Помнишь? Аж всплакнула...всхлип..))
Оригинал взят у linda_saule в #69. Помнишь?
Говорят, в СССР секса не было. Но откуда тогда взялся я, и ты, и Машка из третьего подъезда и Андрюха со второго двора? И все остальная ребятня, живущая в закрытом организме, под названием «советский двор».
А помнишь, какое тогда было солнце? Такого сейчас нет. Как желток, а свет от него, как витамин: задираешь щеки с веснушками кверху, открываешь рот и ты уже здоров. Помнишь тени, которое оно отбрасывало, они были такими настоящими, что с ними можно было играть. А фотоателье, куда мы ходили раз в году на какой-нибудь праздник, там еще стояли по углам игрушки, и нужно было говорить шепотом, потому что они были не твои, а общие, и нужно было быть с ними осторожными.
Помнишь ссадины и порезы, которые заживали в тот же день? Или тогда зеленка была другой? Как-то раз я загнал в ногу гвоздь, а ты мне его выдернул и завидовал, что я такой смелый. А я боялся одного, что мать наругает за продырявленный, весь в крови, кед. И мы шли домой, а я все боялся. Шли по асфальту, с проросшей насквозь травой, я все удивлялся, как у нее хватает сил! А дома мне влетало, и я оказывался в углу, стоял там и думал: ничего, завтра будет новый день и мы поедем на экскурсию.
Ты же помнишь эти автобусы, эти нагретые на солнце аквариумы, в которых перекрыли доступ кислорода.Помнишь эти окна - камень преткновения всего автобуса: одному дует, другому жарко, словно ехать нам было целую вечность и договориться нам никак не удавалось. Но мы все равно ехали, и час шел за два, в разговорах, шутках; девчонки - спереди, аккуратно одетые, с корзиночками и пакетиками, а мы сзади, ватага безобразников в поношенных майках. Ты-то точно помнишь! Это из-за тебя мы останавливались шесть раз, пока ты бегал за автобус с зеленым лицом. Сзади сидели только самые выносливые, ты же не хотел идти вперед.
Я знаю, что ты точно вспомнишь: игровые залы, набитые мигающими автоматами с аркадными играми и гонками крупнопиксельных машин. Тогда мы жалели только об одном, что дома у нас не стоят машины по производству монеток. Тогда я впервые задумался о денежном дефиците. «Удачный выстрел», «Охота» «Снайпер», ты не отходил от стрелялок, а я гнал вперед на расплющенном экраном лимонном автомобиле, и мы были счастливы.
А черный ход от овощного магазина, возле кочегарки… Ты помнишь занозы от ящиков? Деревянных, неотесанных ящиков, которые нам удавалось стащить. Если нам везло, то это был новый, из светлого дерева, чистенький, за такой можно было с кем-нибудь и подраться. Но за такими был глаз да глаз, и мы довольствовались темными, кисло-пахнущими, старыми. И тащили их в шалаш, который мастерили в парке, под старой липой, в котором поутру находили пустые бутыльки тройного и пустые пачки Примы. Днем это был наш дом, а ночью кого-то другого.
Помнишь зиму и нашу горку? Нашу-нашу, и пусть не говорят, что она была общая. Это мы с тобой бегали домой, потея под жаркими куртками, и таскали тару с водой для заливки. Это нас лупила мама за лужи на полу, за сломанные и забытые ведра, это мы сторожили горку, чтобы по ней не проехала ни одна машина и не прошла ни одна нога. Это мы кричали - «Дяденька, дяденька, не идите туда, мы горку готовим!». И дяденька кивал и шел другой дорогой.
А лето? Ты помнишь запах сирени, щекочущий ноздри и цветную беседку, где девчонки звали играть в колечко, а нам было некогда, нас ждали великие дела на грушевом дереве, откуда мы стряхивали недозревшие плоды, от которых по три дня болел живот? Ничего нас не брало, ни простуда, не колики, не аппендицит, все нам было нипочем. Каждый день длился неделю, а в нем было столько всего! Можно было успеть притащить продукты с рынка, потом побегать в казаки-разбойники, пообедать пюре с котлетой, построить из дощечек самолет, запустить его ввысь, выслушать нагоняй от бабушек у подъезда за разбитое окно, закопать свой клад, откопать чужой, поиграть в испорченный телефон с девчонками, потом обсмеять их и помчаться на стройку, упасть там с какой-нибудь насыпи, расцарапать ноги и лицо и проходить так до самого вечера, чтобы все заметили и спросили.
А вечер, помнишь, его запах? Теплый, вкусный, словно яблочный пирог, с привкусом костра и нагретого асфальта, в который мы бросали монетки, чтобы они застыли там, и потом много лет блестели на солнце, как наши собственные звезды. Этот воздух пах пирожками, которыми нас кормили бабульки, когда мы помогали им вынести лавки из дома на улицу, в сиреневый сумрак. Когда все-все обитатели двора высыпали во двор и усаживались на раскладные стульчики. И тогда стихал стрекот домино, и не тарахтел мотоцикл дядь Димы, и все смотрели на дорогу в ожидании, ну когда-когда?
И вот она появлялась: круглая, чистенькая машинка; только ей одной дозволялось заехать с дороги прямиком на площадку, лавируя меж лавочек, горок и качелей. И безликий, молчаливый механик деловито распахивал задние дверцы и натягивал белый холст, устанавливал аппаратуру, и мы гадали, что нам покажут сегодня? Взрослые хотели фильмов, а мы - мультиков. Тогда вдруг слышался тихий стрекот и все замирали, желая, чтобы совсем стемнело и стало лучше видно. Никто не кричал с балконов и не звал нас домой. Все были здесь, позабыв суету дня и мелкие склоки. И ты, сидел обязательно рядом и больно толкал меня локтем в бок. Шептал на ухо, жуя трехдневную жвачку, которая уже не пахла мятой:
-Тихо, кино начинается.
И я замолкал. И мы смотрели, смотрели, смотрели.
Помнишь?
Говорят, в СССР секса не было. Но откуда тогда взялся я, и ты, и Машка из третьего подъезда и Андрюха со второго двора? И все остальная ребятня, живущая в закрытом организме, под названием «советский двор».
А помнишь, какое тогда было солнце? Такого сейчас нет. Как желток, а свет от него, как витамин: задираешь щеки с веснушками кверху, открываешь рот и ты уже здоров. Помнишь тени, которое оно отбрасывало, они были такими настоящими, что с ними можно было играть. А фотоателье, куда мы ходили раз в году на какой-нибудь праздник, там еще стояли по углам игрушки, и нужно было говорить шепотом, потому что они были не твои, а общие, и нужно было быть с ними осторожными.
Помнишь ссадины и порезы, которые заживали в тот же день? Или тогда зеленка была другой? Как-то раз я загнал в ногу гвоздь, а ты мне его выдернул и завидовал, что я такой смелый. А я боялся одного, что мать наругает за продырявленный, весь в крови, кед. И мы шли домой, а я все боялся. Шли по асфальту, с проросшей насквозь травой, я все удивлялся, как у нее хватает сил! А дома мне влетало, и я оказывался в углу, стоял там и думал: ничего, завтра будет новый день и мы поедем на экскурсию.
Ты же помнишь эти автобусы, эти нагретые на солнце аквариумы, в которых перекрыли доступ кислорода.Помнишь эти окна - камень преткновения всего автобуса: одному дует, другому жарко, словно ехать нам было целую вечность и договориться нам никак не удавалось. Но мы все равно ехали, и час шел за два, в разговорах, шутках; девчонки - спереди, аккуратно одетые, с корзиночками и пакетиками, а мы сзади, ватага безобразников в поношенных майках. Ты-то точно помнишь! Это из-за тебя мы останавливались шесть раз, пока ты бегал за автобус с зеленым лицом. Сзади сидели только самые выносливые, ты же не хотел идти вперед.
Я знаю, что ты точно вспомнишь: игровые залы, набитые мигающими автоматами с аркадными играми и гонками крупнопиксельных машин. Тогда мы жалели только об одном, что дома у нас не стоят машины по производству монеток. Тогда я впервые задумался о денежном дефиците. «Удачный выстрел», «Охота» «Снайпер», ты не отходил от стрелялок, а я гнал вперед на расплющенном экраном лимонном автомобиле, и мы были счастливы.
А черный ход от овощного магазина, возле кочегарки… Ты помнишь занозы от ящиков? Деревянных, неотесанных ящиков, которые нам удавалось стащить. Если нам везло, то это был новый, из светлого дерева, чистенький, за такой можно было с кем-нибудь и подраться. Но за такими был глаз да глаз, и мы довольствовались темными, кисло-пахнущими, старыми. И тащили их в шалаш, который мастерили в парке, под старой липой, в котором поутру находили пустые бутыльки тройного и пустые пачки Примы. Днем это был наш дом, а ночью кого-то другого.
Помнишь зиму и нашу горку? Нашу-нашу, и пусть не говорят, что она была общая. Это мы с тобой бегали домой, потея под жаркими куртками, и таскали тару с водой для заливки. Это нас лупила мама за лужи на полу, за сломанные и забытые ведра, это мы сторожили горку, чтобы по ней не проехала ни одна машина и не прошла ни одна нога. Это мы кричали - «Дяденька, дяденька, не идите туда, мы горку готовим!». И дяденька кивал и шел другой дорогой.
А лето? Ты помнишь запах сирени, щекочущий ноздри и цветную беседку, где девчонки звали играть в колечко, а нам было некогда, нас ждали великие дела на грушевом дереве, откуда мы стряхивали недозревшие плоды, от которых по три дня болел живот? Ничего нас не брало, ни простуда, не колики, не аппендицит, все нам было нипочем. Каждый день длился неделю, а в нем было столько всего! Можно было успеть притащить продукты с рынка, потом побегать в казаки-разбойники, пообедать пюре с котлетой, построить из дощечек самолет, запустить его ввысь, выслушать нагоняй от бабушек у подъезда за разбитое окно, закопать свой клад, откопать чужой, поиграть в испорченный телефон с девчонками, потом обсмеять их и помчаться на стройку, упасть там с какой-нибудь насыпи, расцарапать ноги и лицо и проходить так до самого вечера, чтобы все заметили и спросили.
А вечер, помнишь, его запах? Теплый, вкусный, словно яблочный пирог, с привкусом костра и нагретого асфальта, в который мы бросали монетки, чтобы они застыли там, и потом много лет блестели на солнце, как наши собственные звезды. Этот воздух пах пирожками, которыми нас кормили бабульки, когда мы помогали им вынести лавки из дома на улицу, в сиреневый сумрак. Когда все-все обитатели двора высыпали во двор и усаживались на раскладные стульчики. И тогда стихал стрекот домино, и не тарахтел мотоцикл дядь Димы, и все смотрели на дорогу в ожидании, ну когда-когда?
И вот она появлялась: круглая, чистенькая машинка; только ей одной дозволялось заехать с дороги прямиком на площадку, лавируя меж лавочек, горок и качелей. И безликий, молчаливый механик деловито распахивал задние дверцы и натягивал белый холст, устанавливал аппаратуру, и мы гадали, что нам покажут сегодня? Взрослые хотели фильмов, а мы - мультиков. Тогда вдруг слышался тихий стрекот и все замирали, желая, чтобы совсем стемнело и стало лучше видно. Никто не кричал с балконов и не звал нас домой. Все были здесь, позабыв суету дня и мелкие склоки. И ты, сидел обязательно рядом и больно толкал меня локтем в бок. Шептал на ухо, жуя трехдневную жвачку, которая уже не пахла мятой:
-Тихо, кино начинается.
И я замолкал. И мы смотрели, смотрели, смотрели.
Помнишь?