при нагревании расширяется
Еще из воспоминаний Марии Левис (1890-1991).
О двух гимназических преподавателях:
"Итак, среди учителей этого периода нужно упомянуть А.М. Евлахова - молодого тогда магистра, специалиста по западной литературе. Он знал иностранные языки, но дурно произносил по-французски. Мы часто передразнивали его произношение : «Ке сеж? - сказал Монтень» (То есть Que sais-je ). Он заставлял нас писать «умные» сочинения; Помню одно, написанное мною на афоризм Böhme - « С ростом тела съеживается душа». Я быстро построила сочинение на утверждении, что потому, мол, душа съеживается, что в данное время нет достаточных социальных условий, чтобы она не съеживалась, а, наоборот, развивалась и расширялась. А вот с наступлением социализма все будет иначе - душа будет расти вместе с телом и достигнет доступного ей совершенства и широты.
Возвращая мне мое «творение», он презрительно сказал: «Примитивно, в духе вульгарного социологизма» (или что-то в этом роде.). Вероятно, он был прав, но я огорчилась и обиделась.А было мне всего 15 лет, и мне очень хотелось, чтобы все произошло так, как я написала.
Я встретилась с А.М. Евлаховым позже только в 1935 или 36-м году в ленинградской Консерватории, где он преподавал вокалистам итальянский язык, а я работала там же в библиотеке, в Кабинете иностранной литературы. Его сын был тогда уже начинающим композитором. Конечно, мы не сразу узнали друг друга. К тому времени прошло больше тридцати лет, что мы не виделись. Он к тому времени успел окончить еще один ВУЗ - медицинский. Заинтересовался сперва психологией, а потом и вообще медициной, даже вел прием как психиатр, в одном из специальных лечебных заведений, да еще и преподавал итальянский язык; Я же кончила историко-филологический факультет, имела за спиной порядочное количество лет педагогической и музейной работы и трехгодичную ссылку в Восточную Сибирь. И теперь, по возвращении, работала там, куда взяли. Если не ошибаюсь, он умер во время Отечественной Войны (в блокаду?). В начале блокады он приходил к нам в кабинет и читал небольшие «новеллы», посвященные тяжким переживаниям «блокадников» (до отъезда Консерватории в в эвакуацию в Ташкент). Я же прослушала у него курс грамматики итальянского языка, что было необходимо для переводов с итальянского, которыми мне приходилось заниматься. Так что и в этот период мы находились в тех же отношениях учителя и ученицы, как и прежде. Но о моем злосчастном сочинении в школе я не напоминала, хоть и хорошо его помнила, а он, конечно, ничего не помнил, хоть из вежливости и утверждал обратное.
Еще у нас был талантливый молодой преподаватель физики Даниил Александрович Александров - подававший большие надежды ученик Хвольсона, отец известного ныне математика, бывшего ректора университета Александра Даниловича Александрова. И внешность у него была привлекательная. Так что некоторые из учениц были в него влюблены, да и он увлекался некоторыми из девочек.
Я, явная гуманитарка, физику как-то не понимала до конца и, хотя вызубривала добросовестно все, что могла, и отметки получала отличные, но у опытного педагога, каким был Д.А., обо мне сложилось определенное мнение.
Помню, осенью 1906 года я отвечала ему в кабинете какой-то раздел физики. По семейным обстоятельствам, о которых расскажу позже, я пропустила часть курса, и теперь он меня экзаменовал отдельно.
Он предложил мне рассказать о динамо-машине. Я бодро отрапортовала все, что выучила. Он сидел в кресле и слушал меня, не прерывая, не задавая ни одного вопроса, сложив руки на груди. Наконец, я остановилась. Сказать мне больше было нечего. Он помолчал еще, а я самодовольно подумала: здорово я отвечала, даже вопросов не задает, наверное, очень доволен. Тут он улыбнулся и сказал: «А знаете, Левис, вам бы на юридический факультет в университет поступить», - и поставил пятерку. - Пятерку - это хорошо, - подумала я, но причем тут юридический факультет? Он-то понимал, зачем".
О двух гимназических преподавателях:
"Итак, среди учителей этого периода нужно упомянуть А.М. Евлахова - молодого тогда магистра, специалиста по западной литературе. Он знал иностранные языки, но дурно произносил по-французски. Мы часто передразнивали его произношение : «Ке сеж? - сказал Монтень» (То есть Que sais-je ). Он заставлял нас писать «умные» сочинения; Помню одно, написанное мною на афоризм Böhme - « С ростом тела съеживается душа». Я быстро построила сочинение на утверждении, что потому, мол, душа съеживается, что в данное время нет достаточных социальных условий, чтобы она не съеживалась, а, наоборот, развивалась и расширялась. А вот с наступлением социализма все будет иначе - душа будет расти вместе с телом и достигнет доступного ей совершенства и широты.
Возвращая мне мое «творение», он презрительно сказал: «Примитивно, в духе вульгарного социологизма» (или что-то в этом роде.). Вероятно, он был прав, но я огорчилась и обиделась.А было мне всего 15 лет, и мне очень хотелось, чтобы все произошло так, как я написала.
Я встретилась с А.М. Евлаховым позже только в 1935 или 36-м году в ленинградской Консерватории, где он преподавал вокалистам итальянский язык, а я работала там же в библиотеке, в Кабинете иностранной литературы. Его сын был тогда уже начинающим композитором. Конечно, мы не сразу узнали друг друга. К тому времени прошло больше тридцати лет, что мы не виделись. Он к тому времени успел окончить еще один ВУЗ - медицинский. Заинтересовался сперва психологией, а потом и вообще медициной, даже вел прием как психиатр, в одном из специальных лечебных заведений, да еще и преподавал итальянский язык; Я же кончила историко-филологический факультет, имела за спиной порядочное количество лет педагогической и музейной работы и трехгодичную ссылку в Восточную Сибирь. И теперь, по возвращении, работала там, куда взяли. Если не ошибаюсь, он умер во время Отечественной Войны (в блокаду?). В начале блокады он приходил к нам в кабинет и читал небольшие «новеллы», посвященные тяжким переживаниям «блокадников» (до отъезда Консерватории в в эвакуацию в Ташкент). Я же прослушала у него курс грамматики итальянского языка, что было необходимо для переводов с итальянского, которыми мне приходилось заниматься. Так что и в этот период мы находились в тех же отношениях учителя и ученицы, как и прежде. Но о моем злосчастном сочинении в школе я не напоминала, хоть и хорошо его помнила, а он, конечно, ничего не помнил, хоть из вежливости и утверждал обратное.
Еще у нас был талантливый молодой преподаватель физики Даниил Александрович Александров - подававший большие надежды ученик Хвольсона, отец известного ныне математика, бывшего ректора университета Александра Даниловича Александрова. И внешность у него была привлекательная. Так что некоторые из учениц были в него влюблены, да и он увлекался некоторыми из девочек.
Я, явная гуманитарка, физику как-то не понимала до конца и, хотя вызубривала добросовестно все, что могла, и отметки получала отличные, но у опытного педагога, каким был Д.А., обо мне сложилось определенное мнение.
Помню, осенью 1906 года я отвечала ему в кабинете какой-то раздел физики. По семейным обстоятельствам, о которых расскажу позже, я пропустила часть курса, и теперь он меня экзаменовал отдельно.
Он предложил мне рассказать о динамо-машине. Я бодро отрапортовала все, что выучила. Он сидел в кресле и слушал меня, не прерывая, не задавая ни одного вопроса, сложив руки на груди. Наконец, я остановилась. Сказать мне больше было нечего. Он помолчал еще, а я самодовольно подумала: здорово я отвечала, даже вопросов не задает, наверное, очень доволен. Тут он улыбнулся и сказал: «А знаете, Левис, вам бы на юридический факультет в университет поступить», - и поставил пятерку. - Пятерку - это хорошо, - подумала я, но причем тут юридический факультет? Он-то понимал, зачем".