Ангел должен улететь ("104 страницы про любовь" Э.Радзинский)
В 1964 году в Ленкоме с триумфом прошла премьера спектакля по пьесе Эдварда Ражзинского "104 страниц про любовь". В этой, на первый взгляд, незамысловатой мелодраме с плохим концом самым замечательным было аутодафе, которое устроил Эдуард Радзинский своей героине. Гибель стюардессы Лары в горящем самолете зритель ждал с нетерпением, даже с какой-то затаенной радостью. Причем, чем лучше он знал всю эту историю, тем большее получал удовольствие от трагической развязки.
Тут, конечно, очень подсобило художнику время. Технический прогресс. Небо. Самолеты. Девушки. (Как-то так). Но великая заслуга Радзинского в том, что он не пропустил этого турбореактивного ангела второй половины ХХ века. И после пьесы «104 страниц о любви» слишком явно вдруг стало - все, что оставляет после себя большая литература - все это только об ангелах.
Та же Марлен Дитрих. Хемингуэей даже нахамил как-то Ремарку. Потому что Дитрих путала-то их путала, но любила Ремарка.
В общем, Хемингуэй что-то там сказал. Ремарк интеллектуально промолчал, а Дитрих устроила ему потом всбучку: мужик он или не мужик? На что Ремарк ответил: «Но ведь это же - Хем! Гений!»
Дитрих: А ты что, сам-то, мол, нет?
Разница, и вправду незначительная, но она есть.
Ели сравнить "Три товарища" и "Прощай, оружие!", то, на первый взгляд, разница между ними никакой. Кто-то скажет даже, что "Три товарища" по лучше будет.
Но почему-то, когда умирает героиня Ремарка Патриция Хольман, то не очень-то верится в это. За то смерть Катрин Баркли наступает естественно, как послеобеденный сон во время сиесты.
Пат, больная лейкемией, умирает с натяжкой, словно нарочно убитая Ремарком, сколько бы Ремарк не расставлял кресты и кладбищенские ограды по пути своих трех товарищей, а здоровая Кэтрин Баркли не могла не умереть при родах в цивильной швейцарской клинике.
А все почему? Патриции - просто милая девушка, пупс, возлюбленная Роберта Локампа. А Кэтрин Баркли - женский идеал, ангел воплоти. Он нужен был Хемингуэю, чтобы показать, что настоящего мачо человеком может сделать только ангел, только в госпитале, да и то не надолго.
Потому что ангелы гостят на Земле ровно столько, сколько им необходимо для того, чтобы привнести в этот мир любовь. И сделать из кого-нибудь человека. Но не на долго. Ангел должен улететь. Иначе, какой он ангел? И он улетает. Как обворожительная стюардесса не от мира сего, которой так не хватает выдержки в любви, но хватает выдержки, чтобы погибнуть, спасая из огня пассажиров.
И еще, после этой пьесы (и, особенно, после выхода фильма «Еще раз про любовь» с Татьяной Дорониной) стало вдруг ясно, почему так много на свете книг, историй очень талантливых и написанных потрясающим языком, с даром точного слова, но которые не оставляют по себе ничего, кроме тоски и ужаса. Читаешь их, и словно бродишь по лабиринту Минотавра, приспособленного под анатомический театр. Вот и люди кругом настоящие, из плоти и крови, а чего-то в них не достает. Какой-то малости в 21 грамм.
Так пьеса Радзинского и гражданский воздушный флот помог раскрыть многие секреты литературы. Очень многие. Взять тот же роман. Окончательно как-то стало ясно, что разница между романом и толстой книгой в том, что роман - не история человека. И даже не история влюбленного человека. Роман - история влюбленной души.
И поэтому романный герой - категория религиозная. Роман - детище средневековых цивилизаций менестрелей и миннезингеров, с их суфийским происхождением, культом Девы, Прекрасной дамы, рыцарских подвигов и монашества.
Или можно сказать так - роман это что-то из жизни и смерти (здесь на земле) ангелов воплоти. Обязательно воплоти (иначе это уже фэнтези). Но обязательно - ангела. И обязательно влюбленного.
Или так, роман - это любовная вариация на тему евангелия, и каждый герой романа - Христос своего романного мира. Даже Раскольников - Христос мира «Преступления и наказания».
Иногда этот водораздел - между человеком и ангелом - достигается очень определенным жестким приемом - воздержанием, бытовым монашеством героя. Но возможны и варианты. Это уже сложные конструкции, и ангелоподобие достигается более тонкими средствами, чем импотенция Джейкоба Барнса. Крайний случай такой изощренности - Дон Жуан. Сила его влюбленностей и трагический финал испепеляют в нем все плотское, все земное.
Ангелам, вообще, многое позволено, если они смогут доказать свое небесное происхождение. Им позволено даже пикировать с облаков на чужие оригинальные пьесы и переписывать их под себя. Развивать ангельский фольклор.
«Вместо слов мужчин я хотела бы оставить шум дождя». Так сказала Литвинова о своей редакции пьесы Радзинского. Фольклор, впрочем, на то и существует, что обрабатывает истории на любой вкус и цвет. Хочешь - про тещу, а хочешь - про зятя.
Ясно одно, история девушки с небесной профессией еще ни раз будет переделываться в следующие десятилетия и столетия. Как история Гамлета и Дон Жуана.
Сергей Журавлев
Рис. Дмитрия Трофимова