Удачная охота
Получив денег, с утра пошел на рынок. Он тут рядом, буквально три квартала, чтобы издалека не тащить, и не заводить машину. Вообще за едой надо ходить пешком. Во-первых, лишнего не возьмешь, помня что тебе всё это еще назад. Выбираешь придирчиво, считаешь килограммы как диверсант перед заброской, навьючиваешь на себя, перехватываешь в руки, примеряешься к узким ручкам, режущим пальцы. А во-вторых - на обратном пути, с этим весом этой еды, успеваешь прочувствовать ее, наполниться ощущением добычи. Что ты не просто ее выследил и заколол копьем, но и донес, допер, дотолкал в свою пещеру, след кровавый стелется по сырому асфальту, сочится из ее и твоих ран после вашей схватки.
Сначала тяжелое. На дно рюкзака - кило картошки, молодой и розовой, в тончайшей шелухе, которая тут же отлетает, обнажая светлую плоть. К ней же, в промежутки меж темными ядрами, падает морковь, твердая, гладкая и чистая как фаллоимитатор. Вонзается в межкартофельное пространство, заполняет его плотной красной обоймой. Сверху валится дюжина желтых шуршащих луковиц, каждая с хороший гранат.
Рюкзак уж полон, висит на плече, приятно его оттягивая. Из кармана вытягивается икейский пакет, в него летят яблоки, красные, полосатые, пахнущие на всю улицу, полтора лари килограмм. Сверху - помидоры, сначала крупные и сладкие, потом россыпью мелочь черри. И наконец веселой грядкой это всё устилает зелень, свисая по краям и шоркая о штаны своей шевелюрой. Пучки салата, укроп, длинные луковые стрелки высовываются наружу. Глубоко внутрь заползла кинза, смешавшись с петрушкой. Бутылка оливкового масла торчит горлышком, поблескивая на солнце. Ручки пакета впились в ладонь.
Правая рука пока свободна, ей уготовлена отдельная честь. В глубине рядов кроется заветный прилавок, с крюками, с огромной дубовой плахой, с вонзенным в нее топором. Здесь живет мясо. Сочный, переливающийся бок, с красными прожилками, с тончайшей коркой сала сверху - ждет, томится. Удар - и он уже отрезан, завернут в бумагу, подвешен на весах, падает в свой отдельный пакет. Можно поворачивать к дому.
У дома небольшая петля в пекарню, к жару и огню. Смешной ушастый хлеб, горячий, обжигающий пальцы, сразу укусить его край, зажмуриться и почти не жуя проглотить, потом снова ухватить зубами хрустящий бок, сдержаться, сунуть за пазуху, под куртку, греясь им и таща в дом, скорей пока не остыл, не обмяк в своей воздушности.
И наконец уже в паре метров от дверей юркнуть в соседнюю, пробежаться взглядом по названиям на этикетках, таким уже родным, но от этого не менее волшебным. Вспомнить что из этого еще не пробовал, ухватить длинное темное горло, и туда же, под куртку, к хлебу, кровь христову к его же плоти.
Донести, дотащить, допереть, вывалить всё во дворе на длинный стол, выгоревший за годы под солнцем и дождем, звякнуть маслом о вино, подхватить укатившуюся картошку, оглядеть принесенное богатство, думая с чего бы начать.
Решить начать с логичного. Метнуться в кухню за ножом и штопором, полоснуть по бордовой наклейке, содрать ее зубами с утробным рыком. Ввинтить сталь в упругую пробку, дернуть в нетерпении, облиться, плеснуть в бокал и сразу в рот, из горла, к черту этикет и приличия. Тут же горячего хлеба, и помидорку, и откусить от зеленого веника - кинза? отлично, - вспомнить что забыл сыр, ну потом, снова вино уже из бокала, медленно и смакуя. И дотянуться до соли, ткнуть в нее свернутым втрое луковым пером, и снова помидорку.
Сидеть на солнце, жмуриться на его лучи, разглядывать распускающуюся над тобой розовую мелочь - вишня? абрикос? Отламывать корку хлеба и кидать ее бездомным местным котам, делающим вид, что они совершенно не чуют запах мяса из пакета, и готовым наброситься и растерзать его впятером, едва ты моргнешь. Потом конечно отрезать им кусок, метнуть в дальний угол под свист хвостов и скрежет когтей, проверяя единственность и верность дарвиновского учения.
И снова красное и терпкое в бокал, зеленое в солонку, лениво катая в голове мысль про убрать всё в холодильник и поставить кастрюлю на огонь.
Потом. Всё потом. Главное в Грузии - ни с чем не торопиться.
Сначала тяжелое. На дно рюкзака - кило картошки, молодой и розовой, в тончайшей шелухе, которая тут же отлетает, обнажая светлую плоть. К ней же, в промежутки меж темными ядрами, падает морковь, твердая, гладкая и чистая как фаллоимитатор. Вонзается в межкартофельное пространство, заполняет его плотной красной обоймой. Сверху валится дюжина желтых шуршащих луковиц, каждая с хороший гранат.
Рюкзак уж полон, висит на плече, приятно его оттягивая. Из кармана вытягивается икейский пакет, в него летят яблоки, красные, полосатые, пахнущие на всю улицу, полтора лари килограмм. Сверху - помидоры, сначала крупные и сладкие, потом россыпью мелочь черри. И наконец веселой грядкой это всё устилает зелень, свисая по краям и шоркая о штаны своей шевелюрой. Пучки салата, укроп, длинные луковые стрелки высовываются наружу. Глубоко внутрь заползла кинза, смешавшись с петрушкой. Бутылка оливкового масла торчит горлышком, поблескивая на солнце. Ручки пакета впились в ладонь.
Правая рука пока свободна, ей уготовлена отдельная честь. В глубине рядов кроется заветный прилавок, с крюками, с огромной дубовой плахой, с вонзенным в нее топором. Здесь живет мясо. Сочный, переливающийся бок, с красными прожилками, с тончайшей коркой сала сверху - ждет, томится. Удар - и он уже отрезан, завернут в бумагу, подвешен на весах, падает в свой отдельный пакет. Можно поворачивать к дому.
У дома небольшая петля в пекарню, к жару и огню. Смешной ушастый хлеб, горячий, обжигающий пальцы, сразу укусить его край, зажмуриться и почти не жуя проглотить, потом снова ухватить зубами хрустящий бок, сдержаться, сунуть за пазуху, под куртку, греясь им и таща в дом, скорей пока не остыл, не обмяк в своей воздушности.
И наконец уже в паре метров от дверей юркнуть в соседнюю, пробежаться взглядом по названиям на этикетках, таким уже родным, но от этого не менее волшебным. Вспомнить что из этого еще не пробовал, ухватить длинное темное горло, и туда же, под куртку, к хлебу, кровь христову к его же плоти.
Донести, дотащить, допереть, вывалить всё во дворе на длинный стол, выгоревший за годы под солнцем и дождем, звякнуть маслом о вино, подхватить укатившуюся картошку, оглядеть принесенное богатство, думая с чего бы начать.
Решить начать с логичного. Метнуться в кухню за ножом и штопором, полоснуть по бордовой наклейке, содрать ее зубами с утробным рыком. Ввинтить сталь в упругую пробку, дернуть в нетерпении, облиться, плеснуть в бокал и сразу в рот, из горла, к черту этикет и приличия. Тут же горячего хлеба, и помидорку, и откусить от зеленого веника - кинза? отлично, - вспомнить что забыл сыр, ну потом, снова вино уже из бокала, медленно и смакуя. И дотянуться до соли, ткнуть в нее свернутым втрое луковым пером, и снова помидорку.
Сидеть на солнце, жмуриться на его лучи, разглядывать распускающуюся над тобой розовую мелочь - вишня? абрикос? Отламывать корку хлеба и кидать ее бездомным местным котам, делающим вид, что они совершенно не чуют запах мяса из пакета, и готовым наброситься и растерзать его впятером, едва ты моргнешь. Потом конечно отрезать им кусок, метнуть в дальний угол под свист хвостов и скрежет когтей, проверяя единственность и верность дарвиновского учения.
И снова красное и терпкое в бокал, зеленое в солонку, лениво катая в голове мысль про убрать всё в холодильник и поставить кастрюлю на огонь.
Потом. Всё потом. Главное в Грузии - ни с чем не торопиться.