять из Москвы ни звука. Потому что у них там что-то такое случилось - газета должна выходить без московского телефона. О, пррр!.. Вот послушайте: если бы вы были настоящим журналистом - вы бы расследовали причины такого безобразия и довели бы об этом до сведения общества!!
- А что ж вы думаете... Не расследую? И расследую.
- Вот это мило. У них там, говорят, телефонную проволоку воруют.
- Кто ворует?
- Тамошние мужики.
- Нынче же и поеду. Я вам покажу, какой я настоящий журналист!
Было раннее холодное утро, когда я, выйдя на маленькой промежуточной между двумя столицами станции, тихо побрёл по направлению к ближайшей деревушке. Догнал какого-то одинокого мужичка.
- Здорово, дядя!
- Здорово, племянничек. Откудова будешь?
- С самого Питербурху, - отвечал я на прекраснейшем русском языке. - Ну как у вас тут народ... Ничего живёт?
- Да будем говорить так, что ничего. Кормимся. Урожай, будем сказать, ничего. Первеющий урожай.
- Цены как на хлеб?
- Да цены средственные. Французские булки, как и допрежь, по пятаку, а сайки по три.
- Я не о том, дядя. Я спрашиваю, как урожай-то продали?
- Урожай-то? Да полтора рубля пуд.
- Это вы насчет ржи говорите?
- Со ржой дешевле. Да только ржи ведь на ней не бывает. Слава богу, оцинкованная.
- Что оцинкованная?
- Да проволока-то. На ней ржи не бывает.
- Фу ты господи! А хлеб-то вы сеете?
- Никак нет. Не балуемся.
Я вгляделся в даль. Несколько мужиков с косами за плечами брели по направлению к нам.
- Что это они?
- Косить идут.
Все представления о сельском хозяйстве зашатались в моём мозгу и перевернулись вверх ногами.
- Косить?! В январе-то?
- А им што ж. Как навесили, так, значит, и готово.
Поселяне между тем с песнями приблизились к нам. Пели, очевидно, старинную местную песню: «Эх ты, проволока - Д-металлицкая, Эх, кормилица Ты мужицкая!.. Срежу я тебя Со столба долой, В городу продам - Парень удалой!..»
Увидев меня, все сняли шапки.
- Бог в помощь! - приветливо пожелал я.
- Спасибо на добром слове.
- Работать идёте?
- Это уж так, барин.
- Нешто православному человеку возможно без работы. Не лодыри какие, слава тебе господи.
- Косить идёте?
- А как же. На Ерёмином участке еще вчерась проволока взошла.
- Как же вы это делаете?
- Эх, барин, нешто сельских работ не знаешь? Спервоначалу, значит, ямы копают, потом столбы ставят. Мы, конечно, ждём, присматриваемся. А когда, значит, проволока взойдёт на столбах, созреет - тут мы её и косим. Девки в бунты скручивают, парни на подводы грузят, мы в город везём. Дело простое. Сельскохозяйственное.
- Вы бы лучше хлеб сеяли, чем такими делами заниматься, - несмело посоветовал я.
- Эва! Нешто можно сравнить. Тут тебе благодать: ни потравы, ни засухи; семян - ни боже мой.
- Замолол, - перебил строгий истовый старик. - Тоже ведь, господин, ежели сравнить с хлебным промыслом, то и наше дело тоже не мед. Перво-наперво у них целую зиму на печи лежи, пироги с морковью жуй. А мы круглый год работай, как окаянные. Да и то нынче такие дела пошли, что цены на проволоку падать стали. Потому весь крещёный народ этим займаться стал.
- А то и ещё худшее, - подхватил корявый мужичонка. - Этак иногда по три, по пяти дён проволоку не навешивают. Нешто возможно?
- Это верно: одно безобразие, - поддержал третий мужик. - Нам ведь тоже есть-пить нужно. Выйдешь иногда за околицу на линию, посмотришь - какой тут, к чёрту, урожай: одни столбы торчат. Пока ещё там они соберутся проволоку подвесить...
- А что же ваша администрация смотрит? - спросил я - Сельские власти за чем смотрят?!
- Аны смотрят.
- Ого! Ещё как... Рази от них укроишься. Теперь такое пошло утеснение, что хучь ложись да помирай. Строгости пошли большие.
- От кого?
- Да от начальства.
- Какие же?
- Да промысловое свидетельство требует, чтоб выбирали в управе. На предмет срезки, как говорится, телефонной проволоки.
- Да ещё и такие слухи ходят, что будто начальство в аренду будет участки сдавать на срезку. Не слышали, барин? Как в Питербурхе на этот счёт?
- Не знаю.
Седой старикашка нагнулся к моему уху и прохрипел:
- А что, не слышно там - супсидии нам не дадут? Больно уж круто приходится.
- А что? Недород?
- Недорез. Народ-то размножается, а линия всё одна.
- В Думе там тоже сидят, - ядовито скривившись, заметил чернобородый. - а чего делают - и неизвестно. Хучь бы ещё одну линию провели. Все ж таки послободнее было бы.
- Им что! Своё брюхо только набивают, а о крестьянском горбе нешто вспомнят?
- Ну айда, ребята. Что там зря языки чесать. Ещё за светло нужно убраться. А то и в бунты не сложим.
И поселяне бодро зашагали к столбам, на которых тонкой, едва заметной паутиной вырисовывались проволочные нити.
Хор грянул, отбивая такт: «Э-эхты. проволока Д-металлицкая. Э-эх, кормилица Ты мужицкая!..»
Солнышко выглянуло из-за сизого облака и осветило трудовую, чернозёмную, сермяжную Русь.
1913 год
ПОЛЕВЫЕ РАБОТЫ
Аркадий Аверченко
- Это, наконец, чёрт знает, что такое!! Этому нет границ!!!
И редактор вцепился собственной рукой в собственные волосы.
- Что такое? - поинтересовался я. - Опять что-нибудь по Министерству народного просвещения?
- Да нет...
- Значит, Министерство финансов?
- Да нет же, нет!
- Понимаю. Конечно, Министерство внутренних дел?
- Позвольте... Междугородный телефон, это к чему относится?
- Ведомство почт и телеграфов.
- Ну вот... Чтоб им ни дна ни покрышки!! Представьте себе: опять из Москвы ни звука. Потому что у них там что-то такое случилось - газета должна выходить без московского телефона. О, пррр!.. Вот послушайте: если бы вы были настоящим журналистом - вы бы расследовали причины такого безобразия и довели бы об этом до сведения общества!!
- А что ж вы думаете... Не расследую? И расследую.
- Вот это мило. У них там, говорят, телефонную проволоку воруют.
- Кто ворует?
- Тамошние мужики.
- Нынче же и поеду. Я вам покажу, какой я настоящий журналист!
Было раннее холодное утро, когда я, выйдя на маленькой промежуточной между двумя столицами станции, тихо побрёл по направлению к ближайшей деревушке. Догнал какого-то одинокого мужичка.
- Здорово, дядя!
- Здорово, племянничек. Откудова будешь?
- С самого Питербурху, - отвечал я на прекраснейшем русском языке. - Ну как у вас тут народ... Ничего живёт?
- Да будем говорить так, что ничего. Кормимся. Урожай, будем сказать, ничего. Первеющий урожай.
- Цены как на хлеб?
- Да цены средственные. Французские булки, как и допрежь, по пятаку, а сайки по три.
- Я не о том, дядя. Я спрашиваю, как урожай-то продали?
- Урожай-то? Да полтора рубля пуд.
- Это вы насчет ржи говорите?
- Со ржой дешевле. Да только ржи ведь на ней не бывает. Слава богу, оцинкованная.
- Что оцинкованная?
- Да проволока-то. На ней ржи не бывает.
- Фу ты господи! А хлеб-то вы сеете?
- Никак нет. Не балуемся.
Я вгляделся в даль. Несколько мужиков с косами за плечами брели по направлению к нам.
- Что это они?
- Косить идут.
Все представления о сельском хозяйстве зашатались в моём мозгу и перевернулись вверх ногами.
- Косить?! В январе-то?
- А им што ж. Как навесили, так, значит, и готово.
Поселяне между тем с песнями приблизились к нам. Пели, очевидно, старинную местную песню: «Эх ты, проволока - Д-металлицкая, Эх, кормилица Ты мужицкая!.. Срежу я тебя Со столба долой, В городу продам - Парень удалой!..»
Увидев меня, все сняли шапки.
- Бог в помощь! - приветливо пожелал я.
- Спасибо на добром слове.
- Работать идёте?
- Это уж так, барин.
- Нешто православному человеку возможно без работы. Не лодыри какие, слава тебе господи.
- Косить идёте?
- А как же. На Ерёмином участке еще вчерась проволока взошла.
- Как же вы это делаете?
- Эх, барин, нешто сельских работ не знаешь? Спервоначалу, значит, ямы копают, потом столбы ставят. Мы, конечно, ждём, присматриваемся. А когда, значит, проволока взойдёт на столбах, созреет - тут мы её и косим. Девки в бунты скручивают, парни на подводы грузят, мы в город везём. Дело простое. Сельскохозяйственное.
- Вы бы лучше хлеб сеяли, чем такими делами заниматься, - несмело посоветовал я.
- Эва! Нешто можно сравнить. Тут тебе благодать: ни потравы, ни засухи; семян - ни боже мой.
- Замолол, - перебил строгий истовый старик. - Тоже ведь, господин, ежели сравнить с хлебным промыслом, то и наше дело тоже не мед. Перво-наперво у них целую зиму на печи лежи, пироги с морковью жуй. А мы круглый год работай, как окаянные. Да и то нынче такие дела пошли, что цены на проволоку падать стали. Потому весь крещёный народ этим займаться стал.
- А то и ещё худшее, - подхватил корявый мужичонка. - Этак иногда по три, по пяти дён проволоку не навешивают. Нешто возможно?
- Это верно: одно безобразие, - поддержал третий мужик. - Нам ведь тоже есть-пить нужно. Выйдешь иногда за околицу на линию, посмотришь - какой тут, к чёрту, урожай: одни столбы торчат. Пока ещё там они соберутся проволоку подвесить...
- А что же ваша администрация смотрит? - спросил я - Сельские власти за чем смотрят?!
- Аны смотрят.
- Ого! Ещё как... Рази от них укроишься. Теперь такое пошло утеснение, что хучь ложись да помирай. Строгости пошли большие.
- От кого?
- Да от начальства.
- Какие же?
- Да промысловое свидетельство требует, чтоб выбирали в управе. На предмет срезки, как говорится, телефонной проволоки.
- Да ещё и такие слухи ходят, что будто начальство в аренду будет участки сдавать на срезку. Не слышали, барин? Как в Питербурхе на этот счёт?
- Не знаю.
Седой старикашка нагнулся к моему уху и прохрипел:
- А что, не слышно там - супсидии нам не дадут? Больно уж круто приходится.
- А что? Недород?
- Недорез. Народ-то размножается, а линия всё одна.
- В Думе там тоже сидят, - ядовито скривившись, заметил чернобородый. - а чего делают - и неизвестно. Хучь бы ещё одну линию провели. Все ж таки послободнее было бы.
- Им что! Своё брюхо только набивают, а о крестьянском горбе нешто вспомнят?
- Ну айда, ребята. Что там зря языки чесать. Ещё за светло нужно убраться. А то и в бунты не сложим.
И поселяне бодро зашагали к столбам, на которых тонкой, едва заметной паутиной вырисовывались проволочные нити.
Хор грянул, отбивая такт: «Э-эхты. проволока Д-металлицкая. Э-эх, кормилица Ты мужицкая!..»
Солнышко выглянуло из-за сизого облака и осветило трудовую, чернозёмную, сермяжную Русь.
1913 год