ФРАГМЕНТ РОМАНА "ФАНТАЗИИ ОБ УТРАЧЕННОМ, ИЛИ ДЕВЯТЬ СФЕР ПРОБУЖДЕНИЯ"
КНИГА ШЕСТАЯ
«В деянии скрыто начало пути,
трудно людям его увидеть.
Достигнуто недеяние теперь,
все начала отныне познаны.
Смотри на недеяние все же ты
как на первейшую тайну.
Как же познать, что деянье
составляет его основу?»
Чжан Бо-дуань
«Главы о прозрении истины»,
часть 11, стих 58 (42)
***
- Лантия, дева моя добрая, - чтоб мне не воскреснуть! - ты приютила еще одного пустоношу... Признайся, я ведь чувствую его присутствие, и не где-нибудь, а вот прямо тут, не сойти мне с места!
- Ты сердишься, Горг?
- Нет, конечно, я ликую, у меня чешутся коленные чашечки дать ему хорошего пинка и прогнать в три шеи. Люди глупы, ты знаешь... я не люблю их.
- Но Горг, этот человек здесь не случайно, хотя из вежливости он попросился только на одну ночь, отогреться...
- Не случайно... из вежливости... и отогреться! А когда он шел сюда, его глупые мозги могли догадаться, что здесь не приют. Мог бы принести с собой какие-нибудь подношения...
- С каких пор тебя стали подкупать, Горг, или я ослышалась?
- Ну конечно, ты ослышалась, Лантия... Просто я старею и капризничаю, а может, просто устал. Где же твой гость?
- Спит.
- Чего же он спит, коль угощение на столе?
- Наверное, тоже устал.
- Ладно, не буди его пока, не хочу слышать его до утра.
- Значит, ты не сердишься, Горг?
- Нет, конечно, я ликую... У меня чешутся подушечки пальцев! Клянусь, все эти человеки, сколько я их видел, - невежественны, но... Но те, кто приносит вино для старого Горга, могут им почитаться за достойных. Лантия...
- Я слушаю тебя, добрый муж Горг.
- Неужели этот парень ничего не искал и не выпытывал?
- Искал. Искал и выпытывал.
- Ага, вот где объяснение... Он искал Реку?
- Ты прав, и я надеюсь, ты не обидишь его своим отказом?
- Я бы рад обидеть, Лантия... Но с тех пор как ты стала смотрительницей Истока, мне снятся только цветные и воздушные сны... Надеюсь, что твоему прихожанину тоже... Впрочем, эти люди, кроме всех своих гадостей, еще и неблагодарны до бесчувствия.
- Ты несправедлив, Горг.
- Я - несправедлив?! Кто же, как не я, вынужден пускаться вслед за всеми этими пустоношами и снимать их с Берегов полуживых, одурманенных, одураченных, еще более невежественных, чем они были до своих поселений!
- Горг... Признайся, если бы все было так уж плохо, ты бы давно закрыл все Окна, что ведут к Реке, разве нет?
- Уж это-то правда, Лантия... Тебе не привыкать уламывать старого Горга!
- Пожалуй, ты сдашься еще один раз, добрый муж Горг...
- Пожалуй, я сдамся еще один раз, м-да!..
- Ты сдашься еще ради одного цветного и воздушного сна...
- Ради цветного и воздушного, конечно, Лантия, чтоб мне не воскреснуть!
- И что же мне сделать поутру, добрый муж Горг?
- Ах... Как всегда: разбудить нас обоих на рассвете и подготовить Ловчие Плащи. Я поведу его по Радужной Лире, а Берег... Берег пусть выбирает сам. Ему же быть Старателем, а не мне, в самом деле!
- В самом деле, Горг?
- Ну, разумеется... я подскажу ему кой-чего, но потом...
- Да, да, потом, Горг... Ты ни за что не должен рисковать правилами, ни за что...
Переходные Миры. Пять жизней назад,
или Шестое воплощение со времен Брамы.
***
Наверное, он хотел, чтобы я захлебнулся. Я вдыхал его ветреный огонь, который он любовно называл «воздушком», слышал его отрывистый, похожий на уханье филина смех и с ужасом, - а может, то было обморочное восхищение, - и это в нем, в восхищенном обмороке, - я ощущал, что мое тело продувается насквозь, точно через крупное сито... Сквозняк ослепительно будоражил голову, и я даже не мог определить разницу между раздражением и тем, что трудно подходило под понятие «экстаз»: я хотел браниться и петь одновременно, н не делал ни того, ни другого. Просто с самого начала мне следовало понять, что все творившееся во мне и со мной и было тем, что есть на самом деле... Но поверьте, чувство отсутствия головы не казалось более страшным, чем отсутствие всего остального, родного и плотного...
Прохладный ветреный огонь, сочившийся сквозь меня (или я, сочившийся в нем!), все же оставлял в видимой непроницаемости одну мою оболочку - мысль. Но, боги, поручиться, что эта оболочка все так же принадлежала мне, а не моему проводнику, я не решался, вернее - чувства не решались... Но где же я все-таки был?
Оказаться в центре столь безбрежного и животворящего пространства, в самой бесформенности и пустоте вечно незнаемого неба, где обретаются мириады мнимых и не мнимых формосущностей, спаянных друг с другом полотен единой реальности! Догадаться, что одним из таких полотен была твоя предыдущая жизнь, и, возможно, время нового полотна уже готовило краски и набрасывало контурные сюжеты для будущих жизней... Но как переступить или перерасти эти «там» и «потом» и это «было» и «будет»? Что если просто перестать пользоваться словами, определяющими время и очередность?..
Я пришел из прошлого не только моей настоящей жизни, я пришел из всех прошлых моего Настоящего, я пришел, чтобы испытать возможность Найти... И я платил собственной судьбой и собственным терпением за право выйти на Берег... во что бы то ни стало оказаться на нем!
Мне позволено дать имя этому Берегу. Мне позволено открыть то сокровенное, чем наделила его Река... Я дам имя тому, что таят недра всех Берегов, которые она вскрывает и сносит, растягивая по завиткам своего нескончаемого ложа, а лучше сказать - «оперения», ибо Река эта - дочь ветреного огня, дочь воздуха и птичьего дыхания... Я же хочу моей сыновности для нее и перед ней. Я пришел учиться языку Берега моего, понять его, как собственный, или лучше собственного... Соединиться, отождествить себя с ним, стать любимым чадом для Дочери Ветреного Огня... Не о том ли, но другими словами, хотел мне рассказать этот взбалмошный Хранитель Горг? Вот его речь:
«...Будь готов к любым неожиданностям, живя на своем Берегу. Многие из таких же Старателей, как и ты, сходят с ума, потому что пытаются искать наудачу. Оставаясь неизменными внутри, они взращивают страх видеть собственное отражение. Ум делает их близорукими и приспосабливает только к условиям, а не к сущностям. Поэтому многие уходят отсюда подавленными уродцами... Это значит, они просто исказили форму Виденья и нашли соответствия лишь внутренней ущербности. Будучи пустым и неся пустое, нельзя касаться Виденья! Учись предугадывать, опережать изменения, которые наступят помимо твоей воли, учись равновесию с пространством, каким бы диким и пустым оно тебе не казалось... Запомни мои слова: у тебя нет врагов - это ты есть у них! Больше мне сказать нечего. Один Ловчий Плащ ты можешь себе выбрать, если, конечно, он сам тебя пожелает. Теперь смотри в оба, Старатель, и не сожалей о том, что прозеваешь... Все подсказки - давно в тебе самом. Никто не мешает тебе Видеть и чувствовать Настоящее!»
Мне действительно никто не мешал Видеть.
...Лиллавэй... Такое имя я дал Берегу, который вскоре обрисовался над проталинами ярко-голубых облачных крон, обрамляющих бесчисленные ветви Радужной Лиры. Это был совершенно экзотический плод, созревший в отдалении от других и, возможно, на этом основании считаемый диким. Но видя, какой бархатистый лиловый с прозеленью свет исходит от него, я мгновенно сделал выбор.
Обернувшись к Горгу, я понял, что доставляю ему удовольствие, обратив все свое внимание к этой планете...
Тут мне следует оговориться вот в чем: ведя разговор о возможности Виденья и об отсутствии помех для него, Горг подразумевал осуществление только действительной Свободы. Называя планету Берегом, я , конечно же, не делал никакой логической ошибки (к этому, кстати, склоняла определенная традиция, чтимая всеми Хранителями). Я не ошибался и в том, что Лиллавэй мог иметь множество иных образов и очертаний: он, например, мог замыкать собой границы только одной тропинки в горах, или даже только одной комнаты с витражными окнами, или... Впрочем, согласитесь, я ведь упоминаю вовсе не абстрактные вещи. А если сказать, что Лиллавэй - это луч света, который пробивается тонкой щелкой через мощную листву древнего олеандра, и по этому лучу в рассветный час, как по паутинке, прогуливаются царские эльфы из династии Комодо?! Но и это не абстракция. Виденью настоящей реальности не препятствуют условные первичные слепки физических форм.
Хранитель Горг, говоря об умении собеседовать с пространством, имел в виду только управление Виденьем и управление через Виденье. Все остальное, по его словам, не имело отношения к искусству Старателей, хотя он и не называл Виденье впрямую искусством.
Я не вступал в диалоги с моим провожатым о том, что меня давно волновало, но я подумал, что если бы такое случилось и мне удалось отпустить свою мысль в такой же легкий полет, как я сделал это еще раньше с чувствами, - Горг непременно был бы удивлен способностям своего захлебывающегося «воздушком» подопечного. К вящему своему удивлению, охота называть меня пустоношей у него пропала достаточно скоро, едва начался наш путь и Ловчие Плащи причудливо расправили свои полы и шлейфы, укладывая нас, словно бы птенцов в гнезда, чтобы в таком положении нести через пространство.
Хранитель Горг сообщил, что Ловчие Плащи умеют перемещаться в особых туннелях, которые отыскивают чутьем, - поэтому о них говорят, что они «ловят ветер Вневременья» и превращают все великие расстояния в малые. Это значит, они меряют Вселенную одной им доступной мерой, и мера эта отвечает только их наследуемому Виденью...
Так мне следовало понимать, что слово «Виденье» должно будет стать для меня чем-то вроде путеводной нити в мире по имени Лиллавэй... Что ж, о Лиллавэй, моим новорожденным глазам даруется радость учиться видеть тебя!
Прощай, Хранитель Горг, и вы, добрая дева Лантия, прощайте, и да не покинут вас мудрость ваша и доброта!
***
«...Я, Донаэзис Первый, Темпладор, царь царей, посвященный волей, дарованной мне свыше, месяца сего, третьего от прихода моего на Лиллавэй, основал Колонию Ловчих Плащей (их ближайших родственников), обложил их данью и поставил над ними моего преемника, Пламенного Лида, какового использую также в качестве ездовой подстилки; сам же взял в жены его старшую дочь, Молниетканую Пали; в своей вечной любви поклялась она мне служить нательной и верхней одеждой, а также мантией. Молниетканая Пали всегда чиста, мила и неприхотлива и является моим непременным украшением на всех парадах и вылетах...» - дальше я продолжать не стал. Со всхлипывающим хихиканьем выбежал из хижины, размахивая жезлом пера и моим свитком - посланием Горгу. Пришлось дунуть на свиток трижды через «глазок» пальцев левой руки, только тогда я заставил воспламениться тонкую золотистую кору. Подождав, пока свиток займется полностью, я прочел двойное заклинание и бросил его горящим на землю... Письмо отправлено.
Зачем я делал это уже восемнадцатый раз - не знаю, но едва ли только ради развлечения. Подспудно меня толкало к «переписке» навязчивое желание как-то подтверждать Горгу свое все еще сохраняющееся душевное здоровье. Увы, я ненавидел себя за эту слабость, и, в общем-то говоря, именно в наличии душевного здоровья у меня периодически возникали серьезные опасения. Однако я утешался - ведь ответов не приходило.
Представляю, какую хронику мог бы собрать Хранитель Горг, если бы захотел, и какими эпитетами наградил бы это «собрание сочинений»! Но сегодня я сказал себе: это последнее! Больше ни единого бредового письма, ни единой бредовой слабости. Я, Донаэзис, царь царей, просто должен прекратить сходить с ума - и не ради собственной жизни, а ради истины, которой исповедан мой приход сюда.
Итак, я обосновался на Берегу, на который уже ступала нога Старателя. Кто были мои предшественники, сколько времени прожили здесь, что искали и почему ушли, если только не были увезены Горгом, - все это оставалось загадкой.
Шло время, и в смятенной прекрасности, или в прекрасной смятенности, трудилась душа моя, проникнутая естественным желанием понять, не приоткроется ли в замыслах моих предшественников некая подсказка...
Их было двое, гениев или безумцев, или?.. Пустонош?..
Река нераскрытого дикого пространства повсюду несла свои воды с безучастной легкостью, на какую только и способно овеществленное Божество, спящее всеми снами своей безбрежной реальности... Как соты спят снами меда, а мед спит сном нектара, не задумываясь об облачившей его геометрии, так спит нектар в снах меда снами солнечных соков и флюидов... Так спят солнечные соки и флюиды снами света, бесконечно недвижного в своей неостановимости! Их было двое...
И здесь они могли воспользоваться только совершенными Лотками, чтобы отмывать идеальные крупицы самых ранних снов, столь мало отличимых от природной бессонницы.
Все же они были гениями, могущими работать в мыслеформах, могущими удерживать их многие и многие века, даже после того, как прекращалось всякое неизбежное человеческое стремление переступать смертные человеческие ограничения.
О, да! Здесь, на Лиллавэе, мои предшественники создали цивилизации и в прямом, и в переносном смысле... Как я смел предполагать, то были совершенные Лотки, совершенные Неводы, и притом они существовали, нисколько не препятствуя друг другу, не противореча, - напротив: поглощаемая энергия Первой, более древней, Цивилизации служила подмостками Второй. И чем могущественнее становились подмостки Второй, тем свободней и естественней дышалось Первой. То были нарожденные взаимодействующие знаки Великой Силы, Великого Согласия. Не сливаясь, они перекликались, даруя друг другу благоденствие. Воистину, так поступают только самые благородные соперники, свято заинтересованные в успехе друг друга, и можно было бы предположить, что успех одного из состязающихся когда-нибудь исключит успех другого, но и тут я должен поправить себя: «когда-нибудь» - это для Времени, но никогда не для единственного Настоящего.
Мои предшественники пожелали оставить в Настоящем свои Лотки. У меня же хватит моего Виденья для того, чтобы, не уничтожая их связи, создать мою Третью Цивилизацию, не только не посягающую на свободу собратьев-старателей, но беспрерывно заботящуюся об этой свободе. Существование любой триады невозможно без существования каждого звена в отдельности. Война и нетерпение - знакомые мне слова. Но они возможны только для сознания, уязвленного исключительностью...
Но и не исключая ее... Ежели такова твоя философия, о Лиллавэй, да не впаду я в тяжесть слепоты, да сторонятся ее мои глаза, да не произнесу я более «царь царей», как и «жертва жертв», как и «тьма тьмы»; и входя в триаду нашего Виденья, о Лиллавэй, прежде прошу тебя: стань учителем моим. А для того возьми все, что во мне, все, что сверх меня, и проведи дорогой приобщения к твоему Настоящему!..
(...)
«В деянии скрыто начало пути,
трудно людям его увидеть.
Достигнуто недеяние теперь,
все начала отныне познаны.
Смотри на недеяние все же ты
как на первейшую тайну.
Как же познать, что деянье
составляет его основу?»
Чжан Бо-дуань
«Главы о прозрении истины»,
часть 11, стих 58 (42)
***
- Лантия, дева моя добрая, - чтоб мне не воскреснуть! - ты приютила еще одного пустоношу... Признайся, я ведь чувствую его присутствие, и не где-нибудь, а вот прямо тут, не сойти мне с места!
- Ты сердишься, Горг?
- Нет, конечно, я ликую, у меня чешутся коленные чашечки дать ему хорошего пинка и прогнать в три шеи. Люди глупы, ты знаешь... я не люблю их.
- Но Горг, этот человек здесь не случайно, хотя из вежливости он попросился только на одну ночь, отогреться...
- Не случайно... из вежливости... и отогреться! А когда он шел сюда, его глупые мозги могли догадаться, что здесь не приют. Мог бы принести с собой какие-нибудь подношения...
- С каких пор тебя стали подкупать, Горг, или я ослышалась?
- Ну конечно, ты ослышалась, Лантия... Просто я старею и капризничаю, а может, просто устал. Где же твой гость?
- Спит.
- Чего же он спит, коль угощение на столе?
- Наверное, тоже устал.
- Ладно, не буди его пока, не хочу слышать его до утра.
- Значит, ты не сердишься, Горг?
- Нет, конечно, я ликую... У меня чешутся подушечки пальцев! Клянусь, все эти человеки, сколько я их видел, - невежественны, но... Но те, кто приносит вино для старого Горга, могут им почитаться за достойных. Лантия...
- Я слушаю тебя, добрый муж Горг.
- Неужели этот парень ничего не искал и не выпытывал?
- Искал. Искал и выпытывал.
- Ага, вот где объяснение... Он искал Реку?
- Ты прав, и я надеюсь, ты не обидишь его своим отказом?
- Я бы рад обидеть, Лантия... Но с тех пор как ты стала смотрительницей Истока, мне снятся только цветные и воздушные сны... Надеюсь, что твоему прихожанину тоже... Впрочем, эти люди, кроме всех своих гадостей, еще и неблагодарны до бесчувствия.
- Ты несправедлив, Горг.
- Я - несправедлив?! Кто же, как не я, вынужден пускаться вслед за всеми этими пустоношами и снимать их с Берегов полуживых, одурманенных, одураченных, еще более невежественных, чем они были до своих поселений!
- Горг... Признайся, если бы все было так уж плохо, ты бы давно закрыл все Окна, что ведут к Реке, разве нет?
- Уж это-то правда, Лантия... Тебе не привыкать уламывать старого Горга!
- Пожалуй, ты сдашься еще один раз, добрый муж Горг...
- Пожалуй, я сдамся еще один раз, м-да!..
- Ты сдашься еще ради одного цветного и воздушного сна...
- Ради цветного и воздушного, конечно, Лантия, чтоб мне не воскреснуть!
- И что же мне сделать поутру, добрый муж Горг?
- Ах... Как всегда: разбудить нас обоих на рассвете и подготовить Ловчие Плащи. Я поведу его по Радужной Лире, а Берег... Берег пусть выбирает сам. Ему же быть Старателем, а не мне, в самом деле!
- В самом деле, Горг?
- Ну, разумеется... я подскажу ему кой-чего, но потом...
- Да, да, потом, Горг... Ты ни за что не должен рисковать правилами, ни за что...
Переходные Миры. Пять жизней назад,
или Шестое воплощение со времен Брамы.
***
Наверное, он хотел, чтобы я захлебнулся. Я вдыхал его ветреный огонь, который он любовно называл «воздушком», слышал его отрывистый, похожий на уханье филина смех и с ужасом, - а может, то было обморочное восхищение, - и это в нем, в восхищенном обмороке, - я ощущал, что мое тело продувается насквозь, точно через крупное сито... Сквозняк ослепительно будоражил голову, и я даже не мог определить разницу между раздражением и тем, что трудно подходило под понятие «экстаз»: я хотел браниться и петь одновременно, н не делал ни того, ни другого. Просто с самого начала мне следовало понять, что все творившееся во мне и со мной и было тем, что есть на самом деле... Но поверьте, чувство отсутствия головы не казалось более страшным, чем отсутствие всего остального, родного и плотного...
Прохладный ветреный огонь, сочившийся сквозь меня (или я, сочившийся в нем!), все же оставлял в видимой непроницаемости одну мою оболочку - мысль. Но, боги, поручиться, что эта оболочка все так же принадлежала мне, а не моему проводнику, я не решался, вернее - чувства не решались... Но где же я все-таки был?
Оказаться в центре столь безбрежного и животворящего пространства, в самой бесформенности и пустоте вечно незнаемого неба, где обретаются мириады мнимых и не мнимых формосущностей, спаянных друг с другом полотен единой реальности! Догадаться, что одним из таких полотен была твоя предыдущая жизнь, и, возможно, время нового полотна уже готовило краски и набрасывало контурные сюжеты для будущих жизней... Но как переступить или перерасти эти «там» и «потом» и это «было» и «будет»? Что если просто перестать пользоваться словами, определяющими время и очередность?..
Я пришел из прошлого не только моей настоящей жизни, я пришел из всех прошлых моего Настоящего, я пришел, чтобы испытать возможность Найти... И я платил собственной судьбой и собственным терпением за право выйти на Берег... во что бы то ни стало оказаться на нем!
Мне позволено дать имя этому Берегу. Мне позволено открыть то сокровенное, чем наделила его Река... Я дам имя тому, что таят недра всех Берегов, которые она вскрывает и сносит, растягивая по завиткам своего нескончаемого ложа, а лучше сказать - «оперения», ибо Река эта - дочь ветреного огня, дочь воздуха и птичьего дыхания... Я же хочу моей сыновности для нее и перед ней. Я пришел учиться языку Берега моего, понять его, как собственный, или лучше собственного... Соединиться, отождествить себя с ним, стать любимым чадом для Дочери Ветреного Огня... Не о том ли, но другими словами, хотел мне рассказать этот взбалмошный Хранитель Горг? Вот его речь:
«...Будь готов к любым неожиданностям, живя на своем Берегу. Многие из таких же Старателей, как и ты, сходят с ума, потому что пытаются искать наудачу. Оставаясь неизменными внутри, они взращивают страх видеть собственное отражение. Ум делает их близорукими и приспосабливает только к условиям, а не к сущностям. Поэтому многие уходят отсюда подавленными уродцами... Это значит, они просто исказили форму Виденья и нашли соответствия лишь внутренней ущербности. Будучи пустым и неся пустое, нельзя касаться Виденья! Учись предугадывать, опережать изменения, которые наступят помимо твоей воли, учись равновесию с пространством, каким бы диким и пустым оно тебе не казалось... Запомни мои слова: у тебя нет врагов - это ты есть у них! Больше мне сказать нечего. Один Ловчий Плащ ты можешь себе выбрать, если, конечно, он сам тебя пожелает. Теперь смотри в оба, Старатель, и не сожалей о том, что прозеваешь... Все подсказки - давно в тебе самом. Никто не мешает тебе Видеть и чувствовать Настоящее!»
Мне действительно никто не мешал Видеть.
...Лиллавэй... Такое имя я дал Берегу, который вскоре обрисовался над проталинами ярко-голубых облачных крон, обрамляющих бесчисленные ветви Радужной Лиры. Это был совершенно экзотический плод, созревший в отдалении от других и, возможно, на этом основании считаемый диким. Но видя, какой бархатистый лиловый с прозеленью свет исходит от него, я мгновенно сделал выбор.
Обернувшись к Горгу, я понял, что доставляю ему удовольствие, обратив все свое внимание к этой планете...
Тут мне следует оговориться вот в чем: ведя разговор о возможности Виденья и об отсутствии помех для него, Горг подразумевал осуществление только действительной Свободы. Называя планету Берегом, я , конечно же, не делал никакой логической ошибки (к этому, кстати, склоняла определенная традиция, чтимая всеми Хранителями). Я не ошибался и в том, что Лиллавэй мог иметь множество иных образов и очертаний: он, например, мог замыкать собой границы только одной тропинки в горах, или даже только одной комнаты с витражными окнами, или... Впрочем, согласитесь, я ведь упоминаю вовсе не абстрактные вещи. А если сказать, что Лиллавэй - это луч света, который пробивается тонкой щелкой через мощную листву древнего олеандра, и по этому лучу в рассветный час, как по паутинке, прогуливаются царские эльфы из династии Комодо?! Но и это не абстракция. Виденью настоящей реальности не препятствуют условные первичные слепки физических форм.
Хранитель Горг, говоря об умении собеседовать с пространством, имел в виду только управление Виденьем и управление через Виденье. Все остальное, по его словам, не имело отношения к искусству Старателей, хотя он и не называл Виденье впрямую искусством.
Я не вступал в диалоги с моим провожатым о том, что меня давно волновало, но я подумал, что если бы такое случилось и мне удалось отпустить свою мысль в такой же легкий полет, как я сделал это еще раньше с чувствами, - Горг непременно был бы удивлен способностям своего захлебывающегося «воздушком» подопечного. К вящему своему удивлению, охота называть меня пустоношей у него пропала достаточно скоро, едва начался наш путь и Ловчие Плащи причудливо расправили свои полы и шлейфы, укладывая нас, словно бы птенцов в гнезда, чтобы в таком положении нести через пространство.
Хранитель Горг сообщил, что Ловчие Плащи умеют перемещаться в особых туннелях, которые отыскивают чутьем, - поэтому о них говорят, что они «ловят ветер Вневременья» и превращают все великие расстояния в малые. Это значит, они меряют Вселенную одной им доступной мерой, и мера эта отвечает только их наследуемому Виденью...
Так мне следовало понимать, что слово «Виденье» должно будет стать для меня чем-то вроде путеводной нити в мире по имени Лиллавэй... Что ж, о Лиллавэй, моим новорожденным глазам даруется радость учиться видеть тебя!
Прощай, Хранитель Горг, и вы, добрая дева Лантия, прощайте, и да не покинут вас мудрость ваша и доброта!
***
«...Я, Донаэзис Первый, Темпладор, царь царей, посвященный волей, дарованной мне свыше, месяца сего, третьего от прихода моего на Лиллавэй, основал Колонию Ловчих Плащей (их ближайших родственников), обложил их данью и поставил над ними моего преемника, Пламенного Лида, какового использую также в качестве ездовой подстилки; сам же взял в жены его старшую дочь, Молниетканую Пали; в своей вечной любви поклялась она мне служить нательной и верхней одеждой, а также мантией. Молниетканая Пали всегда чиста, мила и неприхотлива и является моим непременным украшением на всех парадах и вылетах...» - дальше я продолжать не стал. Со всхлипывающим хихиканьем выбежал из хижины, размахивая жезлом пера и моим свитком - посланием Горгу. Пришлось дунуть на свиток трижды через «глазок» пальцев левой руки, только тогда я заставил воспламениться тонкую золотистую кору. Подождав, пока свиток займется полностью, я прочел двойное заклинание и бросил его горящим на землю... Письмо отправлено.
Зачем я делал это уже восемнадцатый раз - не знаю, но едва ли только ради развлечения. Подспудно меня толкало к «переписке» навязчивое желание как-то подтверждать Горгу свое все еще сохраняющееся душевное здоровье. Увы, я ненавидел себя за эту слабость, и, в общем-то говоря, именно в наличии душевного здоровья у меня периодически возникали серьезные опасения. Однако я утешался - ведь ответов не приходило.
Представляю, какую хронику мог бы собрать Хранитель Горг, если бы захотел, и какими эпитетами наградил бы это «собрание сочинений»! Но сегодня я сказал себе: это последнее! Больше ни единого бредового письма, ни единой бредовой слабости. Я, Донаэзис, царь царей, просто должен прекратить сходить с ума - и не ради собственной жизни, а ради истины, которой исповедан мой приход сюда.
Итак, я обосновался на Берегу, на который уже ступала нога Старателя. Кто были мои предшественники, сколько времени прожили здесь, что искали и почему ушли, если только не были увезены Горгом, - все это оставалось загадкой.
Шло время, и в смятенной прекрасности, или в прекрасной смятенности, трудилась душа моя, проникнутая естественным желанием понять, не приоткроется ли в замыслах моих предшественников некая подсказка...
Их было двое, гениев или безумцев, или?.. Пустонош?..
Река нераскрытого дикого пространства повсюду несла свои воды с безучастной легкостью, на какую только и способно овеществленное Божество, спящее всеми снами своей безбрежной реальности... Как соты спят снами меда, а мед спит сном нектара, не задумываясь об облачившей его геометрии, так спит нектар в снах меда снами солнечных соков и флюидов... Так спят солнечные соки и флюиды снами света, бесконечно недвижного в своей неостановимости! Их было двое...
И здесь они могли воспользоваться только совершенными Лотками, чтобы отмывать идеальные крупицы самых ранних снов, столь мало отличимых от природной бессонницы.
Все же они были гениями, могущими работать в мыслеформах, могущими удерживать их многие и многие века, даже после того, как прекращалось всякое неизбежное человеческое стремление переступать смертные человеческие ограничения.
О, да! Здесь, на Лиллавэе, мои предшественники создали цивилизации и в прямом, и в переносном смысле... Как я смел предполагать, то были совершенные Лотки, совершенные Неводы, и притом они существовали, нисколько не препятствуя друг другу, не противореча, - напротив: поглощаемая энергия Первой, более древней, Цивилизации служила подмостками Второй. И чем могущественнее становились подмостки Второй, тем свободней и естественней дышалось Первой. То были нарожденные взаимодействующие знаки Великой Силы, Великого Согласия. Не сливаясь, они перекликались, даруя друг другу благоденствие. Воистину, так поступают только самые благородные соперники, свято заинтересованные в успехе друг друга, и можно было бы предположить, что успех одного из состязающихся когда-нибудь исключит успех другого, но и тут я должен поправить себя: «когда-нибудь» - это для Времени, но никогда не для единственного Настоящего.
Мои предшественники пожелали оставить в Настоящем свои Лотки. У меня же хватит моего Виденья для того, чтобы, не уничтожая их связи, создать мою Третью Цивилизацию, не только не посягающую на свободу собратьев-старателей, но беспрерывно заботящуюся об этой свободе. Существование любой триады невозможно без существования каждого звена в отдельности. Война и нетерпение - знакомые мне слова. Но они возможны только для сознания, уязвленного исключительностью...
Но и не исключая ее... Ежели такова твоя философия, о Лиллавэй, да не впаду я в тяжесть слепоты, да сторонятся ее мои глаза, да не произнесу я более «царь царей», как и «жертва жертв», как и «тьма тьмы»; и входя в триаду нашего Виденья, о Лиллавэй, прежде прошу тебя: стань учителем моим. А для того возьми все, что во мне, все, что сверх меня, и проведи дорогой приобщения к твоему Настоящему!..
(...)