Великая иллюзия
Дворы, дворищи, дворики. По старой задумке мечтательных советских архитекторов исполненные вымахавших до неба, почерневших деревьев, покосившихся качелей, разлезшихся песочниц и резных языческих фигурок. Серыми тропинками к ним по растрескавшемуся асфальту трусят бродячие собаки и местные жители, одинаково печальные и придавленные невыносимым, серым же, восточнославянским небом. И дворики тоже печальны, энтропийные, обособленные и забытые.
Я помню их ещё живыми, помню весёлый лай собак и жильцов, и зелёный шум молодых дерев, и деловитый ропот усеявших скамейки скрыдлых бабок (все они умерли!) и матерный стук костяшек непременного алкашного домино за далёким столом вглуби сада. Помню всякое. Помню, например, как одногодка мой Хома, объевшись натрясённых прямо с дерева зелёных яблок, обдристал лысому полярнику Либову гараж, а тот, увидав преступление из своего окна на шестом этаже, погнался за ним, грозя ремнём. Даже эта сцена вспоминается мне не декадентской, но исполненной буйства и риска.
Проходя недавно по присыпанному снегом асфальту меж притихших, упадочных дворов и строений, я задумался о том, почему в старые добрые времена они, уже дай бог какие облезлые, были всё же куда бодрей, оптимистичней и ярче. Причин тому тьма, и, быть может, главная - что сам я был куда ярче, оптимистичней и бодрей, но вот об одной из многих захотелось написать именно сейчас.
А именно: они, дворики эти, не чувствовали себя забытыми. О них не забывали, преподнося им маленькие пикантные сюрпризы. И тогдашний, выросший-состарившийся-померший на сегодняшний день народ умел эти сюрпризы ценить.
В жаркий летний день во дворик заезжал вдруг, испуская пионерские песни, автобус рафик, на белом борту его заманчивыми, разноцветными и шарообразными, словно бы надувными, буквами было написано «МОРОЖЕНОЕ», и дядька в белом, почти как из фильма Фантазм, торговал из боковой двери стаканчиками и свёртками на палочке. Казалось, что здесь такого? Морожко можно было купить в продуктовом в трёх минутах ходьбы, но народ к нему валом валил, к рафику, изо всех окрестных дворов в том числе, хотя знали, что он в любом случае к ним заедет. То был праздник, то был незабываемый ритуал и незабываемая нечаянная радость.
Или приезжал вдруг, треща и клубясь, автобус побольше, львовского автозавода, на стенах его словно бы хвостом непокорного мула (с) нарисованы были под разными углами удивительно непропорциональные, но хорошо узнаваемые персонажи детских мультфильмов, такими, какими бы их узрел Кастанеда во время пейотной сессии. И вновь, сломя голову, со всех ног, со всех окрестных сотообразных жилищ бежали к автобусу дети самых разных возрастов. Сейчас кто бы додумался бежать к другу и бешено барабанить в дверь, вопя: «Скорей! Мультики приехали!» Внутри автобуса было таинственно, жарко, темно и вонюче, киноаппарат размыто показывал на простыне те самые мультики, которые запросто можно было посмотреть по телевизору. Но разве мог телевизор конкурировать со священнодействием?
А деревянная сцена в соседнем дворе, куда по субботам иногда заваливались исполнители фолька и народных песен? Малышня в народных костюмах угрюмо и сосредоточенно краковякала под умильные рукоплескания стянувшейся народечи, заупокойно тянул военные песни хор из музучилища, девчата старательно разевали рты и складывали брови домиком, и ветеран в парадной форме с медалями, аккомпанируя себе на баяне, мелко дрожа челюстью, пел «когда мы вернёмся домой». А один незабываемый раз выступала кудрявая тётя в развевающемся платье, как у Мерилин Монро в фильме Автобусная остановка, ветер дул ей под платье и в микрофон, и каждый из нас взахлёб рассказывал другому, что видел её белоснежные трусы. Это ли был не праздник? А когда он, праздник всё-таки заканчивался и артисты уезжали, на сцену выбегали мы, пацанята, и, изображая прошедшее представление, отчаянно кривлялись, - я, пожалуй, пуще всех, - а взрослые, ничего, одобряли.
Сегодня все тогдашние причастные знают - кина не будет. Мы одни, одни в однообразных каменных норах, и ветер свищет снаружи, не куртуазно, а свирепо, не для кудрявой тёти и её поклонников, но реквием прошлому и предчувствием рока.
Никто ни к кому не приедет.
Впрочем, вру. По сей день разъезжают по дворам грузовики с мешками картошки. Я купил недавно такой мешок, а лифт, как назло, тут же сломался. Пришлось волочить его по лестнице к себе на этаж, спину я потянул и несколько недель потом ходил несгибаем, как Эрих фон Штрогейм в фильме
ВЕЛИКАЯ ИЛЛЮЗИЯ.