Возможно, всё было именно так. Или иначе. Или не было вообще
Я совсем ничего не написал про ЧГК на Физфаке (6 апреля) и ни строчки не уделил Челлендж Капу (9 апреля). Не то обленился вконец, не то разучился.
Вот и про СтудЧР в Тольятти (15-20 апреля) ничего писать не буду. Зато выложу чудовищное количество чудовищного качества фотографий с телефона.
Вася клеит арзамасских баб.
Андрюша делает то же самое с арзамасскими мужиками.
Филиал кормящей Родины-Матери в Арзамасе.
Пацаны на Волге.
Обрыв (второе название "А то ли волжский разлив, то ли вселенский потоп").
Муфта, Полботинка и Моховая Борода.
Саша учит Андрюшу разным нехорошим вещам.
Музей Маяковского в Москве. Врангель - враг.
Музей Маяковского в Москве. На папиросы я не сетую: и сам курю, и вам советую.
Теперь иллюстрации к прекрасному отрывку из отчёта
Полинки о поездке в электричке Москва - Петушки (тем более прекрасному, что сама Полина не смогла поучаствовать в ней).
Подготовка к главе Серп и Молот - Карачарово.
Неизвестная глава поэмы. Петушки, Церковь Афанасия Ковровского.
«- А Модест-то Мусоргский! Бог ты мой, а Модест-то Мусоргский! Вы знаете, как он писал свою бессмертную оперу «Хованщина»? Это смех и горе. Модест Мусоргский лежит в канаве с перепою, а мимо проходит Николай Римский-Корсаков, в смокинге и с бамбуковой тростью. Остановится Николай Римский-Корсаков, пощекочет Модеста своей тростью и говорит: "Вставай! Иди умойся, и садись дописывать свою божественную оперу «Хованщина».
И вот они сидят: Николай Римский-Корсаков в креслах сидит, закинув ногу за ногу, с цилиндром на отлете. А напротив него - Модест Мусоргский, весь томный, весь небритый, - пригнувшись на лавочке, потеет и пишет ноты. Модест на лавочке похмелиться хочет: что ему ноты! А Николай Римский-Корсаков с цилиндром на отлете похмелиться не дает…
Но уж как только затворится дверь за Римским-Корсаковым - бросает Модест свою бессмертную оперу «Хованщина» - и бух в канаву. А потом встанет и опять похмелится, и опять бух!.. А между прочим, социал-демократы…»
(Венедикт Ерофеев, "Москва-Петушки")
На сороковой ступеньке неизвестного подъезда в Петушках, прижимая к сердцу свои чемоданчики.
Наконец, единственная приличная фотография в посте, за авторством великолепного
Саши Акбашева (спасибо ему за это).
Вот и про СтудЧР в Тольятти (15-20 апреля) ничего писать не буду. Зато выложу чудовищное количество чудовищного качества фотографий с телефона.
Вася клеит арзамасских баб.
Андрюша делает то же самое с арзамасскими мужиками.
Филиал кормящей Родины-Матери в Арзамасе.
Пацаны на Волге.
Обрыв (второе название "А то ли волжский разлив, то ли вселенский потоп").
Муфта, Полботинка и Моховая Борода.
Саша учит Андрюшу разным нехорошим вещам.
Музей Маяковского в Москве. Врангель - враг.
Музей Маяковского в Москве. На папиросы я не сетую: и сам курю, и вам советую.
Теперь иллюстрации к прекрасному отрывку из отчёта
Полинки о поездке в электричке Москва - Петушки (тем более прекрасному, что сама Полина не смогла поучаствовать в ней).
Подготовка к главе Серп и Молот - Карачарово.
Неизвестная глава поэмы. Петушки, Церковь Афанасия Ковровского.
«- А Модест-то Мусоргский! Бог ты мой, а Модест-то Мусоргский! Вы знаете, как он писал свою бессмертную оперу «Хованщина»? Это смех и горе. Модест Мусоргский лежит в канаве с перепою, а мимо проходит Николай Римский-Корсаков, в смокинге и с бамбуковой тростью. Остановится Николай Римский-Корсаков, пощекочет Модеста своей тростью и говорит: "Вставай! Иди умойся, и садись дописывать свою божественную оперу «Хованщина».
И вот они сидят: Николай Римский-Корсаков в креслах сидит, закинув ногу за ногу, с цилиндром на отлете. А напротив него - Модест Мусоргский, весь томный, весь небритый, - пригнувшись на лавочке, потеет и пишет ноты. Модест на лавочке похмелиться хочет: что ему ноты! А Николай Римский-Корсаков с цилиндром на отлете похмелиться не дает…
Но уж как только затворится дверь за Римским-Корсаковым - бросает Модест свою бессмертную оперу «Хованщина» - и бух в канаву. А потом встанет и опять похмелится, и опять бух!.. А между прочим, социал-демократы…»
(Венедикт Ерофеев, "Москва-Петушки")
На сороковой ступеньке неизвестного подъезда в Петушках, прижимая к сердцу свои чемоданчики.
Наконец, единственная приличная фотография в посте, за авторством великолепного
Саши Акбашева (спасибо ему за это).