парк койкого
Джинджер сказала, бессоница - считай бывших. Это лучше чем овцы. Я сказала, у меня все просто - летом секс, зимой - новый год, так десять лет как с куста. Джинджер сжалилась и предложила считать отпуска. Я радостно согласилась - пока распутаю года от событий, так и усну. Года у меня существуют отдельно, события - тоже.
Джинджер сказала, она не художник, и парк горького - лучшее средство от похмелья. Я всегда соглащаюсь с Джинджер и жду ее час на лавочке. В нескучном саду солнце протягивает осязаемые лучи, влажные от последождя. В каплях последождя вспыхивает солнце и жасмин. Благоухает.
В парке горького навстречу несется европа, на роликах и велосипедах. Я с бутылкой коньяка уворачиваюсь. Мы уворачиваемся к набережной, вдоль которой утки и иногда селезни. И прогулочные корабли с идиотами, позирующими на носу.
Жизнь бездельника насыщена событиями по самые, всё удивляюсь. Удивляюсь танцам на набережной, ритму и взлетающим юбкам. Москва опять оборачивается не Москвой, а не побоюсь этого слова Хельсинки, с безоблачными горожанами, танцующими хастл. Мулатские мальчики вдохновенным движением бедра показывают класс. И жизнь. Белокурые девочки стараются. Мулатским мальчикам нравятся белокурые девочки, это жизнь. Они вертят буратиновых девочек, а я на обочине притоптываю.
Я на обочине притоптываю. Мимо несется офисная жизнь, а у меня в холодильнике черешня. И на минуточку счастье.
Джинджер сказала, она не художник, и парк горького - лучшее средство от похмелья. Я всегда соглащаюсь с Джинджер и жду ее час на лавочке. В нескучном саду солнце протягивает осязаемые лучи, влажные от последождя. В каплях последождя вспыхивает солнце и жасмин. Благоухает.
В парке горького навстречу несется европа, на роликах и велосипедах. Я с бутылкой коньяка уворачиваюсь. Мы уворачиваемся к набережной, вдоль которой утки и иногда селезни. И прогулочные корабли с идиотами, позирующими на носу.
Жизнь бездельника насыщена событиями по самые, всё удивляюсь. Удивляюсь танцам на набережной, ритму и взлетающим юбкам. Москва опять оборачивается не Москвой, а не побоюсь этого слова Хельсинки, с безоблачными горожанами, танцующими хастл. Мулатские мальчики вдохновенным движением бедра показывают класс. И жизнь. Белокурые девочки стараются. Мулатским мальчикам нравятся белокурые девочки, это жизнь. Они вертят буратиновых девочек, а я на обочине притоптываю.
Я на обочине притоптываю. Мимо несется офисная жизнь, а у меня в холодильнике черешня. И на минуточку счастье.