"Мой дед Иван Ефимов"
Иван Семёнович Ефимов (1878 - 1959) был графиком, художником театра, иллюстратором детских книг, педагогом, крупнейшим мастером станковой и монументальной скульптуры. Заслуженный деятель искусств РСФСР, народный художник РСФСР. Вместе с женой, Н.Я. Симонович-Ефимовой (1877-1948), создал первый советский кукольный театр. Своеобразно иллюстрировал детские книги - «Мена», «Как машина зверей всполошила», «Волк и журавль» и др. Его звери и в скульптуре, и в иллюстрации по-особенному пластичны и островыразительны. Мы публикуем выдержки из статьи искусствоведа Юрия Герчука о «Мене», изданной впервые в 1929 году и воспроизведённой в издательстве «Советский художник» в 1962 году как памятник книжного и графического искусства в серии «Избранные детские книги советских художников». (Полностью статья опубликована в издании репринтов детских книг в 2008 году.)
Елена Адриановна Ефимова, внучка И.С. Ефимова, делится детскими воспоминаниями о деде, в которых оживает время. Этой публикацией в 10-м номере журнала "ХиП" мы открываем рубрику «Вспомним»:
Я связно помню время после войны. Мы жили в доме у Красных ворот на Садовой-Спасской вместе со старшими Ефимовыми - Ниной Яковлевной и Иваном Семёновичем. В нашей квартире три комнаты, а народу, если считать и нас с сестрой Наташей, восемь человек. В те времена квартира казалась мне очень просторной, видимо, потому, что в ней была масса совершенно невероятных вещей, за что и прозвали её «Грецией» (ведь в «Греции всё есть»): ширмы теневого и кукольного театра, сундук с куклами, скульптуры И.С., картины Нины Яковлевны Симонович-Ефимовой (она была двоюродной сестрой Валентина Серова и родной сестрой «Девушки, освещённой солнцем»). Бабушка Нина Яковлевна умерла в феврале 1948 года после мучительной неизлечимой болезни.
Мы с сестрой Наташей (впоследствии женой художника Иллариона Голицына) росли среди хаоса большой комнаты, где Иван Семёнович работал - рисовал и делал скульптурные модели. И устраивались мы в этом художественном хаосе недурно. Вот чертёжная доска, брошенная на кровать, её можно поставить наклонно, прислонив к краю кровати, и скатываться с неё, как с горки на пол. Вот огромный письменный стол, плоскость которого завалена сугробами рисунков. Но есть замечательное пространство между тумбами - там как раз подходящее место для пещеры первобытных людей, персонажей любимой нами книги «Охотники за мамонтами». Вот деревянная медведица - скульптура, вырубленная дедом из цельного дубового кряжа, превышающая нас по росту, совсем родная, сидеть на голове которой или на её вытянутой ноге - наше любимое занятие. Скатываясь с медведицы, мы здорово её отполировали.
Или вот комод - хранилище самых невероятных и таинственных вещей: рисовальные угли, карандаши, сердоликовые статуэтки, тонкие сигары из листьев, оплавленная в лаве Везувия монета и пр. Рядом с комодом жил страус - изящная скульптура И.С. из кованой меди примерно нашего роста. В медные завитки страусова хвоста мы обычно вкладывал и срочные записки, чтобы адресат сразу их увидел. А на комоде - просто глаза разбегаются - скульптура «Вода»: женская фигура, льющая на себя воду из позолоченной изнутри шайки, поднятой над головой, и только что родившийся фаянсовый ягнёнок на ещё не твёрдых ножках, и кошка с шаром, и много мелких скульптур.
В этой комнате читал былины Борис Викторович Шергин, которого И.С. очень любил. Шергин отвечал ему взаимностью и на персональной выставке в 1948 году в своём выступлении он назвал творчество Ефимова «радостная мудрость дитяти». Собирались друзья; для молодых людей, тогда студентов, Дмитрия Жилинского, Владимира Трубецкого, Маши Фаворской, Дмитрия Шаховского, стелили на полу две медвежьих шкуры - чёрную и белую, привезённых отцом из Якутии. Светилась только настольная лампа, и в полутьме лился удивительный поток речи Бориса Викторовича - песенный говорок с печалью, юмором, обволакивающий добротой и уютом. Содержание иногда ускользало, оставалось лишь только ощущение чего-то необычайного и прекрасного. За содержание мы, дети, особенно любили сказания про Илью Муромца, про Авдотью Рязаночку и, конечно, про Шиша.
Бывали и совсем другие гости. Пробирались в Москву из Тамбовской губернии бабы, крестьяне из деревень, соседствующих с имением, принадлежавшим Ефимову до революции. В 40-х годах, после войны, в деревнях голодали. Бабы приезжали с мешками, чтобы заполнить их по возможности какой-нибудь крупой, хлебом, хамсой, вообще всем сколько-нибудь съестным. Подходили к ручке «барина», он их похлопывал по спине и спрашивал шутливо: «Ну что, мои крепостные, соскучились по барину?». И они серьёзно отвечали: «Соскучились». Вообще, мне кажется, что И.С. сожалел об отобранном имении не как о потерянной собственности, а только как о милом его сердцу месте, посещать которое он утратил возможность. Он говаривал: «Если бы я остался помещиком, у меня бы уже был такой живот, что я не смог бы сам завязывать шнурки на ботинках».
В конце 40-х годов И.С. оформлял вестибюль и детскую комнату Ярославского вокзала. А я в те времена ходила в первый класс школы на Ново-Басманной улице. Чтобы попасть туда, надо было перейти опасный перекрёсток двух оживлённых улиц. Иногда деду вменялось в обязанность зайти за мной в школу по пути от Ярославского вокзала к дому на Садовой-Спасской. Дед, поднимаясь при нашем возвращении по крутой лестнице на 4-й этаж, пел хорошо поставленным голосом псалмы, иногда приговаривая: «Терпите, собачьи пионерки». Собак И.С. очень любил, впрочем и пионерок тоже, так что слова эти не несли в себе ничего обидного, надо только напомнить, что это был 1948 год.
К религии И.С. приучал нас с Наташей своеобразно. Например, он нас обязательно осенял крестом перед сном, когда мы уже лежали в кроватях. Будучи действительно «собачьими пионерками», мы частенько переворачивались под одеялом, попками на подушки.
Таким образом И.С. крестил попки, прикрытые одеялом, после чего мы с радостным визгом вскакивали, а он, не смущаясь, произносил: «Всё равно поможет, всё равно поможет». «Отче наш» мы однако выучили с радостью.
Мы с сестрой проводили много времени рядом с И.С. и прекрасно понимали друг друга. В нём было много детского, выражавшегося в радостном и непреходящем удивлении и восхищении красотой жизни, иногда нам казалось даже более детского, чем у нас, десятилетних, отношения к жизни. Мы никогда не называли его «дедушкой», а звали Медик, но не от медицины, а потому, что он любил кованую медь как материал для своих скульптур.
Наше воображение поражало чудо превращения плоского листа плотной бумаги в трёхмерных зверей - медведя, тигра, собаку, лисицу и т.п., или в группы людей, например, в хоровод пляшущих детишек во главе с воспитательницей, или в строй скачущих кавалеристов. Сундук с куклами тоже был кладезем чудес, особенно нравились нам персонажи сказки Андерсена «Принцесса на горошине» - принц на ножках-палочках с маленькой короной на голове, королева-мать, перетряхивающая многочисленные матрасики на постели принцессы, и сама нежная принцесса.
Ефимов обожал бесполезные с общепринятой точки зрения занятия, например, сидение на крыше. Он даже смастерил специальную скамеечку, у которой одна ножка была короче другой, чтобы не скатываться с наклонной плоскости, и восседал на ней на крыше 4-этажного дома у Красных ворот.
С крыши хорошо виден двор с садом при доме Лермонтова. В нём растут высокие, свободно стоящие тополя. Огромный дуб достаёт ветвями до наших окон на четвёртом этаже. Об этом дубе стоит рассказать особо.
И.С. два года хлопотал в Моссовете о том, чтобы вывезли шлак, насыпанный огромной кучей у корней дуба, с этой горы мы катались зимой на санках. Добился таки - шлак вывезли (около 50 грузовиков), дуб вздохнул. Но тут новая напасть: летом 1947 года во дворе появилась целая лавина мохнатых прожорливых гусениц. Обглодав тополя, гусеницы устремились к дубу. По совету Нины Яковлевны, И.С. накупил в аптеке липучек против мух и принялся опоясывать ими дуб. Это была нелёгкая работа. Стоя на табуретке, И.С. молотком прибивал маленькими гвоздиками бумажки, которые прилеплялись к его рукам, бороде, одежде, падали ему на голову. Но дуб был спасён. Через несколько лет к нашему большому горю дуб срубили, когда начали строить высотный дом у Красных ворот.
С позиции на крыше был виден и небольшой домик, где помещалась мастерская скульптора Веры Мухиной. Она иногда приходила к И.С в 151-ю квартиру, у них были общие взгляды на многие вопросы. Мухина уже прославилась своей скульптурой «Рабочий и колхозница» для Всемирной выставки в Париже, и И.С. её спрашивал: «Ну что, Мухина, слава - дым?». Она отвечала: «Прямо чад. Хорошо только, что билеты на премьеры в Большой присылают». Этот домик так же, как и дом Лермонтова, снесли при постройке высотного дома. И.С любил и просто смотреть на небо с крыши дома - «Ближе к Богу», говорил он, - и на голубей, садившихся рядом с ним на крышу.
Чтобы доставить нам радость и себе тоже, разумеется, И.С. устроил в длинном коридоре квартиры качели, настоящие, с длинной деревянной доской на двух верёвках, которые были привязаны к металлической штанге, укреплённой поперёк коридора от стены до стены на высоте двух с половиной метров.
И.С. ценил меткое живое слово. Чтобы сохранить остроумное выражение или интересную мысль, он держал в кухне на полке и у себя около кровати тетради, так называемые «кухонные книги». В них он записывал рассказанные интересные истории, выражения и просто слова. Он призывал и нас делать то же, но мы смеялись и говорили, зачем ты записываешь всякую чепуху. В 1977 году, когда после смерти И.С. его сын, Адриан Иванович (он был известным гидрогеологом), готовил к печати книгу И.С. Ефимова «Об искусстве и художниках», в «кухонных книгах» обнаружилось много интересного, что частично вошло в эту книгу.
Об импозантности, стильности облика Ефимова говорить не приходится. Но вот он идёт по улице рядом со своим сыном Адрианом. Оба с бородами, один - с белой, другой - с чёрной, а надо напомнить, что в Москве тех лет бородатых мужчин было наперечёт (этот мужской признак не входил в принятый облик советского человека). Мы с мамой и сестрой идём на несколько шагов позади и наблюдаем, как эти две фигуры притягивают внимание прохожих. Девушки переглядываются, подталкивают друг друга локтями, старушки долго смотрят вслед, иногда крестятся, вот одна кинулась к руке И.С. - батюшка, благослови! Милиционеры подозрительно провожают взглядом - уж больно величественно они шествуют, иногда доходило дело и до проверки документов. Но на этот случай у И.С. всегда с собой книжечка «О творчестве скульптора Ефимова», и - «пожалте бриться», как он любил приговаривать.
Красотой творений природы дед не уставал восторгаться сам и призывал нас к тому же. Он мог разбудить нас летом в 4 часа утра, чтобы показать, как божественно сверкает роса на траве. Или заставить любоваться сетью паука в углу сарая, хоть пауков мы и побаивались.
И.С. не выносил вида бумажек на зелёной траве. Он их накалывал на палку с острым концом, собирал в кучку и поджигал, призывая и нас к этому занятию. Газетные обрывки на зелёной траве его просто душевно мучили - он даже писал об этом в газету.
Я записала здесь только часть того, что помню из детских лет, проведённых возле Ивана Семёновича.
Замечательный очерк, дающий живое представление об этом удивительном человеке, написала Нина Яковлевна Симонович-Ефимова.
Подписаться на журнал "Художник и писатель в детской книге"
