Русаков - 100
Сегодня - 100 лет со дня рождения Светозара Кузьмича Русакова.
Когда мы с Ирой Русаковой готовили его (уже посмертную) персональную выставку, я был составителем и редактором корпуса статей в каталоге. В нём было всего два текста, опубликованных при жизни Светозара: интервью, взятое Сергеем Капковым, и моя статья «Есть такой художник». Она начиналась с фразы «Живёт в Москве художник Светозар Кузьмич Русаков». Ира очень просила меня перевести это предложение в прошедшее время: «Жил в москве художник...», но я отказался и не уступил. Потому что вся эта статья и задумывалась, и писалась, как юбилейная. Если бы она была посмертной, она была бы совсем другой. С первой и до последней фразы, не говоря об интонации.
С тех пор прошло много лет, а статьи памяти Русакова я так и не написал. Сегодня, к юбилею, попробую сделать хотя бы три фрагмента. В качестве личного мемуара - как помнится...
1.
К концу жизни Русаков признавался, что Волк с Зайцем ему изрядно надоели.
Ему столько раз приходилось их рисовать - для книжек, открыток, значков, комиксов, плакатов, наконец - на бесчисленных встречах со зрителями, что непонятно, как он вообще выдерживал этот «конвейер», учитывая его истинный уровень как художника.
Однако и на пенсии Волк с Зайцем продолжали его «кормить». Большинство заказов, которые он получал, были связаны именно с «Ну, погоди!». Приходилось напрягаться и снова рисовать. Один зарубежный издатель заказал серию больших цветных рисунков по всем выпускам «Ну, погоди!», на которую у Светозара ушло много месяцев работы (если не целый год). Заказчик забрал оригиналы и не заплатил. Серия так и не была издана...
Его и на студии коллеги оценивали в основном по «Ну, погоди!» и другим схожим работам Котёночкина - «Он попался!», «Меже», «На лесной тропе» и т. п. Как художника-традиционалиста, продолжателя «классической» советской мультипликационной школы.
Лишь когда я, уже после смерти Светозара, разбирал анимационную часть его архива, я открыл для себя его диапазон именно как художника мультипликации. И хотел, чтобы этот «неизвестный Русаков» занял своё почётное место на выставке. Не получилось - основной упор был справедливо сделан на его станковых работах. На открытие Русакова-аниматора места не хватило...
...А можно было представить Светозара-стилизатора - на примере фильма «Пророки и уроки» по карикатурам Бориса Ефимова. Сам Ефимов ограничился изготовлением нескольких характерных для него рисунков (один из них с автографом карикатуриста сохранился в архиве Светозара), а все эскизы к картине уже делал Русаков - «в стиле Ефимова». Или показать Русакова - «иронического авангардиста». Для сюжета «Фитиля» «Собачий бред» по сценарию Сергея Михалкова, направленного против увлечения абстрактной живописью на Западе, Светозар изготовил серию небольших по размеру «эскизов-нашлёпок», изображающих разнообразные абстрактные полотна. Они были сделаны и изобретательно, и с юмором, и при этом - с большим вниманием к подобному направлению в изобразительном искусстве. Но в сам сюжет эта «галерея» не вошла...
Интересен был и «Русаков-примитивист», представленный эскизами к сюжетам «Фитиля», сделанными в «плоскостной» менере, характерной для восточноевропейской мультипликации 1960-х гг. Можно было представить его диапазон как живописца - через различные варианты фоновых решений для фильмов Дёжкина или Котёночкина, из которых режиссёры выбирали лишь единственный, и не всегда самый интересный...
Всего этого коллеги не замечали. Хотя даже сделанного Русаковым на производстве хватило бы, чтобы на него обратили внимание как на художника-экспериментатора. Например, фона для «Ну, погоди!», сделанные на бархатной бумаге (для второго выпуска, задолго до того, как этот же материал использовала Галина Шакицкая в «Золушке») или на тонированной «прокладочной», ранее используемой на студии лишь для перекладывания листов целлулоида после заливки - чтобы свежая краска не налипала (в одиннадцатом).
Сам Светозар стремился попробовать себя «в самостоятельном плавании». В частности, мечтал сам поставить сценарий Киршона «Межа». Именно для этого он получил режиссёрское образование, окончив специальное отделение при ВГИКе. Но сценарий решили передать другим режиссёрам - Михаилу Ботову, Григорию Козлову, и в итоге он оказался у Котёночкина (который, кстати, использовал в работе раскадровку, сделанную под руководством Ботова). А Русаков признавался, что сам избрал бы более плоскостное, «иконографическое» решение пространства, использовав впечатления от путешествий на его любимый Русский Север. В частности, то самое, совместное с Носыревым, из которого он привёз большую серию живописных работ...
И в итоге свой нереализованный диапазон Русаков выплёскивал в эскизы к воображаемым фильмам по несуществующим сценариям. Таким, как представленная на выставке серия «Грустный цирк»...
Я ещё не знал всего этого, когда готовил встречу Русакова со зрителями в Музее кино, в рамках своих «Анима-классов». Но уже видел живопись Светозара и его станковые работы, созданные на пенсии. Те самые, сделанные «а-ля прима» на той же «прокладочной» бумаге под звуки симфонической музыки, транслируемой радио «Орфей». Именно они позже составили ядро его выставки. Русаков давал им свои названия, но не фиксировал их, поэтому и на выставке, и в каталоге они фигурируют под именами, данными Владимиром Зуйковым, произвольно.
Перед той встречей в Музее кино Светозар почувствовал себя плохо и просил её отменить или перенести, но было уже поздно. Поэтому он был не в лучшей форме. Но я всё же задал ему важный вопрос, возникавший, наверное, у любого, кто знакомился с его станковыми работами и осознавал его истинный масштаб. Я спросил: «Светозар Кузьмич, а в том, что Вы делали для мультипликации, подлинный Русаков есть? Или это всё - постольку-поскольку?». Он ответил: «Есть, но не весь!»
И это было очень точно. Волк с Зайцем ему тоже не были чужды (иначе он вряд ли так долго стал бы с ними возиться), но представляли только одну грань его мощного творческого спектра.
2.
Войну Светозар закончил в Праге, но большая часть его фронтовой биографии связана с боями в Восточной Пруссии.
Я как-то спросил его, какие художественные произведения о войне наиболее точно отражают действительность? Он назвал повести Василя Быкова и роман Астафьева «Прокляты и убиты». Рассказам о фронтовой дружбе в духе «мы с ним плечо к плечу прошли всю войну - с сорок первого по сорок пятый!» он не верил. «Какая могла быть дружба длиной во всю войну? На фронте каждый месяц состав твоей части менялся. Одних однополчан выбивают, другие приходят им на смену».
Его рассказы о войне были окрашены либо в комические, либо в чёрные тона.
На фронте у него был приятель, матёрый уголовник. С ним было опасно иметь дело - за неосторожное слово мог и полоснуть. Но со Светозаром они как-то сошлись. Он неоднократно совершал чудеса подлинного, отчаянного героизма, и ему уже давно дали бы Героя Советского Союза, если бы не его уголовное прошлое.
К их части как-то прибилась корова. Благодаря ей солдаты получали свежее молоко, и её поэтому берегли. Однажды поступил приказ менять дислокацию - перебираться за много километров. Корову бросать было жалко. Её решили взять с собой, перевезя в грузовой машине. Но как её погрузить в кузов? Никаких настилов под рукой не было. Никто не решался взяться за решение такой задачи. Вызвался лишь светозаров приятель, обладавший недюжинной силой. Он подлез под корову, пропихнул переднюю часть туловища в кузов, а сам уже поднимал за задние ноги вторую половину. Когда оставалось всего немного, корова, испугавшись чего-то, наложила ему прямо на голову горячую свежую «лепёшку». «Такого мата я не слышал больше никогда в жизни!» - завершал рассказ Русаков.
Другая история случилась как раз в Восточной Пруссии. Их части досталось в качестве трофея стадо (или табун?) лошадей-тяжеловозов. Понадобилось перегнать их в ближний населённый пункт. Поручили это Светозару, который никогда раньше верхом не ездил. Ему пояснили, что достаточно оседлать одну лошадь, а остальные пойдут следом. Так и получилось. Русаков влез на широченную спину одного из першеронов, а остальные тронулись за ним по дороге. Задание было выполнено, вот только назад Светозар возвращался пешком. После долгого сидения на широченной лошадиной спине он шёл, машинально расставляя ноги дальше ширины плеч. К радостному смеху местных мальчишек.
Другие воспоминания были куда мрачнее. Русаков рассказывал, как советские войска брали одну из прусских крепостей. Немцы за свою землю дрались отчаянно и отбивали атаку за атакой несколько суток подряд. На то, чтобы взять эту цитадель, было положено немыслимое число солдатских жизней. Наконец немцы отступили, и крепость оказалась в руках советских солдат. В её подвалах хранились огромные запасы спирта. Занявшие её солдаты в ту же ночь напились до полной потери памяти и заснули. А ночью вернулись немцы и перерезали всех, спящими. Пришлось брать крепость штурмом повторно, вновь положив для этой цели уйму народу. И всё повторилось ещё раз. Лишь с третьего раза крепость взяли уже окончательно. Видимо, спирт кончился.
Однажды, обсуждая по телефону не то какие-то беспорядки (погромы в Москве?), не то пытки в тюрьмах, я описывал ему жестокие подробности, вычитанные в прессе. Светозар задумчиво произнёс: «Ну, я видывал и кое-что похуже...». «Например?» - спросил я. «Например - как женщине во влагалище забивают стеклянную бутылку, а потом бьют её по животу, чтобы внутри всё раскололось». Я уже слышал о подобных случаях раньше, но впервые - от непосредственного свидетеля, и задал бередивший меня вопрос: «Светозар Кузьмич, а куда это всё девалось после войны? Вот всё это озверение?». «Хороший вопрос! - пробасил Светозар. И через небольшую паузу сказал: - Да никуда это не делось...».
Вновь в тех же местах Русаков побывал уже после войны, в 1946-м. В это время из восточнопрусских краёв вытравлялось всё, связанное с немецкой историей: переименовывались города, выселялись жители, разрушались древние здания. Из одного разгромленного храма, приговорённого к сносу, Светозар успел вывезти две древних деревянных скульптуры, которые украшали его квартиру.
3.
Если бы меня спросили, что, на мой взгляд, мучило Светозара Кузьмича в последние годы больше всего, я бы ответил: дефицит понимания.
Этого ему не хватало даже в семейной жизни. Видимо, потому что их брак с Ириной Павловной был не по любви, а по обоюдной симпатии и немножко по расчёту. Рациональный семейный союз, просуществовавший десятки лет. К концу жизни непонимание мучило Русакова настолько, что, когда мы навещали его в госпитале (лицо его уже было оранжевого цвета - дела были плохи), и он порывался прочесть стихи или поведать что-то сокровенное, а Ирина Павловна привычно его перебивала, он только стонал и замолкал, не в силах возражать и сопротивляться. Даже пребывание в одной квартире с любимцами Ирины Павловны - игуаной и хамелеонихой Яшей было для него тягостным. Не испытывал он симпатии к этим рептилиям, даже как художник.
На работе с пониманием тоже было не всё гладко. Со своим главным соавтором - Котёночкиным - Русакова разделяла разница в культурном уровне. В том числе и в культуре пития. Если Светозар и жаловался публично на Котёночкина, то только на это - на пристрастие к «русской болезни». Сам он был вполне пьющий (фронтовику без этого было не выжить) - помню, как он огорчился, пригласив меня в гости и узнав, что мне алкоголь противопоказан. Но не мог пить ради того, чтобы напиваться (тем более в одиночку), и не терпел, когда возлияния мешали работе. После отпевания Светозара мы с Новожиловым и Шварцманом возвращались к метро, и кто-то из них (кажется, Лёля) рассказал характерную историю. Группа работников «Союзмультфильма» ехала в одном купейном вагоне на какое-то мероприятие - видимо, фестиваль. Русакова и Котёночкина поселили, естественно, в одном купе. Разумеется, по дороге все не теряли времени даром, откупорив всё, что было с собой. Поздно ночью в купе, где ехал Шварцман, постучался Светозар и попросил у них переночевать. На тревожные расспросы, что случилось, он ответил только: «Я не могу с Котом!»...
Но и в трезвом состоянии им вряд ли было о чём говорить, кроме работы. Разные пристрастия и интересы, разный жизненный опыт, разные миры. Больше, чем с Котёночкиным, Светозар дружил с другими студийцами - например, с фронтовиком-живописцем Петром Тимофеевичем Коробаевым.
Русакову сильно не хватало сторонней оценки его как художника. Даже бывая за границей, он ходил по разным художественным салонам и распродажам и наблюдал, делая вывод: «Многие работы лучше, чем у меня. И намного. Многие - хуже. Но такого, как у меня, нет ни у кого!».
Очень многих коллег и знакомых он приглашал к себе в мастерскую показать, что он делает. Но доходили немногие. Зато уж те, кто доходил, становились активными поклонниками Русакова-художника, часто встречались с ним и укреплялись во взаимной дружбе. Среди дошедших были Гена Новожилов, Толя Волков, Владимир Зуйков. Мне тоже посчастливилось попасть в их число.
Толя Волков был впечатлён настолько, что незадолго до своего инсульта успел отснять многие работы Светозара с его комментарием и наспех смонтировать этот материал в короткий документальный ролик «Кроме того...». Он нигде не демонстрировался, но сохранился. Зуйков после смерти Светозара был инициатором его выставки, помогал в её организации и долгие годы искал возможности поставить студенческий рисованный фильм на основе станковых работ Русакова. Новожилов посвятил ему один из своих рассказов.
Мне тоже довелось поучаствовать в создании выставочного каталога, разбирать архив Светозара, стать автором одной из немногих прижизненных статей о нём. И ему же был посвящён один из самых дорогих для меня стишков:
Нет жизни без потерь,
И сердца нет без шрамов.
Что раньше, что теперь -
Чадят руины храмов.
Но силится рука,
Превозмогая боли,
Надежды светляка
Избавить от неволи.
Слаба души мишень.
А мир, не будь сквалыгой,
Богаче, что ни день,
Скульптурой, пьесой, книгой.
Их сносят, травят, жгут…
Но глушит запах гари
Свидетель прошлых смут -
Художник на бульваре.
Манящий силуэт
Снесенных стен иль башен
Свой завещает свет
Бумаге и гуаши.
И, всем смертям назло,
Как Красоты возмездье -
Разносится тепло
От нового созвездья.
6 февраля 2004
Сегодня нет уже в живых ни Зуйкова, ни Толи, ни Гены, ни Лёли. А я по-прежнему готов, заслышав телефонный звонок, поднять трубку и узнать голос Светозара: «Приветствую!»...
Когда мы с Ирой Русаковой готовили его (уже посмертную) персональную выставку, я был составителем и редактором корпуса статей в каталоге. В нём было всего два текста, опубликованных при жизни Светозара: интервью, взятое Сергеем Капковым, и моя статья «Есть такой художник». Она начиналась с фразы «Живёт в Москве художник Светозар Кузьмич Русаков». Ира очень просила меня перевести это предложение в прошедшее время: «Жил в москве художник...», но я отказался и не уступил. Потому что вся эта статья и задумывалась, и писалась, как юбилейная. Если бы она была посмертной, она была бы совсем другой. С первой и до последней фразы, не говоря об интонации.
С тех пор прошло много лет, а статьи памяти Русакова я так и не написал. Сегодня, к юбилею, попробую сделать хотя бы три фрагмента. В качестве личного мемуара - как помнится...
1.
К концу жизни Русаков признавался, что Волк с Зайцем ему изрядно надоели.
Ему столько раз приходилось их рисовать - для книжек, открыток, значков, комиксов, плакатов, наконец - на бесчисленных встречах со зрителями, что непонятно, как он вообще выдерживал этот «конвейер», учитывая его истинный уровень как художника.
Однако и на пенсии Волк с Зайцем продолжали его «кормить». Большинство заказов, которые он получал, были связаны именно с «Ну, погоди!». Приходилось напрягаться и снова рисовать. Один зарубежный издатель заказал серию больших цветных рисунков по всем выпускам «Ну, погоди!», на которую у Светозара ушло много месяцев работы (если не целый год). Заказчик забрал оригиналы и не заплатил. Серия так и не была издана...
Его и на студии коллеги оценивали в основном по «Ну, погоди!» и другим схожим работам Котёночкина - «Он попался!», «Меже», «На лесной тропе» и т. п. Как художника-традиционалиста, продолжателя «классической» советской мультипликационной школы.
Лишь когда я, уже после смерти Светозара, разбирал анимационную часть его архива, я открыл для себя его диапазон именно как художника мультипликации. И хотел, чтобы этот «неизвестный Русаков» занял своё почётное место на выставке. Не получилось - основной упор был справедливо сделан на его станковых работах. На открытие Русакова-аниматора места не хватило...
...А можно было представить Светозара-стилизатора - на примере фильма «Пророки и уроки» по карикатурам Бориса Ефимова. Сам Ефимов ограничился изготовлением нескольких характерных для него рисунков (один из них с автографом карикатуриста сохранился в архиве Светозара), а все эскизы к картине уже делал Русаков - «в стиле Ефимова». Или показать Русакова - «иронического авангардиста». Для сюжета «Фитиля» «Собачий бред» по сценарию Сергея Михалкова, направленного против увлечения абстрактной живописью на Западе, Светозар изготовил серию небольших по размеру «эскизов-нашлёпок», изображающих разнообразные абстрактные полотна. Они были сделаны и изобретательно, и с юмором, и при этом - с большим вниманием к подобному направлению в изобразительном искусстве. Но в сам сюжет эта «галерея» не вошла...
Интересен был и «Русаков-примитивист», представленный эскизами к сюжетам «Фитиля», сделанными в «плоскостной» менере, характерной для восточноевропейской мультипликации 1960-х гг. Можно было представить его диапазон как живописца - через различные варианты фоновых решений для фильмов Дёжкина или Котёночкина, из которых режиссёры выбирали лишь единственный, и не всегда самый интересный...
Всего этого коллеги не замечали. Хотя даже сделанного Русаковым на производстве хватило бы, чтобы на него обратили внимание как на художника-экспериментатора. Например, фона для «Ну, погоди!», сделанные на бархатной бумаге (для второго выпуска, задолго до того, как этот же материал использовала Галина Шакицкая в «Золушке») или на тонированной «прокладочной», ранее используемой на студии лишь для перекладывания листов целлулоида после заливки - чтобы свежая краска не налипала (в одиннадцатом).
Сам Светозар стремился попробовать себя «в самостоятельном плавании». В частности, мечтал сам поставить сценарий Киршона «Межа». Именно для этого он получил режиссёрское образование, окончив специальное отделение при ВГИКе. Но сценарий решили передать другим режиссёрам - Михаилу Ботову, Григорию Козлову, и в итоге он оказался у Котёночкина (который, кстати, использовал в работе раскадровку, сделанную под руководством Ботова). А Русаков признавался, что сам избрал бы более плоскостное, «иконографическое» решение пространства, использовав впечатления от путешествий на его любимый Русский Север. В частности, то самое, совместное с Носыревым, из которого он привёз большую серию живописных работ...
И в итоге свой нереализованный диапазон Русаков выплёскивал в эскизы к воображаемым фильмам по несуществующим сценариям. Таким, как представленная на выставке серия «Грустный цирк»...
Я ещё не знал всего этого, когда готовил встречу Русакова со зрителями в Музее кино, в рамках своих «Анима-классов». Но уже видел живопись Светозара и его станковые работы, созданные на пенсии. Те самые, сделанные «а-ля прима» на той же «прокладочной» бумаге под звуки симфонической музыки, транслируемой радио «Орфей». Именно они позже составили ядро его выставки. Русаков давал им свои названия, но не фиксировал их, поэтому и на выставке, и в каталоге они фигурируют под именами, данными Владимиром Зуйковым, произвольно.
Перед той встречей в Музее кино Светозар почувствовал себя плохо и просил её отменить или перенести, но было уже поздно. Поэтому он был не в лучшей форме. Но я всё же задал ему важный вопрос, возникавший, наверное, у любого, кто знакомился с его станковыми работами и осознавал его истинный масштаб. Я спросил: «Светозар Кузьмич, а в том, что Вы делали для мультипликации, подлинный Русаков есть? Или это всё - постольку-поскольку?». Он ответил: «Есть, но не весь!»
И это было очень точно. Волк с Зайцем ему тоже не были чужды (иначе он вряд ли так долго стал бы с ними возиться), но представляли только одну грань его мощного творческого спектра.
2.
Войну Светозар закончил в Праге, но большая часть его фронтовой биографии связана с боями в Восточной Пруссии.
Я как-то спросил его, какие художественные произведения о войне наиболее точно отражают действительность? Он назвал повести Василя Быкова и роман Астафьева «Прокляты и убиты». Рассказам о фронтовой дружбе в духе «мы с ним плечо к плечу прошли всю войну - с сорок первого по сорок пятый!» он не верил. «Какая могла быть дружба длиной во всю войну? На фронте каждый месяц состав твоей части менялся. Одних однополчан выбивают, другие приходят им на смену».
Его рассказы о войне были окрашены либо в комические, либо в чёрные тона.
На фронте у него был приятель, матёрый уголовник. С ним было опасно иметь дело - за неосторожное слово мог и полоснуть. Но со Светозаром они как-то сошлись. Он неоднократно совершал чудеса подлинного, отчаянного героизма, и ему уже давно дали бы Героя Советского Союза, если бы не его уголовное прошлое.
К их части как-то прибилась корова. Благодаря ей солдаты получали свежее молоко, и её поэтому берегли. Однажды поступил приказ менять дислокацию - перебираться за много километров. Корову бросать было жалко. Её решили взять с собой, перевезя в грузовой машине. Но как её погрузить в кузов? Никаких настилов под рукой не было. Никто не решался взяться за решение такой задачи. Вызвался лишь светозаров приятель, обладавший недюжинной силой. Он подлез под корову, пропихнул переднюю часть туловища в кузов, а сам уже поднимал за задние ноги вторую половину. Когда оставалось всего немного, корова, испугавшись чего-то, наложила ему прямо на голову горячую свежую «лепёшку». «Такого мата я не слышал больше никогда в жизни!» - завершал рассказ Русаков.
Другая история случилась как раз в Восточной Пруссии. Их части досталось в качестве трофея стадо (или табун?) лошадей-тяжеловозов. Понадобилось перегнать их в ближний населённый пункт. Поручили это Светозару, который никогда раньше верхом не ездил. Ему пояснили, что достаточно оседлать одну лошадь, а остальные пойдут следом. Так и получилось. Русаков влез на широченную спину одного из першеронов, а остальные тронулись за ним по дороге. Задание было выполнено, вот только назад Светозар возвращался пешком. После долгого сидения на широченной лошадиной спине он шёл, машинально расставляя ноги дальше ширины плеч. К радостному смеху местных мальчишек.
Другие воспоминания были куда мрачнее. Русаков рассказывал, как советские войска брали одну из прусских крепостей. Немцы за свою землю дрались отчаянно и отбивали атаку за атакой несколько суток подряд. На то, чтобы взять эту цитадель, было положено немыслимое число солдатских жизней. Наконец немцы отступили, и крепость оказалась в руках советских солдат. В её подвалах хранились огромные запасы спирта. Занявшие её солдаты в ту же ночь напились до полной потери памяти и заснули. А ночью вернулись немцы и перерезали всех, спящими. Пришлось брать крепость штурмом повторно, вновь положив для этой цели уйму народу. И всё повторилось ещё раз. Лишь с третьего раза крепость взяли уже окончательно. Видимо, спирт кончился.
Однажды, обсуждая по телефону не то какие-то беспорядки (погромы в Москве?), не то пытки в тюрьмах, я описывал ему жестокие подробности, вычитанные в прессе. Светозар задумчиво произнёс: «Ну, я видывал и кое-что похуже...». «Например?» - спросил я. «Например - как женщине во влагалище забивают стеклянную бутылку, а потом бьют её по животу, чтобы внутри всё раскололось». Я уже слышал о подобных случаях раньше, но впервые - от непосредственного свидетеля, и задал бередивший меня вопрос: «Светозар Кузьмич, а куда это всё девалось после войны? Вот всё это озверение?». «Хороший вопрос! - пробасил Светозар. И через небольшую паузу сказал: - Да никуда это не делось...».
Вновь в тех же местах Русаков побывал уже после войны, в 1946-м. В это время из восточнопрусских краёв вытравлялось всё, связанное с немецкой историей: переименовывались города, выселялись жители, разрушались древние здания. Из одного разгромленного храма, приговорённого к сносу, Светозар успел вывезти две древних деревянных скульптуры, которые украшали его квартиру.
3.
Если бы меня спросили, что, на мой взгляд, мучило Светозара Кузьмича в последние годы больше всего, я бы ответил: дефицит понимания.
Этого ему не хватало даже в семейной жизни. Видимо, потому что их брак с Ириной Павловной был не по любви, а по обоюдной симпатии и немножко по расчёту. Рациональный семейный союз, просуществовавший десятки лет. К концу жизни непонимание мучило Русакова настолько, что, когда мы навещали его в госпитале (лицо его уже было оранжевого цвета - дела были плохи), и он порывался прочесть стихи или поведать что-то сокровенное, а Ирина Павловна привычно его перебивала, он только стонал и замолкал, не в силах возражать и сопротивляться. Даже пребывание в одной квартире с любимцами Ирины Павловны - игуаной и хамелеонихой Яшей было для него тягостным. Не испытывал он симпатии к этим рептилиям, даже как художник.
На работе с пониманием тоже было не всё гладко. Со своим главным соавтором - Котёночкиным - Русакова разделяла разница в культурном уровне. В том числе и в культуре пития. Если Светозар и жаловался публично на Котёночкина, то только на это - на пристрастие к «русской болезни». Сам он был вполне пьющий (фронтовику без этого было не выжить) - помню, как он огорчился, пригласив меня в гости и узнав, что мне алкоголь противопоказан. Но не мог пить ради того, чтобы напиваться (тем более в одиночку), и не терпел, когда возлияния мешали работе. После отпевания Светозара мы с Новожиловым и Шварцманом возвращались к метро, и кто-то из них (кажется, Лёля) рассказал характерную историю. Группа работников «Союзмультфильма» ехала в одном купейном вагоне на какое-то мероприятие - видимо, фестиваль. Русакова и Котёночкина поселили, естественно, в одном купе. Разумеется, по дороге все не теряли времени даром, откупорив всё, что было с собой. Поздно ночью в купе, где ехал Шварцман, постучался Светозар и попросил у них переночевать. На тревожные расспросы, что случилось, он ответил только: «Я не могу с Котом!»...
Но и в трезвом состоянии им вряд ли было о чём говорить, кроме работы. Разные пристрастия и интересы, разный жизненный опыт, разные миры. Больше, чем с Котёночкиным, Светозар дружил с другими студийцами - например, с фронтовиком-живописцем Петром Тимофеевичем Коробаевым.
Русакову сильно не хватало сторонней оценки его как художника. Даже бывая за границей, он ходил по разным художественным салонам и распродажам и наблюдал, делая вывод: «Многие работы лучше, чем у меня. И намного. Многие - хуже. Но такого, как у меня, нет ни у кого!».
Очень многих коллег и знакомых он приглашал к себе в мастерскую показать, что он делает. Но доходили немногие. Зато уж те, кто доходил, становились активными поклонниками Русакова-художника, часто встречались с ним и укреплялись во взаимной дружбе. Среди дошедших были Гена Новожилов, Толя Волков, Владимир Зуйков. Мне тоже посчастливилось попасть в их число.
Толя Волков был впечатлён настолько, что незадолго до своего инсульта успел отснять многие работы Светозара с его комментарием и наспех смонтировать этот материал в короткий документальный ролик «Кроме того...». Он нигде не демонстрировался, но сохранился. Зуйков после смерти Светозара был инициатором его выставки, помогал в её организации и долгие годы искал возможности поставить студенческий рисованный фильм на основе станковых работ Русакова. Новожилов посвятил ему один из своих рассказов.
Мне тоже довелось поучаствовать в создании выставочного каталога, разбирать архив Светозара, стать автором одной из немногих прижизненных статей о нём. И ему же был посвящён один из самых дорогих для меня стишков:
Нет жизни без потерь,
И сердца нет без шрамов.
Что раньше, что теперь -
Чадят руины храмов.
Но силится рука,
Превозмогая боли,
Надежды светляка
Избавить от неволи.
Слаба души мишень.
А мир, не будь сквалыгой,
Богаче, что ни день,
Скульптурой, пьесой, книгой.
Их сносят, травят, жгут…
Но глушит запах гари
Свидетель прошлых смут -
Художник на бульваре.
Манящий силуэт
Снесенных стен иль башен
Свой завещает свет
Бумаге и гуаши.
И, всем смертям назло,
Как Красоты возмездье -
Разносится тепло
От нового созвездья.
6 февраля 2004
Сегодня нет уже в живых ни Зуйкова, ни Толи, ни Гены, ни Лёли. А я по-прежнему готов, заслышав телефонный звонок, поднять трубку и узнать голос Светозара: «Приветствую!»...