"Зловещий самородок", ч.15
(продолжение). Полностью текст можно смотреть через тег, или в "Избранном".
***
Глава 15
В один из вьюжных дней начала зимы, почти сразу после развода, солдат, дежуривший на угловой вышке возле фабрики, увидел, как вышел из-за стены и направился в его сторону по протоптанной в неглубоком снегу тропинке офицер в белом полушубке, портупее с кобурой на боку. На одном плече у него висел стволом вниз автомат ППШ, а на другом он нес широкие охотничьи лыжи. Подойдя ближе, офицер властным жестом заставил открыть маленькую калитку, врезанную в забор из колючей проволоки прямо под вышкой. Солдат послушно поднял железный прут, которым закрывали калитку прямо с вышки и, подождав, когда нижний конец вновь вставили в проушины, опустил его. Про себя он удивился, что офицер отправился на охоту в такую погоду, впрочем, поразмыслив немного, он решил, что и в офицерском общежитии тому сегодня тоже нечего делать. Баб здесь нет, а водку привезут на автолавке только завтра. Может, хоть куропатку подстрелит на закусь...
Калиткой часто пользовались местные охотники в погонах. До проходной они доезжали на "бобике", а обходить периметр рабочей зоны по старым отвалам, чтобы попасть в широкую, поросшую кустарником пойму реки, где водились и зайцы, и лисы, и куропатки, им было не по чину.
Надев лыжи, Афанасий, а это был он, переодетый в офицерскую одежду, не торопясь заскользил на них по старой, заметенной уже кое-где лыжне. Когда зона скрылась из виду, он взял за ствол муляж автомата, который сам искусно вырезал из дерева и покрасил, забросил его далеко в снег, и резко добавил шагу.
Маршрут они с Иваном обсуждали больше месяца и беглец прекрасно знал, куда двигаться, где перевалить через водораздел, где повернуть и идти почти в обратном направлении - чтобы сбить с толку погоню. Впрочем, многие предосторожности были напрасными - пурга разыгралась не на шутку и след от лыж тут же и заметало. За весь день он ни разу не остановился и знал, что намного опережает намеченный график. Только когда совсем уже стемнело, он развел под корневищем поваленного дерева, спасающим от сильного ветра, большой костер, плотно поужинал банкой американской тушенки, заварил крепкий чай и устроился на ночлег, положив в огонь несколько смолистых еловых корней.
Чуть свет он был уже на ногах. Сегодня предстояло подняться в самые истоки ручья и преодолеть достаточно высокий скалистый хребет. Но пройдя всего часа полтора, он вдруг увидел сквозь пургу впереди что-то темное, неясно шевелящееся. Он остановился, потянулся к кобуре, где у него лежал настоящий пистолет "ТТ". В это мгновение начала беспорядочно взлетать, шумно галдя и хлопая крыльями, большая стая ворон и Афанасий, немного напуганный этой неожиданностью, догадался: падаль!
На истоптанном птицами снегу он увидел останки человека и большого бурого медведя, которые лежали почти рядом. Видать, повстречал неудачливый охотник шатуна, или сам поднял косолапого из берлоги, да выстрел получился не очень удачным - успел зверь перед смертью его помять. Лицо человека уже успели птицы обклевать до костей и было жутко смотреть на зияющие глазницы, обнаженные челюсти.
Афанасий хотел уже обойти трупы и продолжить свой путь, но вдруг догадался, что это для него большущая удача. Не раздумывая, он начал быстро раздевать человека. Было противно и мерзко прикасаться к мертвому обезображенному телу, а тем более - одевать его задубевшие, пропитанные кое-где смерзшейся кровью одежды, но решения своего он не изменил. Особенно трудно было стянуть валенки с окостеневших ног и пришлось разрезать сзади голенища. Одев на мертвого свою одежду, он разорвал ее в местах обнаруженных на теле ран от звериных когтей, потом слегка порезал ножом руку выше кисти, чтобы хотя бы немного испачкать одежду кровью.
Одежонка у погибшего охотника была неважнецкая - сильно ношенную, порванную в нескольких местах медведем ватную телогрейку не сравнишь с офицерским полушубком, но с этим приходилось мириться.
Афанасий ничего не взял из карманов своего полушубка и ватных брюк - ни писем из дома, ни довоенной семейной фотографии. Из вещмешка он забрал и переложил в котомку охотника только две пачки галет, банку тушенки, пачку чая и пару больших комков сахара. Досадно было оставлять две любимые книги, которые взял с собой, но он все же не поддался искушению.
Всем был похож на него погибший - и комплекцией и цветом волос, только на правой руке выше кисти у него красовался большой синий якорь. Было очень неприятно срезать с руки покойника кожу, но нельзя же было оставить такую улику. Последнее, что он сделал - это согрел на груди пистолет, быстро разобрал его и оставил на смазанных поверхностях свои отчетливые отпечатки пальцев, которые так уничтожал, когда готовился к побегу. Оттянув рукав полушубка, он повернул правую руку охотника так, чтобы птицы расклевали место, на котором он срезал якорь, и подушечки пальцев, как это уже они сделали с левой рукой, положил рядом пистолет.
Осмотрев внимательно позу убитого и еще раз проверив себя - не забыл ли о какой-нибудь мелочи, Афанасий надел лыжи и хотел было уже двинуться в путь, но вовремя вспомнил о такой детали, которую и мелочью-то не назовешь... Медведь дохлый, а в стволе пистолета нет даже нагара, и обойма полная. Подняв оружие, он расстрелял в медвежью тушу всю обойму и, когда затвор, наконец, не вернулся на место, он положил оружие с обнаженным, дымящимся стволом на место. Не оглядываясь больше, он двинулся вверх по ручью.
Теперь беглец выглядел совсем по таежному - телогрейка, опоясанная патронташем, лисий малахай, за правым плечом двустволка. Он понимал, что весь этот маскарад может оказаться пустой затеей, ведь есть у него и "особые приметы", которые подробно описаны в его деле: "родинка на левом плече, расположенная..., входное отверстие от старого ранения находится..." Но с другой стороны, он очень надеялся на невнимательность участников погони. Имея неопровержимые свидетельства, что найден труп того самого беглого зэка, которого они ищут столько дней, никто не будет копаться в деталях. Даже если и увидят какие-то несоответствия - тут же постараются о них забыть. Не потащат же они на себе отсюда обезображенный труп за столько верст на экспертизу! Здесь же и прикопают или сожгут на костре (про такие случаи часто рассказывали в зоне).
Забравшись на безлесный скалистый гребень, где его рваную телогрейку ветер продувал почти насквозь, Афанасий снял лыжи и несколько километров шел по камням и твердому насту. Разглядев в снежной кутерьме отдельно стоящую приметную скалу, он вновь встал на лыжи и быстро скатился к истокам речки, по которой ему предстояло идти полтора дня. Пурга совсем озверела, но теперь это ему было совсем не страшно - главное, что здесь уже никак нельзя заблудиться. В эту ночь он не стал устраиваться на ночлег, а заварив чай и немного отдохнув, ушел от костра в ночь. Хорошо, что речка здесь перемерзла до дна и можно было не опасаться угодить в полынью.
Еще до полудня следующего дня он добрался до места. Заметив на берегу мощный кедр с раздвоенной вершиной, он свернул в первый же распадок, поднялся в его верховья и сразу нашел вырытую Иваном землянку. Сам Иван проводил здесь дня по два - по три, да и то чаще всего летом и осенью, а ему придется коротать всю долгую холодную зиму... Впрочем... Узнав о его гибели, Иван навряд ли появится раньше лета. Денег теперь у него много, дичи здесь, в горах зимой почти нет, чего бы ему переться в такую даль?.. Тогда, может, стоит подыскать место получше, подальше, да поглуше?
С Ивановых слов он знал, что если подняться в истоки большой реки, до которой осталось два часа ходьбы, перевалить через водораздел - попадешь в совершенно дикие места. До ближайшего жилья там километров двести-триста. Сам Иван за водоразделом никогда не был, но у них в поселке рассказывали, что там благодатные, богатые зверем места, а по речкам сохранились в некоторых местах крепкие древние староверческие избушки и даже небольшие, в три-пять изб скиты.
Решив для себя, что надо идти, утром Афанасий уложил в рюкзак все приготовленные Иваном охотничьи припасы, посуду и продукты, из которых не поместилась только часть муки. Иванову одностволку он тоже оставил в землянке - у него теперь было оружие получше.
"Записку бы написать, да нечем и не на чем. Ладно, Иван и так догадается!" - решил Афанасий, прикрыл дверь землянки и начал одевать лыжи.
Только через четыре долгих дня беглец, измотанный тяжелой дорогой по рыхлому снегу, перевалил, наконец, пологий, с редкими корявыми лиственницами перевал и начал спускаться вниз, к хорошо видным отсюда густым кедровникам. Еще два дня он шел по какой-то довольно крупной речке, искал избушку. Дело было уже к вечеру, когда он заметил на дереве старый затес и, на удачу, поднялся по небольшому распадку. Предчувствие не обмануло его - сразу за поворотом оказалось небольшое зимовье. Избушка была маленькая, неказистая, но обихоженная - корье на ее крыше обновлено совсем недавно, может быть, этим летом.
Войдя внутрь, Афанасий понял, что в ближайшее время ему предстоит встретиться с людьми - с потолка свисали подвешенные на крючки, оберегаемые таким способом от вездесущих мышей, мешки с продуктами. Хозяева хорошо подготовились к зимнему охотничьему сезону. Странно, что они так долго задерживаются. Шкурки соболя, белки уже с месяц, как стали "выходными". Может быть, идут потихоньку, охотятся по дороге?
Ничего, легенда у него неплохая, названия деревень, фамилии людей прочно сидели в памяти, помнились даже годы, когда были большие пожары, наводнения, падеж скота. Главное - больше помалкивать, а для этого ему даже и притворяться не надо.
Хозяева так и не явились. До весны Афанасий ничего не брал из их продуктов, даже к чаю не притронулся, хотя давно уже забыл его вкус. Питался в основном мясом сохатого, которого завалил в двух шагах от избушки, да теми продуктами, которые принес с собой. Думал, в весенний паводок поднимется кто-нибудь на лодке, но опять не дождался. Только в начале следующей зимы он понял, что можно уже и не ждать, развязал мешок и раскрыл первую пачку душистого до головокружения чая...
Охота его не увлекала. Разом обеспечив себя на всю зиму мясом, он, хотя и ходил почти каждый день с ружьем проверять установленные вблизи ловушки и петли, подстреливал иногда для разнообразия в питании куропаток, глухарей, но большую часть времени, не занятого заготовкой дров и приготовлением нехитрой пищи, он тратил на изготовление из дерева фигурок людей и животных. Летом удалось найти недалеко выходы хорошей глины и появилась возможность лепить. Почти каждый день на полках в избушке добавлялось по одной-две смешной деревянной или керамической фигурке.
Как только потеплело и схлынула весенняя вода, в дело пошел старательский лоток, который он выдолбил, как и положено, из кедровой чурки. Вспомнив наставления Николая Францевича, Афанасий по всем правилам начал оценку золотоносности прилегающей к избушке территории. Золотило здесь повсюду очень хорошо - не то что было в их уральской экспедиции. Первая же расчистка, пройденная на ручье, где на щетках оказалось максимальное содержание металла, вскрыла в уступе террасы выход золотоносного пласта. Потом он найдет другую, в десятки раз более богатую россыпь, но первый килограмм золота был намыт именно здесь, на месте самой первой расчистки.
После изготовления того, по сути, очень простенького браслета в виде сплетенных змеек, почувствовав, какой это благодатный и благодарный материал, художник решил, что самые главные скульптуры в своей жизни он сделает из золота. Нет, он понимал, конечно, что нельзя работать просто с куском чистого золота. Если даже не принимать во внимание вес и чудовищную стоимость такого произведения, у него был бы один очень важный недостаток - отсутствие жесткости конструкции. Поэтому давно уже придумана была простая технология: сначала фигурка лепится из глины, один раз, два, десять... - пока не получится. Потом аккуратно снимается с поверхности слой глины, толщиной два-три миллиметра, и то, что осталось, обжигается в печи. Золото расковывается, раскатывается в ленты, полосы, в которые и "одевается" полученная после отжига керамическая заготовка, стыки запаиваются и производится отделка деталей.
Лет тридцать потом скульптор использовал именно эту технологию, пока знакомый химик не сделал для него электролизную установку, в которой всего за несколько дней, без всякого участия человека заготовка обрастала абсолютно ровным, необходимой толщины слоем золота.
Летом все свое время и все силы Афанасий тратил на добычу золота. Работать одному на бутаре было неудобно - одной рукой надо было лить из ведра воду, а другой - шевелить, перемешивать деревянной лопаточкой золотоносную породу. Дело продвигалось медленно, и промучившись с неделю, он отложил ведро и лопатку и взялся за изготовление водопровода. Десять дней старатель работал топором - валил сухостоины, вырубал в бревнах продольные углубления. В сотне метров выше по течению был довольно крутой перекат, выше которого он и установил первый выдолбленный лоток. Соорудив из жердей треноги и уложив на них остальные бревна, он подвел воду к бутаре. Производительность сразу возросла в три-четыре раза и мешочек, в который он ссыпал высушенный золотой песок, уже через несколько дней заметно потяжелел.
Всю вторую зиму он лепил из глины и вырезал из дерева фигурки красивых женщин, которых довелось увидеть в своей жизни. Были здесь и худенькая девчушка, засмотревшаяся вдаль, и крупная женщина, забрасывающая за спину толстую косу, и стройная девушка, выливающая на себя воду из тазика... Но с особой тщательностью скульптор добивался полного сходства четырех скульптур, которые намечено было выполнить в золоте: сестры Зойки, мамы, Марины и Юлии.
В начале весны он наконец решился и начал "одевать" в золото заготовку моющейся в корыте сестры, а уже через неделю на грубом столе из вырубленных топором плах стояла, неимоверно сверкая на ярком солнце, золотая статуэтка очаровательной девушки-подростка.
Над скульптурой мамы он провозился до самого лета - никак не получалось изобразить запомнившийся с детства контраст молодого сильного тела и усталости позы. А когда удалось наконец добиться нужного эффекта, оказалось, что золота не хватает и пришлось отложить все до осени.
В это лето Афанасию здорово повезло - он нашел богатейшую россыпь с крупными самородками всего в двадцати минутах ходьбы от зимовья. К первым заморозкам у него было уже столько золота, что его с избытком хватало и на скульптуры любимых женщин, и на голову Кригера, которую он решил добавить к своей золотой коллекции.
Однажды осенью, когда вода в речке покрылась уже толстой коркой льда, но снега еще не было, он решил спуститься вниз по течению километров на двадцать - посмотреть нет ли здесь других избушек. После дня ходьбы, обогнув скальный береговой выступ, он увидел на высокой террасе новую большую избушку с дощатой крышей. Дыма из трубы не было, не заметно было и свежих следов на берегу.
Поднявшись по тропинке на террасу, Афанасий увидел, что дверь избушки придавлена плоским камнем. Отодвинув каменную плиту и зайдя внутрь, он увидел большую обмазанную глиной печь, капитальный стол, двое нар. С крюков на высоком потолке свисали мешки с продуктами. Заглянув в один из них, он сразу догадался, что продукты были оставлены очень давно - скорей всего, в тот же год, что и в первой избушке. Наверное, случилась какая-то трагедия, иначе чем объяснить, что хозяева двух избушек не являются сюда уже около двух лет...
Часть продуктов испортились, но весь чай, сахар, часть консервов он забрал с собой. Можно было перебраться сюда жить, но уж больно открыто, на показ стояла эта изба. К тому же, неизвестно, есть ли здесь где-нибудь поблизости богатые россыпи золота. Да и перетаскивать свой скарб, накопившиеся скульптуры в такую даль не хотелось. Позднее, зимой он возвращался сюда еще несколько раз за продуктами, двуручной пилой, большой оцинкованной ванной и ведрами.
Вернувшись домой, Афанасий сразу занялся своим любимым делом. Золотые скульптуры мамы и воображающей из себя перед зеркалом знатную даму Марины были сделаны на одном дыхании, а вот с отдыхающей после бурной ночи Юлией пришлось основательно повозиться - только одних эскизов было сделано больше десятка...
(продолжение следует)
***
Глава 15
В один из вьюжных дней начала зимы, почти сразу после развода, солдат, дежуривший на угловой вышке возле фабрики, увидел, как вышел из-за стены и направился в его сторону по протоптанной в неглубоком снегу тропинке офицер в белом полушубке, портупее с кобурой на боку. На одном плече у него висел стволом вниз автомат ППШ, а на другом он нес широкие охотничьи лыжи. Подойдя ближе, офицер властным жестом заставил открыть маленькую калитку, врезанную в забор из колючей проволоки прямо под вышкой. Солдат послушно поднял железный прут, которым закрывали калитку прямо с вышки и, подождав, когда нижний конец вновь вставили в проушины, опустил его. Про себя он удивился, что офицер отправился на охоту в такую погоду, впрочем, поразмыслив немного, он решил, что и в офицерском общежитии тому сегодня тоже нечего делать. Баб здесь нет, а водку привезут на автолавке только завтра. Может, хоть куропатку подстрелит на закусь...
Калиткой часто пользовались местные охотники в погонах. До проходной они доезжали на "бобике", а обходить периметр рабочей зоны по старым отвалам, чтобы попасть в широкую, поросшую кустарником пойму реки, где водились и зайцы, и лисы, и куропатки, им было не по чину.
Надев лыжи, Афанасий, а это был он, переодетый в офицерскую одежду, не торопясь заскользил на них по старой, заметенной уже кое-где лыжне. Когда зона скрылась из виду, он взял за ствол муляж автомата, который сам искусно вырезал из дерева и покрасил, забросил его далеко в снег, и резко добавил шагу.
Маршрут они с Иваном обсуждали больше месяца и беглец прекрасно знал, куда двигаться, где перевалить через водораздел, где повернуть и идти почти в обратном направлении - чтобы сбить с толку погоню. Впрочем, многие предосторожности были напрасными - пурга разыгралась не на шутку и след от лыж тут же и заметало. За весь день он ни разу не остановился и знал, что намного опережает намеченный график. Только когда совсем уже стемнело, он развел под корневищем поваленного дерева, спасающим от сильного ветра, большой костер, плотно поужинал банкой американской тушенки, заварил крепкий чай и устроился на ночлег, положив в огонь несколько смолистых еловых корней.
Чуть свет он был уже на ногах. Сегодня предстояло подняться в самые истоки ручья и преодолеть достаточно высокий скалистый хребет. Но пройдя всего часа полтора, он вдруг увидел сквозь пургу впереди что-то темное, неясно шевелящееся. Он остановился, потянулся к кобуре, где у него лежал настоящий пистолет "ТТ". В это мгновение начала беспорядочно взлетать, шумно галдя и хлопая крыльями, большая стая ворон и Афанасий, немного напуганный этой неожиданностью, догадался: падаль!
На истоптанном птицами снегу он увидел останки человека и большого бурого медведя, которые лежали почти рядом. Видать, повстречал неудачливый охотник шатуна, или сам поднял косолапого из берлоги, да выстрел получился не очень удачным - успел зверь перед смертью его помять. Лицо человека уже успели птицы обклевать до костей и было жутко смотреть на зияющие глазницы, обнаженные челюсти.
Афанасий хотел уже обойти трупы и продолжить свой путь, но вдруг догадался, что это для него большущая удача. Не раздумывая, он начал быстро раздевать человека. Было противно и мерзко прикасаться к мертвому обезображенному телу, а тем более - одевать его задубевшие, пропитанные кое-где смерзшейся кровью одежды, но решения своего он не изменил. Особенно трудно было стянуть валенки с окостеневших ног и пришлось разрезать сзади голенища. Одев на мертвого свою одежду, он разорвал ее в местах обнаруженных на теле ран от звериных когтей, потом слегка порезал ножом руку выше кисти, чтобы хотя бы немного испачкать одежду кровью.
Одежонка у погибшего охотника была неважнецкая - сильно ношенную, порванную в нескольких местах медведем ватную телогрейку не сравнишь с офицерским полушубком, но с этим приходилось мириться.
Афанасий ничего не взял из карманов своего полушубка и ватных брюк - ни писем из дома, ни довоенной семейной фотографии. Из вещмешка он забрал и переложил в котомку охотника только две пачки галет, банку тушенки, пачку чая и пару больших комков сахара. Досадно было оставлять две любимые книги, которые взял с собой, но он все же не поддался искушению.
Всем был похож на него погибший - и комплекцией и цветом волос, только на правой руке выше кисти у него красовался большой синий якорь. Было очень неприятно срезать с руки покойника кожу, но нельзя же было оставить такую улику. Последнее, что он сделал - это согрел на груди пистолет, быстро разобрал его и оставил на смазанных поверхностях свои отчетливые отпечатки пальцев, которые так уничтожал, когда готовился к побегу. Оттянув рукав полушубка, он повернул правую руку охотника так, чтобы птицы расклевали место, на котором он срезал якорь, и подушечки пальцев, как это уже они сделали с левой рукой, положил рядом пистолет.
Осмотрев внимательно позу убитого и еще раз проверив себя - не забыл ли о какой-нибудь мелочи, Афанасий надел лыжи и хотел было уже двинуться в путь, но вовремя вспомнил о такой детали, которую и мелочью-то не назовешь... Медведь дохлый, а в стволе пистолета нет даже нагара, и обойма полная. Подняв оружие, он расстрелял в медвежью тушу всю обойму и, когда затвор, наконец, не вернулся на место, он положил оружие с обнаженным, дымящимся стволом на место. Не оглядываясь больше, он двинулся вверх по ручью.
Теперь беглец выглядел совсем по таежному - телогрейка, опоясанная патронташем, лисий малахай, за правым плечом двустволка. Он понимал, что весь этот маскарад может оказаться пустой затеей, ведь есть у него и "особые приметы", которые подробно описаны в его деле: "родинка на левом плече, расположенная..., входное отверстие от старого ранения находится..." Но с другой стороны, он очень надеялся на невнимательность участников погони. Имея неопровержимые свидетельства, что найден труп того самого беглого зэка, которого они ищут столько дней, никто не будет копаться в деталях. Даже если и увидят какие-то несоответствия - тут же постараются о них забыть. Не потащат же они на себе отсюда обезображенный труп за столько верст на экспертизу! Здесь же и прикопают или сожгут на костре (про такие случаи часто рассказывали в зоне).
Забравшись на безлесный скалистый гребень, где его рваную телогрейку ветер продувал почти насквозь, Афанасий снял лыжи и несколько километров шел по камням и твердому насту. Разглядев в снежной кутерьме отдельно стоящую приметную скалу, он вновь встал на лыжи и быстро скатился к истокам речки, по которой ему предстояло идти полтора дня. Пурга совсем озверела, но теперь это ему было совсем не страшно - главное, что здесь уже никак нельзя заблудиться. В эту ночь он не стал устраиваться на ночлег, а заварив чай и немного отдохнув, ушел от костра в ночь. Хорошо, что речка здесь перемерзла до дна и можно было не опасаться угодить в полынью.
Еще до полудня следующего дня он добрался до места. Заметив на берегу мощный кедр с раздвоенной вершиной, он свернул в первый же распадок, поднялся в его верховья и сразу нашел вырытую Иваном землянку. Сам Иван проводил здесь дня по два - по три, да и то чаще всего летом и осенью, а ему придется коротать всю долгую холодную зиму... Впрочем... Узнав о его гибели, Иван навряд ли появится раньше лета. Денег теперь у него много, дичи здесь, в горах зимой почти нет, чего бы ему переться в такую даль?.. Тогда, может, стоит подыскать место получше, подальше, да поглуше?
С Ивановых слов он знал, что если подняться в истоки большой реки, до которой осталось два часа ходьбы, перевалить через водораздел - попадешь в совершенно дикие места. До ближайшего жилья там километров двести-триста. Сам Иван за водоразделом никогда не был, но у них в поселке рассказывали, что там благодатные, богатые зверем места, а по речкам сохранились в некоторых местах крепкие древние староверческие избушки и даже небольшие, в три-пять изб скиты.
Решив для себя, что надо идти, утром Афанасий уложил в рюкзак все приготовленные Иваном охотничьи припасы, посуду и продукты, из которых не поместилась только часть муки. Иванову одностволку он тоже оставил в землянке - у него теперь было оружие получше.
"Записку бы написать, да нечем и не на чем. Ладно, Иван и так догадается!" - решил Афанасий, прикрыл дверь землянки и начал одевать лыжи.
Только через четыре долгих дня беглец, измотанный тяжелой дорогой по рыхлому снегу, перевалил, наконец, пологий, с редкими корявыми лиственницами перевал и начал спускаться вниз, к хорошо видным отсюда густым кедровникам. Еще два дня он шел по какой-то довольно крупной речке, искал избушку. Дело было уже к вечеру, когда он заметил на дереве старый затес и, на удачу, поднялся по небольшому распадку. Предчувствие не обмануло его - сразу за поворотом оказалось небольшое зимовье. Избушка была маленькая, неказистая, но обихоженная - корье на ее крыше обновлено совсем недавно, может быть, этим летом.
Войдя внутрь, Афанасий понял, что в ближайшее время ему предстоит встретиться с людьми - с потолка свисали подвешенные на крючки, оберегаемые таким способом от вездесущих мышей, мешки с продуктами. Хозяева хорошо подготовились к зимнему охотничьему сезону. Странно, что они так долго задерживаются. Шкурки соболя, белки уже с месяц, как стали "выходными". Может быть, идут потихоньку, охотятся по дороге?
Ничего, легенда у него неплохая, названия деревень, фамилии людей прочно сидели в памяти, помнились даже годы, когда были большие пожары, наводнения, падеж скота. Главное - больше помалкивать, а для этого ему даже и притворяться не надо.
Хозяева так и не явились. До весны Афанасий ничего не брал из их продуктов, даже к чаю не притронулся, хотя давно уже забыл его вкус. Питался в основном мясом сохатого, которого завалил в двух шагах от избушки, да теми продуктами, которые принес с собой. Думал, в весенний паводок поднимется кто-нибудь на лодке, но опять не дождался. Только в начале следующей зимы он понял, что можно уже и не ждать, развязал мешок и раскрыл первую пачку душистого до головокружения чая...
Охота его не увлекала. Разом обеспечив себя на всю зиму мясом, он, хотя и ходил почти каждый день с ружьем проверять установленные вблизи ловушки и петли, подстреливал иногда для разнообразия в питании куропаток, глухарей, но большую часть времени, не занятого заготовкой дров и приготовлением нехитрой пищи, он тратил на изготовление из дерева фигурок людей и животных. Летом удалось найти недалеко выходы хорошей глины и появилась возможность лепить. Почти каждый день на полках в избушке добавлялось по одной-две смешной деревянной или керамической фигурке.
Как только потеплело и схлынула весенняя вода, в дело пошел старательский лоток, который он выдолбил, как и положено, из кедровой чурки. Вспомнив наставления Николая Францевича, Афанасий по всем правилам начал оценку золотоносности прилегающей к избушке территории. Золотило здесь повсюду очень хорошо - не то что было в их уральской экспедиции. Первая же расчистка, пройденная на ручье, где на щетках оказалось максимальное содержание металла, вскрыла в уступе террасы выход золотоносного пласта. Потом он найдет другую, в десятки раз более богатую россыпь, но первый килограмм золота был намыт именно здесь, на месте самой первой расчистки.
После изготовления того, по сути, очень простенького браслета в виде сплетенных змеек, почувствовав, какой это благодатный и благодарный материал, художник решил, что самые главные скульптуры в своей жизни он сделает из золота. Нет, он понимал, конечно, что нельзя работать просто с куском чистого золота. Если даже не принимать во внимание вес и чудовищную стоимость такого произведения, у него был бы один очень важный недостаток - отсутствие жесткости конструкции. Поэтому давно уже придумана была простая технология: сначала фигурка лепится из глины, один раз, два, десять... - пока не получится. Потом аккуратно снимается с поверхности слой глины, толщиной два-три миллиметра, и то, что осталось, обжигается в печи. Золото расковывается, раскатывается в ленты, полосы, в которые и "одевается" полученная после отжига керамическая заготовка, стыки запаиваются и производится отделка деталей.
Лет тридцать потом скульптор использовал именно эту технологию, пока знакомый химик не сделал для него электролизную установку, в которой всего за несколько дней, без всякого участия человека заготовка обрастала абсолютно ровным, необходимой толщины слоем золота.
Летом все свое время и все силы Афанасий тратил на добычу золота. Работать одному на бутаре было неудобно - одной рукой надо было лить из ведра воду, а другой - шевелить, перемешивать деревянной лопаточкой золотоносную породу. Дело продвигалось медленно, и промучившись с неделю, он отложил ведро и лопатку и взялся за изготовление водопровода. Десять дней старатель работал топором - валил сухостоины, вырубал в бревнах продольные углубления. В сотне метров выше по течению был довольно крутой перекат, выше которого он и установил первый выдолбленный лоток. Соорудив из жердей треноги и уложив на них остальные бревна, он подвел воду к бутаре. Производительность сразу возросла в три-четыре раза и мешочек, в который он ссыпал высушенный золотой песок, уже через несколько дней заметно потяжелел.
Всю вторую зиму он лепил из глины и вырезал из дерева фигурки красивых женщин, которых довелось увидеть в своей жизни. Были здесь и худенькая девчушка, засмотревшаяся вдаль, и крупная женщина, забрасывающая за спину толстую косу, и стройная девушка, выливающая на себя воду из тазика... Но с особой тщательностью скульптор добивался полного сходства четырех скульптур, которые намечено было выполнить в золоте: сестры Зойки, мамы, Марины и Юлии.
В начале весны он наконец решился и начал "одевать" в золото заготовку моющейся в корыте сестры, а уже через неделю на грубом столе из вырубленных топором плах стояла, неимоверно сверкая на ярком солнце, золотая статуэтка очаровательной девушки-подростка.
Над скульптурой мамы он провозился до самого лета - никак не получалось изобразить запомнившийся с детства контраст молодого сильного тела и усталости позы. А когда удалось наконец добиться нужного эффекта, оказалось, что золота не хватает и пришлось отложить все до осени.
В это лето Афанасию здорово повезло - он нашел богатейшую россыпь с крупными самородками всего в двадцати минутах ходьбы от зимовья. К первым заморозкам у него было уже столько золота, что его с избытком хватало и на скульптуры любимых женщин, и на голову Кригера, которую он решил добавить к своей золотой коллекции.
Однажды осенью, когда вода в речке покрылась уже толстой коркой льда, но снега еще не было, он решил спуститься вниз по течению километров на двадцать - посмотреть нет ли здесь других избушек. После дня ходьбы, обогнув скальный береговой выступ, он увидел на высокой террасе новую большую избушку с дощатой крышей. Дыма из трубы не было, не заметно было и свежих следов на берегу.
Поднявшись по тропинке на террасу, Афанасий увидел, что дверь избушки придавлена плоским камнем. Отодвинув каменную плиту и зайдя внутрь, он увидел большую обмазанную глиной печь, капитальный стол, двое нар. С крюков на высоком потолке свисали мешки с продуктами. Заглянув в один из них, он сразу догадался, что продукты были оставлены очень давно - скорей всего, в тот же год, что и в первой избушке. Наверное, случилась какая-то трагедия, иначе чем объяснить, что хозяева двух избушек не являются сюда уже около двух лет...
Часть продуктов испортились, но весь чай, сахар, часть консервов он забрал с собой. Можно было перебраться сюда жить, но уж больно открыто, на показ стояла эта изба. К тому же, неизвестно, есть ли здесь где-нибудь поблизости богатые россыпи золота. Да и перетаскивать свой скарб, накопившиеся скульптуры в такую даль не хотелось. Позднее, зимой он возвращался сюда еще несколько раз за продуктами, двуручной пилой, большой оцинкованной ванной и ведрами.
Вернувшись домой, Афанасий сразу занялся своим любимым делом. Золотые скульптуры мамы и воображающей из себя перед зеркалом знатную даму Марины были сделаны на одном дыхании, а вот с отдыхающей после бурной ночи Юлией пришлось основательно повозиться - только одних эскизов было сделано больше десятка...
(продолжение следует)