О британской военно-морской мощи.
Несколько поколений историков пытались объяснить феномен британского военно-морского могущества в XVIII-XIX веках, но как недавно заметил Николас Роджерс: "Все эти объяснения, конечно, логичны, но ни одно из них не выглядит до конца убедительным".
Давайте начнем с Альфреда Тайера, нашего, Мэхэна. Он сделал первую систематическую попытку объяснить этот феномен. Мэхэн напирал на такие особенности Великобритании как изолированность, изобилие естественных гаваней, "естественные особенности" населения, и преемственную военно-морскую политику правительств.
Если не разбирать последние два тезиса, то стоит отметить, что природа и география никак не облегчали Британии развитие военно-морской мощи. Нет, понятно, что отсутствие сухопутной угрозы позволило ей сэкономить на армии и пустить деньги на развитие флота, однако далеко не одна Великобритания обладала этим преимуществом.
Скажем, Испания в период 1731-1793 годов находилась ровно в такой же ситуации, заключив Бурбонские пакты. Как писал историк Чарльз Эсдейл: "Когда граница на Пиренеях стала защищена Францией, единственными задачами, которые остались перед испанской армией, стали защита побережья Испании от британских набегов да вечные блокады Гибралтара, не считая экспедиций против мавров".
К этому стоит добавить, что узость проливов Ла-манша и Па-де-Кале не может сравниться с "открытыми морями", которые омывают Испанию. Поэтому, хотя изолированность несомненно сослужила хорошую службу Британии, все же она не могла полностью отринуть траты на армию и береговые укрепления.
В 1970-х Пол Кеннеди связал феномен британской военно-морской мощи с промышленным развитием. Он писал: "Возвышение Британии на морях, так же как и ее падение, тесно связано с экономическим развитием и падением, и первое невозможно понять без анализа второго". Однако, хотя британская экономика и была важным фактором, стоит отметить, что тот же французский король Людовик XIV вкладывал во флот средств больше в период 1661-1692 г.г., нежели англичане, и позже, после Французской революции, Франция вкладывала во флот значительную часть своего бюджета.
Не стоит так же забывать, что противоборствующие Англии стороны часто объединялись, и достигали не только паритета на море, но и превосходства. Так, во время войны из-за уха Дженкинса, Англия могла выставить на море 80 ЛК, тогда как Испания - 41 ЛК, и Франция - 50 ЛК. К 1780 году, во время войны за Независимость, Франция и Испания обладали совокупно 126 ЛК, тогда как Британия - 117 ЛК.
На это обратил внимание историк Джон Мэршимер (Mearsheimer), он писал, что страны, поглощенные мыслями о собственной безопасности перед иностранными армиями, рассматривали повышение своей сухопутной мощи, а не морской. "Сильные государства Европы не чувствовали угрозы от британской военно-морской силы, а вот от неприятельских армий - чувствовали, поэтому инвестировали финансы и ресурсы в собственные армии".
Но и это объяснение не является всеобъемлющим, поскольку некоторые действия французов, испанцев или голландцев впрямую ему противоречат. Так, в 1765 году герцог Шуазель прямо говорил королю, что Англия является главным врагом Франции, и соответственно на устранение этой угрозы надо направить все силы. То же самое можно сказать и об Испании этого периода, ее правители видели Британию своим естественным врагом, которая в случае любой войны будет стремиться прервать испанское сообщение с колониями. Собственно, именно логикой борьбы с Англией объясняются действия кардинала Джулио Альберони или короля Карла III, самого великого Испанского монарха.
Но даже если суммировать все эти три объяснения, все равно невозможно полностью объяснить, почему Британия выиграла на море семь крупных войн в период 1688-1815 годов. Ведь чаще всего, несмотря на изолированное положение и развитую экономику ее врагам удавалось выставить на море сравнимые силы.
Даже после Трафальгара Наполеон вполне себе планировал достичь превосходства на море. В апреле 1808 года он уверенно заявлял, что его морские союзы с Испанией и Россией уравновесят силы сторон на море, поскольку если к 64 французским ЛК приплюсовать 25 испанских, 12 русских и 10 голландских ЛК, он получит 110 линкоров против 80 английских ЛК, которые они реально, а не на бумаге, могут вывести в море.
И тут скорее всего вопрос стоит в другой плоскости - почему чаще всего военно-морские коалиции оказывались неэффективными? Первый ответ, который приходит в голову -потому, что вообще любые военные коалиции есть продукт компромисса, и между сторонами постоянно происходят трения. У сторон коалиции политические цели разнятся, причем иногда довольно существенно, командующие с одной стороны не хотят попасть в подчинение, с другой - не готовы взять на себя бремя полного управления. Мы знаем лишь несколько довольно эффективных коалиций - Мальборо и Савойский, Веллингтон и Блюхер как примеры. Но это суша. А на море, особенно в эпоху Паруса, объединенная мощь союзных флотов никогда не равнялась сумме ее составляющих. Главной причиной этого были разная подготовка национальных команд, разные тактические и стратегические воззрения командующих, разные системы сигнализации, и т.д. Гораздо легче было достигнуть успеха в рамках мононационального флота, где такие проблемы отсутствуют как класс. В 1802 году капитан Одибер де Раматюэль писал: "я убежден, что мы не можем рассчитывать ни на какой успех, если адмирал не сможет рассчитывать, что все его капитаны не будут в точности исполнять приказы и понимать на уровне инстинкта замыслы своего командующего".
Поэтому, как бы странно это не звучало, но 18 французских кораблей или 15 испанских кораблей, составивших союзный флот при Трафальгаре, действовали бы более эффективно по отдельности, нежели вместе. Морской министр Декре так писал Наполеону: "Я падаю в ноги Вашему Величеству и прошу вас не вешать нам на плечи испанцев, отправляя их совместно с нашими эскадрами на морские операции... Ваше Величество, выполнение задачи с помощью такой солянки разнородных кораблей будет очень затруднено".
Приведем еще примеры. В 1690 году в сражении у Бичи-Хэд соединенный англо-голландский флот действовал разрозненно, позволяя мононациональному французскому флоту фактически бить противника по частям. В Сражении у Тулона (1744 год) французы и испанцы так же сражались фактически отдельно, что позволило англичанам сосредоточиться исключительно на испанской эскадре, фактически игнорируя французскую. Вспомним "Другую Армаду" 1779 года - видим то же самое.
А вот о чем действительно с серьезностью можно говорить - так это о школах тактического искусства. Историк Роджерс в течение XVIII века на море выделяет две таких школы. Первая - это адмирал, требующий безусловного подчинения себе капитанов посредством сигналов. То есть только и исключительно адмирал управляет боем.
Вторая - это делегирование широких полномочий в бою капитанам.
Как пишет Роджерс, в сражениях XVIII- начала XIX века вторая школа показала свое полное превосходство над первой. И причиной этого превосходства, а так же такого делегирования полномочий стал большой практический опыт капитанов у одной стороны, и почти полное его отсутствие у другой стороны.
Давайте начнем с Альфреда Тайера, нашего, Мэхэна. Он сделал первую систематическую попытку объяснить этот феномен. Мэхэн напирал на такие особенности Великобритании как изолированность, изобилие естественных гаваней, "естественные особенности" населения, и преемственную военно-морскую политику правительств.
Если не разбирать последние два тезиса, то стоит отметить, что природа и география никак не облегчали Британии развитие военно-морской мощи. Нет, понятно, что отсутствие сухопутной угрозы позволило ей сэкономить на армии и пустить деньги на развитие флота, однако далеко не одна Великобритания обладала этим преимуществом.
Скажем, Испания в период 1731-1793 годов находилась ровно в такой же ситуации, заключив Бурбонские пакты. Как писал историк Чарльз Эсдейл: "Когда граница на Пиренеях стала защищена Францией, единственными задачами, которые остались перед испанской армией, стали защита побережья Испании от британских набегов да вечные блокады Гибралтара, не считая экспедиций против мавров".
К этому стоит добавить, что узость проливов Ла-манша и Па-де-Кале не может сравниться с "открытыми морями", которые омывают Испанию. Поэтому, хотя изолированность несомненно сослужила хорошую службу Британии, все же она не могла полностью отринуть траты на армию и береговые укрепления.
В 1970-х Пол Кеннеди связал феномен британской военно-морской мощи с промышленным развитием. Он писал: "Возвышение Британии на морях, так же как и ее падение, тесно связано с экономическим развитием и падением, и первое невозможно понять без анализа второго". Однако, хотя британская экономика и была важным фактором, стоит отметить, что тот же французский король Людовик XIV вкладывал во флот средств больше в период 1661-1692 г.г., нежели англичане, и позже, после Французской революции, Франция вкладывала во флот значительную часть своего бюджета.
Не стоит так же забывать, что противоборствующие Англии стороны часто объединялись, и достигали не только паритета на море, но и превосходства. Так, во время войны из-за уха Дженкинса, Англия могла выставить на море 80 ЛК, тогда как Испания - 41 ЛК, и Франция - 50 ЛК. К 1780 году, во время войны за Независимость, Франция и Испания обладали совокупно 126 ЛК, тогда как Британия - 117 ЛК.
На это обратил внимание историк Джон Мэршимер (Mearsheimer), он писал, что страны, поглощенные мыслями о собственной безопасности перед иностранными армиями, рассматривали повышение своей сухопутной мощи, а не морской. "Сильные государства Европы не чувствовали угрозы от британской военно-морской силы, а вот от неприятельских армий - чувствовали, поэтому инвестировали финансы и ресурсы в собственные армии".
Но и это объяснение не является всеобъемлющим, поскольку некоторые действия французов, испанцев или голландцев впрямую ему противоречат. Так, в 1765 году герцог Шуазель прямо говорил королю, что Англия является главным врагом Франции, и соответственно на устранение этой угрозы надо направить все силы. То же самое можно сказать и об Испании этого периода, ее правители видели Британию своим естественным врагом, которая в случае любой войны будет стремиться прервать испанское сообщение с колониями. Собственно, именно логикой борьбы с Англией объясняются действия кардинала Джулио Альберони или короля Карла III, самого великого Испанского монарха.
Но даже если суммировать все эти три объяснения, все равно невозможно полностью объяснить, почему Британия выиграла на море семь крупных войн в период 1688-1815 годов. Ведь чаще всего, несмотря на изолированное положение и развитую экономику ее врагам удавалось выставить на море сравнимые силы.
Даже после Трафальгара Наполеон вполне себе планировал достичь превосходства на море. В апреле 1808 года он уверенно заявлял, что его морские союзы с Испанией и Россией уравновесят силы сторон на море, поскольку если к 64 французским ЛК приплюсовать 25 испанских, 12 русских и 10 голландских ЛК, он получит 110 линкоров против 80 английских ЛК, которые они реально, а не на бумаге, могут вывести в море.
И тут скорее всего вопрос стоит в другой плоскости - почему чаще всего военно-морские коалиции оказывались неэффективными? Первый ответ, который приходит в голову -потому, что вообще любые военные коалиции есть продукт компромисса, и между сторонами постоянно происходят трения. У сторон коалиции политические цели разнятся, причем иногда довольно существенно, командующие с одной стороны не хотят попасть в подчинение, с другой - не готовы взять на себя бремя полного управления. Мы знаем лишь несколько довольно эффективных коалиций - Мальборо и Савойский, Веллингтон и Блюхер как примеры. Но это суша. А на море, особенно в эпоху Паруса, объединенная мощь союзных флотов никогда не равнялась сумме ее составляющих. Главной причиной этого были разная подготовка национальных команд, разные тактические и стратегические воззрения командующих, разные системы сигнализации, и т.д. Гораздо легче было достигнуть успеха в рамках мононационального флота, где такие проблемы отсутствуют как класс. В 1802 году капитан Одибер де Раматюэль писал: "я убежден, что мы не можем рассчитывать ни на какой успех, если адмирал не сможет рассчитывать, что все его капитаны не будут в точности исполнять приказы и понимать на уровне инстинкта замыслы своего командующего".
Поэтому, как бы странно это не звучало, но 18 французских кораблей или 15 испанских кораблей, составивших союзный флот при Трафальгаре, действовали бы более эффективно по отдельности, нежели вместе. Морской министр Декре так писал Наполеону: "Я падаю в ноги Вашему Величеству и прошу вас не вешать нам на плечи испанцев, отправляя их совместно с нашими эскадрами на морские операции... Ваше Величество, выполнение задачи с помощью такой солянки разнородных кораблей будет очень затруднено".
Приведем еще примеры. В 1690 году в сражении у Бичи-Хэд соединенный англо-голландский флот действовал разрозненно, позволяя мононациональному французскому флоту фактически бить противника по частям. В Сражении у Тулона (1744 год) французы и испанцы так же сражались фактически отдельно, что позволило англичанам сосредоточиться исключительно на испанской эскадре, фактически игнорируя французскую. Вспомним "Другую Армаду" 1779 года - видим то же самое.
А вот о чем действительно с серьезностью можно говорить - так это о школах тактического искусства. Историк Роджерс в течение XVIII века на море выделяет две таких школы. Первая - это адмирал, требующий безусловного подчинения себе капитанов посредством сигналов. То есть только и исключительно адмирал управляет боем.
Вторая - это делегирование широких полномочий в бою капитанам.
Как пишет Роджерс, в сражениях XVIII- начала XIX века вторая школа показала свое полное превосходство над первой. И причиной этого превосходства, а так же такого делегирования полномочий стал большой практический опыт капитанов у одной стороны, и почти полное его отсутствие у другой стороны.