Я буду называть тебя Кецалькоатль
Большинство представителей homo ненавидят змей. Я не понимаю причин этой ненависти. Лично мне гораздо более неприятны собаки. Ни одна змея ещё ни разу не нападала на меня ни в городе, ни за пределами оного, а эти крысообразные твари так и норовят наброситься и укусить, когда я спокойно иду по улице и никого не трогаю. Идёшь себе, слышишь за спиной отвратительный злобный рык, и понимаешь: началось.
Впрочем, и среди собак есть очень симпатичные, отдельные экземпляры. Но змеи безусловно философичнее и миролюбивей. Да, они дальше от нас во всех отношениях, и вряд ли способны дружить с человеком, для которого дружба с животным означает заковать того в ошейник. Они вообще холоднокровны, безэмоциональны и жутковаты. Однако в них есть загадка, странный внутренний прищур, который можно отыскать разве что у сов, попавших на дневной свет.
Не далее как вчера я сидел на берегу далёкого озера, стараясь отключить внутренний диалог, как вдруг, с некоторой даже фамильярностью, на моё брёвнышко вполз небольшой гадёныш и ничтоже сумняшеся разместился рядом, греясь на солнце.
- Привет, - мысленно сказал я ему.
- Привет, - ответил он, а может, и не ответил, может, я опять сам домыслил.
- Ты гадюка или уж? - спросил я.
- Сам разберёшься, что ты там читал про пятнышки или их отсутствие, - отрезал он.
- Кусаться будешь?
- Да на что ты мне сдался. Я вообще к солнцу выполз, а оно, знаешь, будет побольше тебя. Давай просто посидим, погреемся, без глупых вопросов.
- Я буду называть тебя Кецалькоатль, - сообщил я.
Он промолчал. То ли из скромности, то ли просто потому, что ему надоела моя болтовня. Мне, однако, показалось, что имя ему понравилось.
- Однако погодка!.. - продолжил я, надоедливый, потому что не каждый день можно пообщаться с гадёнышем. - То в жар, то в холод.
- Главное - найти момент перехода, момент МЕЖДУ, - сообщил он мне. - И быстро-быстро вползти в приоткрывшуюся щель. Между жаром и холодом, между стихом и прозой, между сном и явью. Когда их смена быстра, как сегодня, это можно сделать. Так что погода отличная.
- Интересно, - сказал я.
- Это ещё не высший, но уже пилотаж. А высший пилотаж, батенька, это понять, что не существует на самом деле ни времени, ни перехода, - ничего, кроме настоящего момента. Забить на всё, свернуться в кольцо, как гремучая аллегория Вечного Возвращения, и греться здесь на солнышке, которого, на самом деле, тоже нету, на берегу озера, которого нет.
- Но ты-то есть! - заметил я. - И я тебя сейчас сфотографирую.
Медленно, чтобы не спугнуть компаньона, я полез в сумку, где лежал отличный наградной «Никон», предвкушая, какой замечательный снимок можно будет сейчас сделать.
- Это ещё что? - воскликнул Кецалькоатль. - Фотоаппарат? Ты, которого нет, захотел, чего доброго, сделать себяшку на фоне гада, которого таки нет, глупец, на берегу озера, которого нет, какового берега, разумеется, тоже нет и не было? Как пошло и предсказуемо! Всё, я пополз отсюда.
Последние слова он договаривал, стремительно растворяясь в траве. Рука моя с фотоаппаратом повисла; и действительно, как можно сделать снимок того, кого нет, тем, чего тоже нет на самом деле? Нужно ли уточнять, что и снимка не будет?
Оставшийся один, я вздохнул и сложил аппарат в сумку, которой, разумеется, не было. Впрочем, себе и читателю этой галиматьи в утешение, я успел хотя бы сфотографировать задумчивую озёрную воду.
Которой не было.