Возвращение с рыбалки
Ночное шоссе было сколь безлюдным, столь и бесконечным.
Это на велосипеде отмахать по асфальту пару десятков км можно практически не сбиваясь с дыхания, минут за сорок. Ладно, за пятьдесят. Час - если вовсе не торопиться, а с любопытством крутить головой по сторонам, лишь изредка сверяясь с общим курсом.
А когда у тебя за спиной рюкзак, на плече удочка, в руках - руль злополучного велика, а сам он еле ползет по дороге, влачимый с ощущимым усилием на спущенных колесах - тут уже не до окрестных пейзажей.
Стоял же буквально утром у прилавка с велоподробностями, видел прямо перед собой этот несчастный насос, и стоил он каких-то десять лари! "Зачем, да ну, да я год колеса не накачивал, и хоть бы хны." Вот теперь зато хны по полной программе, часа на четыре ночной прогулки. Хоть ртом надувай.
И ведь не поднимешь руку, не голоснешь попутку - кому ты нужен с двухколесным раненым товарищем, в какую маршрутку тебя с ним пустят?
В принципе на развилке была заправка, может там будет компрессор. Или у заправляющихся спросить. Так-то на дороге вряд ли кто остановится среди ночи, а там - все равно уже встали. Помогут, не бросят одного умирать на обочине в морозной апрельской тьме.
Клев пошел под самый вечер. К этому времени я уже решил, что досижу до шести, если ничего крупного так и не будет - сворачивай удочки, и к дому. В шесть еще белый день, до заката два часа, до дому час езды, и час в резерве.
Разжечь костер, кинуть ротастую мелочь на решетку, посыпать солью, сидеть в кресле у огня, переворачивать рыбку и ждать золотистой шипящей корочки. А потом, под стакан вина, с горячим хлебом, с собственным луком, нарванным с грядки за домом - любоваться темнеющими горами на горизонте и наступающим по-летнему теплым вечером.
В шесть я окинул взглядом улов, пересчитал оставшихся червей, и накинул себе еще минут двадцать. Солнце светит, обгорелая спина пылает под футболкой так, что свежий сквозняк лучше любого вольтарена с эмульгелем.
Тем более что сам ветер наконец утих, и пляска поплавка на зеркальной воде теперь означала только одно - очередная проголодавшаяся рыбка решила принять ислам на моей грильной решетке.
К тому же я - не прошло и семи часов наблюдений и анализа - наконец выработал правильную тактику. Семь часов я, как Томас Алва, перебирал все мыслимые хитрости, чтобы помочь рыбке покинуть гидросферу. Подсекал при первой поклевке, надевал червяка на крючок до упора, выпуская острое жало, наоборот - оставлял торчащий червячий кончик, терпеливо ждал, пока поплавок утянется под воду, дергал удочкой вверх или в сторону.
Статистика вылова же издевалась надо мной как Чуров над независимыми наблюдателями, к концу каждого часа являя идеальную гауссиану, что бы ты ни предпринимал. Полное отсутствие обратной связи с водной экосистемой.
Какой там рыбацкий?? - настоящий научный азарт взыграл, и не давал физику-экспериментатору покинуть полевую лабораторию. Нужно было во что бы то ни стало нащупать выигрышную стратегию, чтобы на следующий день вернуться уже не слепым интуитивным котенком-рыболовом - а матерым автором целой методологии.
В половине седьмого что-то явно перещелкнуло в издевающейся системе, и дело пошло, поперло дело. Я как раз записал в мысленный лабораторный журнал:
"18:37. Замена червя, тонкий, обездвиженный. Надет до колечка, жало 2 мм. Траверс дерева со сломанной верхушкой, дистанция заброса 3.5 м. Первая поклевка через 7 секунд. Тип процесса - самолов без суеты."
Поплавок ушел под воду косой глиссадой, дернулся в глубине, натянул леску - удилище тоже колыхнулось в руках, я отсчитал десять секунд, плавно потянул на себя и вверх - и надо мной, блеснув в заходящем солнце зеркальной чешуей, взмыв по красивой параболе и зашуршав в траве, пролетел настоящий боевой взрослый карась!
Первый карась за долгий рыбацкий день. На фоне бычков калибра "дамские пальчики" он казался настоящей зверюгой, добытой в неравной битве. Я кинулся на него двумя руками, чтобы не ускакал обратно в свое озеро с красивым древнегреческим названием, чтобы не вернулся к своим со сбивчивым рассказом "там такое, мужики, вы не представляете!", под восторженный шепот подруг-карасих.
Затем детально воспроизвел условия на 18:37, плюнул в сторону, выждал десять секунд после погружения - и снова удача. Брат-близнец первого товарища присоединился к нему в обрезанной и наполненной водой пластиковой пятилитровой баклажке со словами "ты же понимаешь, брат, что я без тебя никуда", и являя всем своим образом наиболее точный перевод слова "генацвале".
Солнце стремительно садилось, рыба не менее стремительно клевала, бой шел буквально за каждую минуту на берегу.
Когда наконец кончились черви, я оторвал глаза от еле видимого поплавка и огляделся вокруг. Понятно, почему в казино нет ни одних часов. Вокруг меня стояли, лежали, тянулись по траве мокрой туманной ватой морозные грузинские сумерки.
- Ничего-ничего, - бодрился я, заматывая дрожащими руками удочку и стуча зубами. - Сейчас два шага до шоссе через траву и кочки, а там прыг в седло, и сразу согреюсь. Механическая работа еще никогда не оставляла человека умирать от переохлаждения.
В темноте переднее колесо нехорошо зашуршало. Осветив его фонариком, я подтвердил свою догадку - сдулось.
Доковылял до дороги, взгромоздился с рюкзаком и удилищем на велик, попробовал крутить педали. Крутилось фигово. Мало того, что трение качения от плоской покрышки усилилось многократно, так еще и управляемость стала как у снегоката аргамак. Пятно контакта мотылялось под рулем совершенно самостоятельно, и даже на ровном асфальте убраться в канаву можно было запросто.
Порыбачил, блин. Двадцать километров до дома теперь представлялись занимательной прогулкой до первых петухов.
Примерно через два километра и полчаса шлепания по холодному асфальту я сдался. Вокруг - ночь. Людей нет, лес слева, лес справа. Заправки с потенциальным компрессором не видно. Машины редки и торопливы. А у меня с собой даже полотенца нету.
Я уложил инвалидный велик на обочину, кинул на раму рюкзак, сел сверху. И выставил руку с поднятым вверх большим пальцем прямо так, без полотенца. "Грузия вокруг. Не пропаду."
Первая же машина остановилась минут через десять. Проехала вперед пару сотен метров, воткнула задний, осветив меня белым неистовым огнем, с воем подкатилась.
Я недоверчиво глянул в темноту опустившегося стекла. Все-таки не маршрутка, не разбитый веселый жигуль, не восемнадцать стальных колес турецкого дальнобоя. Передо мной глухо урчал настоящий боевой внедорожник системы "черный немецкий холодильник", мечта всех отставных силовиков. Луна играла на никелированных излишествах.
- Сломался? - спросили изнутри по-русски.
- Ки, батоно. - ответил я по-грузински.
- Далеко тебе?
- Пешком - до утра.
Изнутри рассмеялись, щелкнул ручник, распахнулась дверь.
- Ладно, давай заодно узнаем, влезет ли в него велик. А то мне наобещали что хоть мотоцикл, но пока не проверишь - веры никому нет на этом свете.
- Давай, я за.
Маленький кругленький и лысенький мужичок в огромных черных очках-авиаторах - в чем еще ездить ночью по Грузии - выкатился из своего холодильника. Распахнули дверь багажника, поправили сползшую пленку на новеньких задних сиденьях - крякнули и закинули внутрь моего горного инвалида. Пристроили удочку, уперев тонким концом куда-то в ноги пассажиру.
- Ну что, газанём? Держи велик, чтобы не мотался. Привязать бы его... а, ладно.
Мужичок хохотнул, вкатился на водительское сиденье, проверил свой и мой ремень, спустил ручник - и втопил педаль в пол. Угловатая боевая немецкая коробуха взревела всеми своими литрами, полыхнула фарами, и рванула вперед так, что Балаганов на моем месте не только бы выпал в распахнувшуюся дверь, а просто остался бы неподвижно на дороге прямо в вырванном из креплений кресле.
- Воу-воу, шеф! - выдавил я, нащупывая кнопку стекла и пытаясь унять ревущую из окна стену воздуха.
- Только что забрал из порта! Три недели ждал! Весь вечер просидел на таможне! - кричал колобок-авиатор из своих ремней, рулей и педалей. - Канистру бензина от заправки сам приволок! На себе! Теперь домой! Йух-хууууу!!! Держи велик!
Холодильник заложил крутой вираж на развилке, с визгом шин, каждая размером с приличную бочку. Я еле удержал торчащий из-за сидений руль велика, чтобы он не повыбивал мне зубы, а машине - стекла.
- Зверь-машина! Триста кобыл! У меня прадед c Кубани! Конезавод держал! Так у него двести голов было! А у меня теперь триста!!
Триста новеньких, горячих, в заводской смазке и степной пыли, немецких кобыл несли нас боевым тевтонским аллюром по бескрайней грузинской долине, мимо кукурузных полей, через мосты и речки, через условную местную двойную сплошную, игнорируемую даже школьными автобусами, мимо сверкающего огнями полицейского участка, из которого в нашу сторону никто не обернулся.
Два десятка километров мы маханули минут наверное за восемь.
- Вон там на повороте тормознешь? - завидел я знакомую остановку.
- Всё уже? Приехал? - казалось, моему спасителю было жальче расставаться со мной, чем мне с ним, терять своего первого зрителя, первого свидетеля своего жизненного успеха, превзошедшего даже прадеда-конезаводчика.
- Да, тут я уже по грунтовке, тут рядом.
- Может докинуть? Заодно проверим какой он внедорожник! Хорошая грунтовка-то, разбитая?? - последнее слово было произнесено с такой надеждой в голосе, что обмануть ее было все равно что отобрать коробку рафаэлло у сорокалетней незамужней кадровички.
- Тебе понравится! - хохотнул я, прикрывая распахнутую было дверку.
- Ну, тогда погнали!
Черный холодильник лихо развернулся - я схватился одной рукой за руль велика, другой за ручку над дверью - полыхнул дальним светом в непроглядную деревенскую тьму, пискнула электроника, почувствовав под колесами ухабы и щебенку.
До моего дома оставалось шесть километров лесной дороги, не видавшей асфальта еще со времен коммунистов, разбитой тракторами, размытой ливнями и потоками с гор, усеянной камнями и рытвинами.
"Одолеем минуты за четыре" - улыбнулся я про себя.
Это на велосипеде отмахать по асфальту пару десятков км можно практически не сбиваясь с дыхания, минут за сорок. Ладно, за пятьдесят. Час - если вовсе не торопиться, а с любопытством крутить головой по сторонам, лишь изредка сверяясь с общим курсом.
А когда у тебя за спиной рюкзак, на плече удочка, в руках - руль злополучного велика, а сам он еле ползет по дороге, влачимый с ощущимым усилием на спущенных колесах - тут уже не до окрестных пейзажей.
Стоял же буквально утром у прилавка с велоподробностями, видел прямо перед собой этот несчастный насос, и стоил он каких-то десять лари! "Зачем, да ну, да я год колеса не накачивал, и хоть бы хны." Вот теперь зато хны по полной программе, часа на четыре ночной прогулки. Хоть ртом надувай.
И ведь не поднимешь руку, не голоснешь попутку - кому ты нужен с двухколесным раненым товарищем, в какую маршрутку тебя с ним пустят?
В принципе на развилке была заправка, может там будет компрессор. Или у заправляющихся спросить. Так-то на дороге вряд ли кто остановится среди ночи, а там - все равно уже встали. Помогут, не бросят одного умирать на обочине в морозной апрельской тьме.
Клев пошел под самый вечер. К этому времени я уже решил, что досижу до шести, если ничего крупного так и не будет - сворачивай удочки, и к дому. В шесть еще белый день, до заката два часа, до дому час езды, и час в резерве.
Разжечь костер, кинуть ротастую мелочь на решетку, посыпать солью, сидеть в кресле у огня, переворачивать рыбку и ждать золотистой шипящей корочки. А потом, под стакан вина, с горячим хлебом, с собственным луком, нарванным с грядки за домом - любоваться темнеющими горами на горизонте и наступающим по-летнему теплым вечером.
В шесть я окинул взглядом улов, пересчитал оставшихся червей, и накинул себе еще минут двадцать. Солнце светит, обгорелая спина пылает под футболкой так, что свежий сквозняк лучше любого вольтарена с эмульгелем.
Тем более что сам ветер наконец утих, и пляска поплавка на зеркальной воде теперь означала только одно - очередная проголодавшаяся рыбка решила принять ислам на моей грильной решетке.
К тому же я - не прошло и семи часов наблюдений и анализа - наконец выработал правильную тактику. Семь часов я, как Томас Алва, перебирал все мыслимые хитрости, чтобы помочь рыбке покинуть гидросферу. Подсекал при первой поклевке, надевал червяка на крючок до упора, выпуская острое жало, наоборот - оставлял торчащий червячий кончик, терпеливо ждал, пока поплавок утянется под воду, дергал удочкой вверх или в сторону.
Статистика вылова же издевалась надо мной как Чуров над независимыми наблюдателями, к концу каждого часа являя идеальную гауссиану, что бы ты ни предпринимал. Полное отсутствие обратной связи с водной экосистемой.
Какой там рыбацкий?? - настоящий научный азарт взыграл, и не давал физику-экспериментатору покинуть полевую лабораторию. Нужно было во что бы то ни стало нащупать выигрышную стратегию, чтобы на следующий день вернуться уже не слепым интуитивным котенком-рыболовом - а матерым автором целой методологии.
В половине седьмого что-то явно перещелкнуло в издевающейся системе, и дело пошло, поперло дело. Я как раз записал в мысленный лабораторный журнал:
"18:37. Замена червя, тонкий, обездвиженный. Надет до колечка, жало 2 мм. Траверс дерева со сломанной верхушкой, дистанция заброса 3.5 м. Первая поклевка через 7 секунд. Тип процесса - самолов без суеты."
Поплавок ушел под воду косой глиссадой, дернулся в глубине, натянул леску - удилище тоже колыхнулось в руках, я отсчитал десять секунд, плавно потянул на себя и вверх - и надо мной, блеснув в заходящем солнце зеркальной чешуей, взмыв по красивой параболе и зашуршав в траве, пролетел настоящий боевой взрослый карась!
Первый карась за долгий рыбацкий день. На фоне бычков калибра "дамские пальчики" он казался настоящей зверюгой, добытой в неравной битве. Я кинулся на него двумя руками, чтобы не ускакал обратно в свое озеро с красивым древнегреческим названием, чтобы не вернулся к своим со сбивчивым рассказом "там такое, мужики, вы не представляете!", под восторженный шепот подруг-карасих.
Затем детально воспроизвел условия на 18:37, плюнул в сторону, выждал десять секунд после погружения - и снова удача. Брат-близнец первого товарища присоединился к нему в обрезанной и наполненной водой пластиковой пятилитровой баклажке со словами "ты же понимаешь, брат, что я без тебя никуда", и являя всем своим образом наиболее точный перевод слова "генацвале".
Солнце стремительно садилось, рыба не менее стремительно клевала, бой шел буквально за каждую минуту на берегу.
Когда наконец кончились черви, я оторвал глаза от еле видимого поплавка и огляделся вокруг. Понятно, почему в казино нет ни одних часов. Вокруг меня стояли, лежали, тянулись по траве мокрой туманной ватой морозные грузинские сумерки.
- Ничего-ничего, - бодрился я, заматывая дрожащими руками удочку и стуча зубами. - Сейчас два шага до шоссе через траву и кочки, а там прыг в седло, и сразу согреюсь. Механическая работа еще никогда не оставляла человека умирать от переохлаждения.
В темноте переднее колесо нехорошо зашуршало. Осветив его фонариком, я подтвердил свою догадку - сдулось.
Доковылял до дороги, взгромоздился с рюкзаком и удилищем на велик, попробовал крутить педали. Крутилось фигово. Мало того, что трение качения от плоской покрышки усилилось многократно, так еще и управляемость стала как у снегоката аргамак. Пятно контакта мотылялось под рулем совершенно самостоятельно, и даже на ровном асфальте убраться в канаву можно было запросто.
Порыбачил, блин. Двадцать километров до дома теперь представлялись занимательной прогулкой до первых петухов.
Примерно через два километра и полчаса шлепания по холодному асфальту я сдался. Вокруг - ночь. Людей нет, лес слева, лес справа. Заправки с потенциальным компрессором не видно. Машины редки и торопливы. А у меня с собой даже полотенца нету.
Я уложил инвалидный велик на обочину, кинул на раму рюкзак, сел сверху. И выставил руку с поднятым вверх большим пальцем прямо так, без полотенца. "Грузия вокруг. Не пропаду."
Первая же машина остановилась минут через десять. Проехала вперед пару сотен метров, воткнула задний, осветив меня белым неистовым огнем, с воем подкатилась.
Я недоверчиво глянул в темноту опустившегося стекла. Все-таки не маршрутка, не разбитый веселый жигуль, не восемнадцать стальных колес турецкого дальнобоя. Передо мной глухо урчал настоящий боевой внедорожник системы "черный немецкий холодильник", мечта всех отставных силовиков. Луна играла на никелированных излишествах.
- Сломался? - спросили изнутри по-русски.
- Ки, батоно. - ответил я по-грузински.
- Далеко тебе?
- Пешком - до утра.
Изнутри рассмеялись, щелкнул ручник, распахнулась дверь.
- Ладно, давай заодно узнаем, влезет ли в него велик. А то мне наобещали что хоть мотоцикл, но пока не проверишь - веры никому нет на этом свете.
- Давай, я за.
Маленький кругленький и лысенький мужичок в огромных черных очках-авиаторах - в чем еще ездить ночью по Грузии - выкатился из своего холодильника. Распахнули дверь багажника, поправили сползшую пленку на новеньких задних сиденьях - крякнули и закинули внутрь моего горного инвалида. Пристроили удочку, уперев тонким концом куда-то в ноги пассажиру.
- Ну что, газанём? Держи велик, чтобы не мотался. Привязать бы его... а, ладно.
Мужичок хохотнул, вкатился на водительское сиденье, проверил свой и мой ремень, спустил ручник - и втопил педаль в пол. Угловатая боевая немецкая коробуха взревела всеми своими литрами, полыхнула фарами, и рванула вперед так, что Балаганов на моем месте не только бы выпал в распахнувшуюся дверь, а просто остался бы неподвижно на дороге прямо в вырванном из креплений кресле.
- Воу-воу, шеф! - выдавил я, нащупывая кнопку стекла и пытаясь унять ревущую из окна стену воздуха.
- Только что забрал из порта! Три недели ждал! Весь вечер просидел на таможне! - кричал колобок-авиатор из своих ремней, рулей и педалей. - Канистру бензина от заправки сам приволок! На себе! Теперь домой! Йух-хууууу!!! Держи велик!
Холодильник заложил крутой вираж на развилке, с визгом шин, каждая размером с приличную бочку. Я еле удержал торчащий из-за сидений руль велика, чтобы он не повыбивал мне зубы, а машине - стекла.
- Зверь-машина! Триста кобыл! У меня прадед c Кубани! Конезавод держал! Так у него двести голов было! А у меня теперь триста!!
Триста новеньких, горячих, в заводской смазке и степной пыли, немецких кобыл несли нас боевым тевтонским аллюром по бескрайней грузинской долине, мимо кукурузных полей, через мосты и речки, через условную местную двойную сплошную, игнорируемую даже школьными автобусами, мимо сверкающего огнями полицейского участка, из которого в нашу сторону никто не обернулся.
Два десятка километров мы маханули минут наверное за восемь.
- Вон там на повороте тормознешь? - завидел я знакомую остановку.
- Всё уже? Приехал? - казалось, моему спасителю было жальче расставаться со мной, чем мне с ним, терять своего первого зрителя, первого свидетеля своего жизненного успеха, превзошедшего даже прадеда-конезаводчика.
- Да, тут я уже по грунтовке, тут рядом.
- Может докинуть? Заодно проверим какой он внедорожник! Хорошая грунтовка-то, разбитая?? - последнее слово было произнесено с такой надеждой в голосе, что обмануть ее было все равно что отобрать коробку рафаэлло у сорокалетней незамужней кадровички.
- Тебе понравится! - хохотнул я, прикрывая распахнутую было дверку.
- Ну, тогда погнали!
Черный холодильник лихо развернулся - я схватился одной рукой за руль велика, другой за ручку над дверью - полыхнул дальним светом в непроглядную деревенскую тьму, пискнула электроника, почувствовав под колесами ухабы и щебенку.
До моего дома оставалось шесть километров лесной дороги, не видавшей асфальта еще со времен коммунистов, разбитой тракторами, размытой ливнями и потоками с гор, усеянной камнями и рытвинами.
"Одолеем минуты за четыре" - улыбнулся я про себя.