Смеху и миру
Уильям Бугро, «Юность Диониса».
«Но что же тебя так испугало в этом рассуждении о смехе? Изымая книгу, ты ведь не изымаешь смех из мира».
«Нет, конечно. Смех - это слабость, распущенность нашей плоти. Это отдых для крестьянина, свобода для винопийцы. Даже церковь, в своей бесконечной мудрости, отводит верующим время для смеха - время праздников, карнавалов, ярмарок… Самое главное - что при этом смех остаётся низким занятием, отдушиной для простецов, поруганьем таинства - для плебеев… Но тут, тут, - и Хорьхе упорно долбил пальцем по столу рядом с книгой, лежащей перед Вильгельмом, - тут пересматривается функция смеха, смех возводится на уровень искусства, смеху распахиваются двери в мир учёных, он становится предметом философии и вероломного богословия… Смех освобождает простолюдина от страха перед дьяволом… эта книга могла бы посеять в мире мысль, что освобождение от страха перед дьяволом - наука… из этой книжки многие распущенные умы, такие как твой, могли бы вывести конечный силлогизм, а именно что смех - цель человека! … из этой книги могла бы вылететь люциферианская искра, которая бы учинила бы во всём мире новый пожар; и смех бы утвердил себя как новый способ, неизвестный даже Прометею, уничтожать страх… из этой книги могло бы народиться новое, сокрушительное стремление уничтожить смерть путём освобождения от страха…»
Это, как вы помните, знаменитый финальный диалог Вильгельма Баскервильского с Хорхе Бургосским. Который (диалог), как известно, закончился весьма печально. Впрочем, вместе с печальной кончиной диалога не менее печальна и окончился и сам Хорхе.
А вот, как мне думается, предвосхищение этого диалога:
«… пятое сословие - сословие рабов - получает теперь господство по крайней мере в отношении душевного строя, и если вообще теперь ещё можно говорить о «греческой весёлости», то это - веселье раба, не знающего никакой тяжёлой ответственности, не стремящегося ни к чему великому, не умеющего ценить что-либо прошлое или будущее выше настоящего. Эта иллюзия «греческой весёлости» и была тем, что возмущало вдумчивые и грозные натуры первых четырёх веков христианства: им это женственное бегство от всего строго и страшного, это трусливое довольство привольем наслаждения казалось не только достойным презрения, но и антихристианским по существу строем души».
Это Фридрих Ницше, «Рождение трагедии из духа музыки». Интересно, Эко имел в виду это или его Хорхе рассуждает о смехе по другим источникам?
Но вообще мне кажется, что именно в этом пункте Эко представил… ммм… несколько легковесную что ли причину беспокойства Хорхе наличием второй части «Поэтики». Мне кажется тут всё должно быть и глубже, и проще одновременно. Вопрос ведь не в том, что из этой книги могла родиться легализация смеха. Да Аристотель - с его теоретическим стилем повествования - и не мог бы написать что-то легализующее. Ведь первая часть тоже никак не возвеличивает трагедию, а просто идёт некая систематизация - вот она строится так-то и так-то, были такие-то и такие-то авторы, вот такой-то и такой-то подход хорош, а такой-то и такой-то не очень. Ну и т.д. и т.п. Полная объективность и отстранённость.
Комедия - это же праздник во имя Диониса (изначально). А Дионис, с точки зрения Христианской церкви - это фактически дьявол. Естественным поэтому, мне кажется, была бы ненависть Хорхе не к смеху, как освобождающему от страха перед дьяволом, а к второй части «Поэтики», как произведению, спокойно и теоретически рассуждающему о празднике в честь дьявола.
Но это конечно моё личное мнение, основанное на крайне скудном знании вопроса. Эко, понятно, было виднее, что должно было двигать Хорхе Бургосским. Может это были намёки на какие-то высказывания или работы Борхеса.
Кстати, о Борхесе. Читать «Историю вечности», а потом бегло пробежаться по заголовкам постов, вышедших в топ ЖЖ - это очень сильный стресс. А наверное если прочитать и сами посты, да на закуску ещё комментарии к ним - то после такого надо будет себя пару дней водкой отпаивать.
Что до Диониса… Позднее-то с Дионисом справились довольно незамысловато - Рубенс просто превратил его в жирного пьянчугу Вакха, в котором, возможно, многие почтенные люди Антверпена узнавали самих себя и улыбались. А то и смеялись. Но странным стал сам сюжет иных картин, когда возле жирного пьяного урода крутятся молодые горячие бабёнки. Впрочем, не все изображали Вакха эдаким, памятуя о Дионисе.
Что до «Имени Розы», то сам Эко постулировал так - автор не должен интерпретировать своё произведение. Но заголовок его книги, в которой он это изрёк, можно - во всяком случае в советском контексте - понять как заметки на картофельных полях, скажем, колхоза имени Розы Люксембург. Впрочем, поля могли быть и пшеничными. А то и земляничными. Когда Эко перечислял возможные (и дезориентирующие читателя) интерпретации названия своего романа (роза мистическая, война Алой и Белой розы, розенкрейцеры и т.д.), то вряд ли он вспомнил про Розу Люксембург. Да и я про неё вспомнил только сейчас.
Но зато нашёл для себя любопытное у Борхеса в его «Метафоре» (из сборника «История вечности»). Борхес, выискивая истоки банальности сравнения женщины с цветком в частности пишет: «В конце XVI столетия Малерб, пытаясь утешить потерявшего дочь друга, шлёт ему в утешение знаменитые теперь слова: Et rose, elle a vecu ce que vivent les roses (И роза, отцвела в срок, отведённый розам)». У Борхеса не добавлен конец фразы - «L'espace d'un matin», т.е. - «одно утро». Когда он писал «Метафору», разве мог он предвосхитить google и то, что конец фразы легко восстановит любой, даже тот, кто никогда не слышал про Франсуа де Малерба.
Впрочем, дальнейшее совершенно излишне, и здесь я умолкаю. А то особо чувствительные натуры могут решить, что я беру на себя слишком много, жонглируя такими именами, как Эко, Ницше, Борхес, Аристотель. Я и сам бываю порой пристыжен, когда в современном обществе упоминаю, что знаком с некоторыми работами указанных авторов.
И хотя Эко говорил, что «ничто так не радует сочинителя, как новые прочтения, о которых он не думал и которые возникают у читателя», я всякий раз последнее время внутренне поёживаюсь, публикуя нечто из своих сочинений (пусть и совсем коротких). Ибо заранее знаю, что у ряда читателей обязательно возникнут новые прочтения, о которых автор (я, то бишь) даже и не помышлял. И это будут такого рода прочтения, что автору (мне) предъявят немало претензий.
Поэтому заранее прошу прощения, если моё короткое эссе задело чьи-то нежные чувства. Я вовсе не хотел, чтобы вы догадались, что интеллектуально я ставлю себя много выше некоторых из невольных моих читателей, страдающих излишним рвением генерации всё новых и новых прочтений, о которых я даже не думал. Впрочем, это компенсируется тем, что как бы высоко я себе не водружал, это никогда не бывает такой высотой, чтобы я не рассчитывал увидеть над сбой тех, кто интеллектуально выше меня. Что только побуждает меня лезть всё выше и выше. Ибо, как сказано, человек - это нечто, что должно преодолеть. И я бы даже расширил этот призыв, сделав его более адресным - выдави из себя человека и стань сверхчеловеком.
Ну хотя бы попытайся.
PS: Если вы не поняли ничего из сказанного, то возможно это потому, что написано для кого-то другого.