другая вторая жизнь
В "Прерванной игре" Дм. Сергеева герой, погибший в горах и пролежавший в леднике, воскрешен к жизни через десятки тысяч лет. Он попадает в компании со своими новыми современниками в экстремальную ситуацию и берет на себя не только лидерство (понятно: герой романа), но и риски. Причем, он объясняет себе (и читателю), почему рискует за других. Это на его взгляд справедливо:
"Сам-то я ничем не рисковал: как-никак одну жизнь уже прожил. Не скажу, что проижил благополучно, потому что погиб в снежной лавине, но как бы там ни было, вторая жизнь досталась мне не за понюшку табаку, и рисковать ею сам бог велел. Ведь не всем выпадает такой фарт, как мне".
Такая трактовка справедливости, да еще высшей - "сам бог велел" - меня зацепила. Вероятно, это проекция обычного "мы пожили, а они еще молодые", но вот случай-то другой. Чудесный шанс не просто второй жизни, а жизни в другом, совсем другом мире. Действительно, уже не так держишься за ценность своей жизни, поскольку она оказалась повторимой? Или герой Сергеева всего лишь рационально мотивирует свою рисковость и то, что больше, чем другие, берет на себя? А берет, может быть, лишь в силу своего нрава и, возможно, так же поступал в первой жизни? Сколько свидетельств людей, обретших вторую жизнь после смертельно опасных болезней и аварий, что они только после этого стали по-настоящему ценить жизнь. А ситуация, созданная в романе, чем-то принципиально отлична?. Это другой случай второй жизни? Или все же аналогичный?
"Сам-то я ничем не рисковал: как-никак одну жизнь уже прожил. Не скажу, что проижил благополучно, потому что погиб в снежной лавине, но как бы там ни было, вторая жизнь досталась мне не за понюшку табаку, и рисковать ею сам бог велел. Ведь не всем выпадает такой фарт, как мне".
Такая трактовка справедливости, да еще высшей - "сам бог велел" - меня зацепила. Вероятно, это проекция обычного "мы пожили, а они еще молодые", но вот случай-то другой. Чудесный шанс не просто второй жизни, а жизни в другом, совсем другом мире. Действительно, уже не так держишься за ценность своей жизни, поскольку она оказалась повторимой? Или герой Сергеева всего лишь рационально мотивирует свою рисковость и то, что больше, чем другие, берет на себя? А берет, может быть, лишь в силу своего нрава и, возможно, так же поступал в первой жизни? Сколько свидетельств людей, обретших вторую жизнь после смертельно опасных болезней и аварий, что они только после этого стали по-настоящему ценить жизнь. А ситуация, созданная в романе, чем-то принципиально отлична?. Это другой случай второй жизни? Или все же аналогичный?