ГОП, ГОП, ГОП, АЛЛЕ -
на малиновом седле
или
СТРАШНЫЙ СОН КАВАЛЕРИСТА
Верховой ездой я занимался совсем недолго: полтора сезона. В этом отношении (как, правда, и во многих остальных) мне далеко до моего батюшки, мастера спорта по конкуру. Не задалось: в середине второго сезона я приболел, а когда выздоровел, возвращаться в ушедшую далеко вперед группу смысла особого не было. Это в спортивном отношении, а вообще, дурак, что не вернулся. Главное-то не особые какие-то достижения, не значок разрядника (я свой, кстати, так и не получил), а счастье от контакта с лошадью - этакой большой собакой с копытами и гривой, от взаимопонимания с этим четвероногим партнером… ну, а если взаимопонимания этого не выходило, то хотя бы от общения с этой тварюгой.
Взаимопонимание, действительно, выходило не всегда. Ездили мы на лошадях учебных, а те в эту категорию попадали по нескольким причинам. Во-первых, в учебных переводили старичков, выслуживших спортивную карьеру, но сохранивших еще некоторый запас сил. С другой стороны, в учебные попадали спортивные лошади помоложе, признанные бесперспективными. Ну, и довольно многочисленную группу составляли лошади, списанные по возрасту из милиции. Как правило, они отличались хорошим характером и покладистостью - не зря же говорят, что лошади служат в милиции для того, чтобы хоть у кого-то была голова.
Первым, на кого меня посадили - еще погонять на корде - оказался заслуженный ветеран по имени Бухарест. Опытный боец, он раскусил меня как салагу мгновенно. В результате первое занятие превратилось для меня в форменную пытку. Тренер, Наташа Филиппова, кричала мне: «Посылай!», я стукал его по серым в яблокам бокам пятками, он послушно трогался с места. Я болтался в седле как… как… сравнения у меня есть, но все из разряда непечатных. Следующую тренерскую команду: «Облегчайся!» - я понял не сразу, но в конце концов все же допер, что это означает приподниматься на стременах, пропуская каждый второй болезненный толчок седла по сбитой уже заднице. Я приподнимался на стременах, и старый, хитрый жеребец, только и ожидавший этого момента, резко останавливался, а я хряпался носом в его седую гриву. Как следствие, по окончании занятия у меня не только седалище напоминало обезьянью мозоль, но и морда лица вся была расквашена.
На контрасте с ветераном большого спорта следующая моя лошадь, отставная милицейская дама Швея, носила меня на себе бережно, я бы сказал, нежно. И учебная, и облегченная рысь на ней выходили у меня без проблем, да и на галоп она переходила послушно и не пыталась при первой возможности сбросить темп. После нее все остальное казалось уже легче. Лошадей за нами не закрепляли, поэтому ни они к нам не привыкали, ни мы к ним. И каждая новая отличалась своим характером. Запомнились, конечно, самые яркие индивидуальности. Например, мелкий рыжий жеребец Авиатор, в обиходе - Витя. Как и положено рыжему, невеликий свой рост он с лихвой компенсировал задиристостью. В день, когда меня на него посадили, ему нездоровилось: уши болели. Я же об этом не знал, и удивлялся, чего это он так нервно реагирует на мои неумелые попытки взнуздать его. Странно, но он меня все-таки не укусил (может, просто пожалел салагу), мы с ним замечательно отъездили занятие, попрыгали, а потом сцена с храпом и задиранием головы повторилась еще раз когда я узду снимал.
На этом невезение мое с лошадиными хворями не закончилось. Чуть ли не на следующее занятие Наташа послала меня седлать большого черного жеребца по имени Дехканин. Кто ж знал, что у бедолаги в этот день случились колики, и единственным его желанием было лечь и страдать, лежа? Когда я заходил к нему в денник, держа на сгибе руки седло, он все понял и сделал попытку вжаться в противоположную стену. К его чести, попыток вдавить в эту стену меня он не предпринимал. Я положил ему на спину потник, хлопнул поверх него седло и попробовал затянуть подпругу. Концы ее просто-напросто не сходились. С таким я при моем куцем опыте еще не сталкивался. Я потянул за ремень с одной стороны, с другой, седло сползло с Дехканиновой спины и шмякнулось на опилки. Дехканин отошел от стены и наступил на него копытом. Я в отчаянии толкнул его плечом и обматерил задыхающимся шепотом. Он обиделся, убрал копыто с седла и поставил его мне на ногу. Тут я уже взревел во весь голос. На трехэтажный мат прибежали пацанята, постоянно ошивавшиеся при школе - у них-то опыта было куда больше моего. Один из них выслушал мою проблему и понимающе кивнул.
- Надулся, сволочь, - пояснил он и с размаху врезал бедному Дехканину кулаком под вздох. Тот, типа, охнул и сдулся немного. Кое-как застегнув пряжку подпруги (собственно, ее и не положено затягивать туго до самого момента взгромождения в седло), я поблагодарил мальца, вывел эту упрямую скотину из денника и, прихрамывая, потащил ее в поводу на манеж. Скотина же продолжала упираться по-ослиному; более того, она предпринимала попытки если не лечь, то хотя бы сесть по-собачьи. Следившие за нашим сражением пацанята понимающе закивали.
- Колики, - заявил авторитетным тоном один из них. - Зря ты его выводил - теперь таскать придется.
Так оно и оказалось. Стоило мне вывести... вернее, вытащить Дехканина на манеж, как Наташа опытным тренерским взглядом оценила ситуацию и подтвердила диагноз.
- Поездил, блин, - обрадовала она меня. - Води. Да води же ты его - глянь: он у тебя завалится сейчас!
Так я и таскал бедного хворого Дехканина в поводу по кругу. Калибра он был по лошадиным меркам выше среднего, роста - тоже. Стоило мне чуть ослаблять прикладываемое к поводу усилие, как он останавливался, садился, упираясь передними ногами и сразу становясь похожим на огромного упрямого пса, и делал попытку завалиться набок. Пару раз это ему удавалось; тогда Наталья подбегала к нему и, матерясь как заправский кавалерист, угрозой пинков заставляла его встать.
Минут через сорок Наталья сжалилась над нами обоими и, ссадив кого-то там со старой, доброй Швеи, отправила того отводить Дехканина обратно в денник и расседлывать, а меня посадила в седло на его место. Рука моя к этому времени, казалось, сделалась длиной в километр, а отдавленный копытом палец, наконец, разболелся вовсю. Все же даже это не смогло испортить мне удовольствия от езды, пусть и всего на десять минут.
Наутро большой палец на ноге разнесло вдвое против обычного размера. Грех было не воспользоваться моментом, и я им воспользовался. В институтском медпункте сделали большие глаза, когда я чистосердечно (каюсь: не без удовольствия) объяснил им причину травмы, но справку, освобождающую меня от участия в первомайской декорации, дали. После чего я со спокойной душой отправился в трехдневный пеший поход...
Полной противоположностью озорнику Авиатору, да и достаточно эмоциональному Дехканину был толстый жеребец преклонного возраста по имени Косинус. Вообще-то давать лошадям тригонометрические имена, похоже, было традицией в "Буревестнике": Синуса и Тангенса я там точно помню... Арккосеканса, кажется, не хватало. Так вот, Косинус тормозил. Злой язык мог бы приписать это его происхождению из Тартуской конноспортивной школы, с которой у "Буревестника" имелись давние дружеские связи... не знаю, не знаю. Кажется, он попал в школу вовсе из московской милиции. Как бы то ни было, реагировал он на любую команду с секундным запозданием - к чему, в общем-то можно было привыкнуть - если подавать эти команды заранее. Так мы с ним и ездили - метров за пять или десять до поворота я тянул повод в нужную сторону, для верности хлопал по округлым бокам этой упрямой скотины пятками, и мы в семи или восьми случаях из десяти выходили на более-менее верную траекторию. Прыгать Косинус тоже любил не очень, и даже самые простенькие прыжки через учебные препятствия требовали от наездника самых решительных мер. А поскольку наездником я был посредственным, победителем в нашем с ним единоборстве частенько выходил он. Единственное мое падение с лошади (если это можно назвать падением: я кулем сполз с седла набок и мягко, на ноги приземлился на опилки манежа; при этом поступательная скорость лошади приближалась к нулю) имело место как раз когда эта упрямая скотина не соизволила перенести свою толстую задницу через простенькое учебное препятствие. Единственным, заслуживавшим уважения во всем этом происшествии, стала реакция моего тренера.
- Коля! - орала Наташка. - Ко-оляаа... Держись! Держись! Держись... (тут тон ее голоса поменялся на тот, с каким во дворе обыкновенно дразнятся "Тили-тили-тесто!") Упа-а-ал!!!
Тем временем настал зеленый месяц май, а с ним и пора подведения итогов. В число последних помимо всяко-разно зачетов вошел и норматив на спортивный разряд. И не надо ахать и восхищаться: третий разряд по конному спорту означает не более чем умение не падать из седла, одолевая самые простенькие, девяносто сантиметров высотой препятствия на примитивном маршрутике. В общем, съехались мы в урочный день в родной "Буревестник". Народу собралось много: кроме мархистской группы еще несколько таких же из других институтов, а также целый курс геологоразведочного, у которых верховая езда была обязаловом. Почти все наши попали в первый заезд, нам по списку зачитали, кто и на ком будет сдавать - и конечно же, мне достался гад Косинус.
Не могу сказать, чтобы это взбодрило меня, и без того изрядно мандражировавшего. Я оседлал толстяка, вывел его в поводу на манеж, поставил ногу в стремя, подтянулся... И седло сползло набок: я, конечно же, забыл затянуть подпругу. Хорошо еще, позора моего почти никто не видел. Затянув этот чертов ремешок, я все-таки взгромоздился в седло, напялил на голову выданную мне ради такой оказии жокейскую кепку (в первый - и, как выяснилось, в последний раз в жизни), взял в правую руку стек (аналогично) и занял свое место в цепочке для разминки.
Разминка проходила на улице. Опять-таки в первый и последний раз в жизни я совершил два круга по учебному полю, и мне это понравилось: ветерок в лицо, птички поют... На втором круге мы прыгнули через одиноко стоявшее в дальнем конце поля препятствие. Меня чуть удивила легкость, с какой Косинус согласился на прыжок, но подлянки я не заподозрил. А потом разминка закончилась, и все, что мне оставалось - это, сидя в седле, дожидаться своей очереди.
Наконец, предыдущий кто-то там, отпрыгавшись, покинул манеж, и на его место выехали мы с Косинусом. Ударил колокол, судья объявил в микрофон мою фамилию, я стянул с головы кепку, потом не без труда нахлобучил ее обратно на голову, колокол ударил еще раз - и я тронул Косинуса вперед.
Первые два препятствия, стоявшие вдоль длинного борта манежа, дались нам без особого труда. Потом мне предстояло повернуть Косинуса вправо, чтобы он одолел стоявшее в центре манежа еще одно препятствие, и тут же повернуть его налево, чтобы он взял еще два, у противоположного борта. Я потянул повод, и эта скотина отозвалась на команду подозрительно быстро. Мы взяли центральный барьер, и я - скорее, на автопилоте, тут же повернул голову Косинуса влево, рассчитывая, что через две-три секунды, когда настанет время сворачивать и заходить на следующее препятствие, команда как раз дойдет до него.
Вот тут-то я и просчитался. Жеребец отреагировал мгновенно, повернув так, что на заход для прыжка места не осталось вовсе. В результате он ткнулся мордой в угол между препятствием и бортом манежа - прямо перед местами, на которых сидели бывший директор «Буревестника» и знаменитейшая некогда наездница-чемпионка Вайза Алимова. Я в отчаянии встретился взглядом с этими живыми легендами, и те благосклонно закивали - им явно интересно было, как я выберусь из этой задницы.
Ну, конечно, никто не мешал мне развернуть Косинуса для нового захода. Конечно, это означало штрафные очки и потерю времени, которое, собственно, не очень-то и считали, а проделай я это еще пару раз - и меня сняли бы с дистанции. Однако я, наверное, так и поступил бы - не смотри на меня в упор эти двое стариков, наверняка помнивших спортивные успехи моего отца.
Какой-то черт дернул меня рискнуть - и я послал Косинуса в прыжок без разгона, с места. Старики-ветераны одобрительно закивали и зачмокали губами, ободряя лошадь.
И Косинус не подкачал. Мы одолели барьер, почти не зацепив его - а к следующему успели разогнаться. Остаток дистанции мы прошли чисто и без приключений.
Уже потом мне объяснили, что весь предыдущий день лошадей гоняли по дистанции, так что они могли одолеть ее почти без подсказок со стороны наездника - даже такой тормоз, как Косинус.
Расстались мы с ним друзьями.
Остаток дня превратился в цирк: подавляющее большинство наездников составляли геологи, которым обязательная езда была в тягость. Почти все они после первого препятствия падали на шею лошади и начинали сползать набок. Оставшись без наездника, лошади их флегматично останавливались и ждали, пока их уведут с манежа, чтобы вернуться с новым горе-геологом. Впрочем, разнообразие в процесс вносил весельчак Авиатор: сбросив очередного седока, он несся по дистанции, как птица одолевая препятствия и громко пукая от избытка позитивных чувств. Народ ревел от восторга.
Однако же наше с Косинусом выступление врезалось в мою память слишком сильно, поскольку неоднократно возвращалось ко мне во снах - каждый раз в одном и том же диком варианте. То есть, почти все было как в реальной жизни за одним исключением: вместо центрального барьера посередине манежа стоял гимнастический конь, через который коню настоящему полагалось прыгнуть, растопырив ноги вбок. Я завожу Косинуса на препятствие, он закидывается… удар колокола, штрафные очки… повторный заход... закидка… удар колокола… третий и последний заход, я отчаянно луплю упрямую скотину пятками и стеком (повторяю, это всего лишь сон - ни разу я не бил лошадь!)… он прыгает - и застревает на гимнастическом коне сверху.
Мне оставалось только проснуться под громовой хохот зрителей.
или
СТРАШНЫЙ СОН КАВАЛЕРИСТА
Верховой ездой я занимался совсем недолго: полтора сезона. В этом отношении (как, правда, и во многих остальных) мне далеко до моего батюшки, мастера спорта по конкуру. Не задалось: в середине второго сезона я приболел, а когда выздоровел, возвращаться в ушедшую далеко вперед группу смысла особого не было. Это в спортивном отношении, а вообще, дурак, что не вернулся. Главное-то не особые какие-то достижения, не значок разрядника (я свой, кстати, так и не получил), а счастье от контакта с лошадью - этакой большой собакой с копытами и гривой, от взаимопонимания с этим четвероногим партнером… ну, а если взаимопонимания этого не выходило, то хотя бы от общения с этой тварюгой.
Взаимопонимание, действительно, выходило не всегда. Ездили мы на лошадях учебных, а те в эту категорию попадали по нескольким причинам. Во-первых, в учебных переводили старичков, выслуживших спортивную карьеру, но сохранивших еще некоторый запас сил. С другой стороны, в учебные попадали спортивные лошади помоложе, признанные бесперспективными. Ну, и довольно многочисленную группу составляли лошади, списанные по возрасту из милиции. Как правило, они отличались хорошим характером и покладистостью - не зря же говорят, что лошади служат в милиции для того, чтобы хоть у кого-то была голова.
Первым, на кого меня посадили - еще погонять на корде - оказался заслуженный ветеран по имени Бухарест. Опытный боец, он раскусил меня как салагу мгновенно. В результате первое занятие превратилось для меня в форменную пытку. Тренер, Наташа Филиппова, кричала мне: «Посылай!», я стукал его по серым в яблокам бокам пятками, он послушно трогался с места. Я болтался в седле как… как… сравнения у меня есть, но все из разряда непечатных. Следующую тренерскую команду: «Облегчайся!» - я понял не сразу, но в конце концов все же допер, что это означает приподниматься на стременах, пропуская каждый второй болезненный толчок седла по сбитой уже заднице. Я приподнимался на стременах, и старый, хитрый жеребец, только и ожидавший этого момента, резко останавливался, а я хряпался носом в его седую гриву. Как следствие, по окончании занятия у меня не только седалище напоминало обезьянью мозоль, но и морда лица вся была расквашена.
На контрасте с ветераном большого спорта следующая моя лошадь, отставная милицейская дама Швея, носила меня на себе бережно, я бы сказал, нежно. И учебная, и облегченная рысь на ней выходили у меня без проблем, да и на галоп она переходила послушно и не пыталась при первой возможности сбросить темп. После нее все остальное казалось уже легче. Лошадей за нами не закрепляли, поэтому ни они к нам не привыкали, ни мы к ним. И каждая новая отличалась своим характером. Запомнились, конечно, самые яркие индивидуальности. Например, мелкий рыжий жеребец Авиатор, в обиходе - Витя. Как и положено рыжему, невеликий свой рост он с лихвой компенсировал задиристостью. В день, когда меня на него посадили, ему нездоровилось: уши болели. Я же об этом не знал, и удивлялся, чего это он так нервно реагирует на мои неумелые попытки взнуздать его. Странно, но он меня все-таки не укусил (может, просто пожалел салагу), мы с ним замечательно отъездили занятие, попрыгали, а потом сцена с храпом и задиранием головы повторилась еще раз когда я узду снимал.
На этом невезение мое с лошадиными хворями не закончилось. Чуть ли не на следующее занятие Наташа послала меня седлать большого черного жеребца по имени Дехканин. Кто ж знал, что у бедолаги в этот день случились колики, и единственным его желанием было лечь и страдать, лежа? Когда я заходил к нему в денник, держа на сгибе руки седло, он все понял и сделал попытку вжаться в противоположную стену. К его чести, попыток вдавить в эту стену меня он не предпринимал. Я положил ему на спину потник, хлопнул поверх него седло и попробовал затянуть подпругу. Концы ее просто-напросто не сходились. С таким я при моем куцем опыте еще не сталкивался. Я потянул за ремень с одной стороны, с другой, седло сползло с Дехканиновой спины и шмякнулось на опилки. Дехканин отошел от стены и наступил на него копытом. Я в отчаянии толкнул его плечом и обматерил задыхающимся шепотом. Он обиделся, убрал копыто с седла и поставил его мне на ногу. Тут я уже взревел во весь голос. На трехэтажный мат прибежали пацанята, постоянно ошивавшиеся при школе - у них-то опыта было куда больше моего. Один из них выслушал мою проблему и понимающе кивнул.
- Надулся, сволочь, - пояснил он и с размаху врезал бедному Дехканину кулаком под вздох. Тот, типа, охнул и сдулся немного. Кое-как застегнув пряжку подпруги (собственно, ее и не положено затягивать туго до самого момента взгромождения в седло), я поблагодарил мальца, вывел эту упрямую скотину из денника и, прихрамывая, потащил ее в поводу на манеж. Скотина же продолжала упираться по-ослиному; более того, она предпринимала попытки если не лечь, то хотя бы сесть по-собачьи. Следившие за нашим сражением пацанята понимающе закивали.
- Колики, - заявил авторитетным тоном один из них. - Зря ты его выводил - теперь таскать придется.
Так оно и оказалось. Стоило мне вывести... вернее, вытащить Дехканина на манеж, как Наташа опытным тренерским взглядом оценила ситуацию и подтвердила диагноз.
- Поездил, блин, - обрадовала она меня. - Води. Да води же ты его - глянь: он у тебя завалится сейчас!
Так я и таскал бедного хворого Дехканина в поводу по кругу. Калибра он был по лошадиным меркам выше среднего, роста - тоже. Стоило мне чуть ослаблять прикладываемое к поводу усилие, как он останавливался, садился, упираясь передними ногами и сразу становясь похожим на огромного упрямого пса, и делал попытку завалиться набок. Пару раз это ему удавалось; тогда Наталья подбегала к нему и, матерясь как заправский кавалерист, угрозой пинков заставляла его встать.
Минут через сорок Наталья сжалилась над нами обоими и, ссадив кого-то там со старой, доброй Швеи, отправила того отводить Дехканина обратно в денник и расседлывать, а меня посадила в седло на его место. Рука моя к этому времени, казалось, сделалась длиной в километр, а отдавленный копытом палец, наконец, разболелся вовсю. Все же даже это не смогло испортить мне удовольствия от езды, пусть и всего на десять минут.
Наутро большой палец на ноге разнесло вдвое против обычного размера. Грех было не воспользоваться моментом, и я им воспользовался. В институтском медпункте сделали большие глаза, когда я чистосердечно (каюсь: не без удовольствия) объяснил им причину травмы, но справку, освобождающую меня от участия в первомайской декорации, дали. После чего я со спокойной душой отправился в трехдневный пеший поход...
Полной противоположностью озорнику Авиатору, да и достаточно эмоциональному Дехканину был толстый жеребец преклонного возраста по имени Косинус. Вообще-то давать лошадям тригонометрические имена, похоже, было традицией в "Буревестнике": Синуса и Тангенса я там точно помню... Арккосеканса, кажется, не хватало. Так вот, Косинус тормозил. Злой язык мог бы приписать это его происхождению из Тартуской конноспортивной школы, с которой у "Буревестника" имелись давние дружеские связи... не знаю, не знаю. Кажется, он попал в школу вовсе из московской милиции. Как бы то ни было, реагировал он на любую команду с секундным запозданием - к чему, в общем-то можно было привыкнуть - если подавать эти команды заранее. Так мы с ним и ездили - метров за пять или десять до поворота я тянул повод в нужную сторону, для верности хлопал по округлым бокам этой упрямой скотины пятками, и мы в семи или восьми случаях из десяти выходили на более-менее верную траекторию. Прыгать Косинус тоже любил не очень, и даже самые простенькие прыжки через учебные препятствия требовали от наездника самых решительных мер. А поскольку наездником я был посредственным, победителем в нашем с ним единоборстве частенько выходил он. Единственное мое падение с лошади (если это можно назвать падением: я кулем сполз с седла набок и мягко, на ноги приземлился на опилки манежа; при этом поступательная скорость лошади приближалась к нулю) имело место как раз когда эта упрямая скотина не соизволила перенести свою толстую задницу через простенькое учебное препятствие. Единственным, заслуживавшим уважения во всем этом происшествии, стала реакция моего тренера.
- Коля! - орала Наташка. - Ко-оляаа... Держись! Держись! Держись... (тут тон ее голоса поменялся на тот, с каким во дворе обыкновенно дразнятся "Тили-тили-тесто!") Упа-а-ал!!!
Тем временем настал зеленый месяц май, а с ним и пора подведения итогов. В число последних помимо всяко-разно зачетов вошел и норматив на спортивный разряд. И не надо ахать и восхищаться: третий разряд по конному спорту означает не более чем умение не падать из седла, одолевая самые простенькие, девяносто сантиметров высотой препятствия на примитивном маршрутике. В общем, съехались мы в урочный день в родной "Буревестник". Народу собралось много: кроме мархистской группы еще несколько таких же из других институтов, а также целый курс геологоразведочного, у которых верховая езда была обязаловом. Почти все наши попали в первый заезд, нам по списку зачитали, кто и на ком будет сдавать - и конечно же, мне достался гад Косинус.
Не могу сказать, чтобы это взбодрило меня, и без того изрядно мандражировавшего. Я оседлал толстяка, вывел его в поводу на манеж, поставил ногу в стремя, подтянулся... И седло сползло набок: я, конечно же, забыл затянуть подпругу. Хорошо еще, позора моего почти никто не видел. Затянув этот чертов ремешок, я все-таки взгромоздился в седло, напялил на голову выданную мне ради такой оказии жокейскую кепку (в первый - и, как выяснилось, в последний раз в жизни), взял в правую руку стек (аналогично) и занял свое место в цепочке для разминки.
Разминка проходила на улице. Опять-таки в первый и последний раз в жизни я совершил два круга по учебному полю, и мне это понравилось: ветерок в лицо, птички поют... На втором круге мы прыгнули через одиноко стоявшее в дальнем конце поля препятствие. Меня чуть удивила легкость, с какой Косинус согласился на прыжок, но подлянки я не заподозрил. А потом разминка закончилась, и все, что мне оставалось - это, сидя в седле, дожидаться своей очереди.
Наконец, предыдущий кто-то там, отпрыгавшись, покинул манеж, и на его место выехали мы с Косинусом. Ударил колокол, судья объявил в микрофон мою фамилию, я стянул с головы кепку, потом не без труда нахлобучил ее обратно на голову, колокол ударил еще раз - и я тронул Косинуса вперед.
Первые два препятствия, стоявшие вдоль длинного борта манежа, дались нам без особого труда. Потом мне предстояло повернуть Косинуса вправо, чтобы он одолел стоявшее в центре манежа еще одно препятствие, и тут же повернуть его налево, чтобы он взял еще два, у противоположного борта. Я потянул повод, и эта скотина отозвалась на команду подозрительно быстро. Мы взяли центральный барьер, и я - скорее, на автопилоте, тут же повернул голову Косинуса влево, рассчитывая, что через две-три секунды, когда настанет время сворачивать и заходить на следующее препятствие, команда как раз дойдет до него.
Вот тут-то я и просчитался. Жеребец отреагировал мгновенно, повернув так, что на заход для прыжка места не осталось вовсе. В результате он ткнулся мордой в угол между препятствием и бортом манежа - прямо перед местами, на которых сидели бывший директор «Буревестника» и знаменитейшая некогда наездница-чемпионка Вайза Алимова. Я в отчаянии встретился взглядом с этими живыми легендами, и те благосклонно закивали - им явно интересно было, как я выберусь из этой задницы.
Ну, конечно, никто не мешал мне развернуть Косинуса для нового захода. Конечно, это означало штрафные очки и потерю времени, которое, собственно, не очень-то и считали, а проделай я это еще пару раз - и меня сняли бы с дистанции. Однако я, наверное, так и поступил бы - не смотри на меня в упор эти двое стариков, наверняка помнивших спортивные успехи моего отца.
Какой-то черт дернул меня рискнуть - и я послал Косинуса в прыжок без разгона, с места. Старики-ветераны одобрительно закивали и зачмокали губами, ободряя лошадь.
И Косинус не подкачал. Мы одолели барьер, почти не зацепив его - а к следующему успели разогнаться. Остаток дистанции мы прошли чисто и без приключений.
Уже потом мне объяснили, что весь предыдущий день лошадей гоняли по дистанции, так что они могли одолеть ее почти без подсказок со стороны наездника - даже такой тормоз, как Косинус.
Расстались мы с ним друзьями.
Остаток дня превратился в цирк: подавляющее большинство наездников составляли геологи, которым обязательная езда была в тягость. Почти все они после первого препятствия падали на шею лошади и начинали сползать набок. Оставшись без наездника, лошади их флегматично останавливались и ждали, пока их уведут с манежа, чтобы вернуться с новым горе-геологом. Впрочем, разнообразие в процесс вносил весельчак Авиатор: сбросив очередного седока, он несся по дистанции, как птица одолевая препятствия и громко пукая от избытка позитивных чувств. Народ ревел от восторга.
Однако же наше с Косинусом выступление врезалось в мою память слишком сильно, поскольку неоднократно возвращалось ко мне во снах - каждый раз в одном и том же диком варианте. То есть, почти все было как в реальной жизни за одним исключением: вместо центрального барьера посередине манежа стоял гимнастический конь, через который коню настоящему полагалось прыгнуть, растопырив ноги вбок. Я завожу Косинуса на препятствие, он закидывается… удар колокола, штрафные очки… повторный заход... закидка… удар колокола… третий и последний заход, я отчаянно луплю упрямую скотину пятками и стеком (повторяю, это всего лишь сон - ни разу я не бил лошадь!)… он прыгает - и застревает на гимнастическом коне сверху.
Мне оставалось только проснуться под громовой хохот зрителей.