Истоки жития и дедушкина звезда
На резном карнизе нашей старой избы, среди витиеватого деревянного узора, была прибита аккуратная пятиконечная звезда. Я, будучи ребёнком, неизменно знала, что это дедушкина звезда. В память о том, что он погиб, героически защищая Родину, нашу необъятную и самую лучшую в мире страну. Я гордилась этим.
За время войны на маленькую улицу заводского посёлка, всего в 16 домов, похоронки пришли фактически в каждый дом.
Но сначала был мир. Тогда, в далёких тридцатых, шло становление завода ЗАТИ. И вместе с ним рос заводской посёлок на пустыре за прибрежными оврагами. Здесь моим дедушке Колбасову Константину Андреевичу и бабушке Колбасовой Анфисе Ивановне отмерили надел земли, чтоб поставить дом. Первым заводчанам давали ссуду. И они приглядели в деревне пятистенную избу.
История об этом такова: дедушка ушёл на работу, а бабушка, не захотев ждать выходных, наняла двенадцать подвод на лошадях и с бригадой мужиков-грузчиков поехала в ту деревню. А там хозяйка в ещё стоявшем дому готовила в печи обед для грузчиков и хлеб. И говорит: «Погодите - вот ужо хлеб испечётся, и разбирать будете». Так и сделали. Печь разбирали ещё горячую. А венцы были длинные - десять метров, их на две соединённых подводы укладывали. Длинный поезд из подвод получился. Когда в Павлово привезли сруб, кирпичи ещё тёплые были. Дедушка с работы идёт, а улица полна подвод с лошадьми и народа. Он спрашивает: «Что это тут творится?». А ему говорят: «А это твоя жена, пока ты работал, дом тебе привезла».
Жили они скромно, но ладно. В поставленном заново доме родились две дочери - Людмила и Валентина. (Впоследствии они тоже пришли на ПАЗ и проработали здесь, как говорится, всю жизнь. Ударницы коммунистического труда…)
В тридцатых дом наш был крайним на посёлке. А перед ним большой пустырь - ни общежитий, ни домов улицы Трудовой, ни улицы Есенина, что через овраг, ещё не было. И завод на пустыре.
Дедушка работал в кузнице калильщиком. По сей день сохранился документ - удостоверение от 1935 года, что Колбасов Константин Андреевич сдал Государственный технический экзамен по специальности «калильщик».
Утром, с заводским гудком поселковый народ торопился на работу. Всё бы так, да не просто. Жил в ту пору у нас пёс по кличке Шарик. Однажды гудок сломался. Пёс, видимо, заволновался, по-собачьи, что хозяин не выходит из избы, взял да завыл вместо гудка. Все в доме вскочили. Думали, что пожар. А на воле уж светало. И время - на работу спешить. Вот и прозвали Шарика «Гудок». Он с тех пор так и выл под гудок. Весь посёлок будил, чтобы не опаздывали.
Дедушка по работе имел «бронь» до 1943 года, а потом его призвали на фронт. Бабушка осталась с малолетними детьми одна, да к тому ещё и беременная. Понять сложно, как они жили, как не умерли с голода. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик…», - говаривала она. Родилась в деревне в крестьянской семье, батрачила в девчонках. Тяжесть крестьянского труда познала с детских лет. И дальнейшая жизнь нелегкая ей досталась. Ездила в Горький за хлебом. В Горьком жила сестра Анна Кротова - военный врач. Муж - офицер. Потом и она уехала на фронт. Погибли оба. Сохранилась фотография, где сестра с мужем в военной форме, оба молодые и красивые. У бабушки были пять сестёр и брат. У одной лишь муж в живых остался, остальные мужчины все погибли.
Однажды на вокзале в Горьком, бабушка беременная, с корзинами на перевес полезла под состав между вагонами, чтоб перебраться на другую сторону железнодорожного полотна. А поезд тронулся. Она только и успела бросить корзины через рельсы с мыслью, что кто-то подберёт и голодным не останется. А сама распрощалась с жизнью и легла вдоль рельсов. Перед лицом её поползли страшные днища вагонов. С ужасающим грохотом, со стуком - громом, как на Страшном суде. Бабушка закрыла глаза и стала молиться: «Матушка-Заступница, Владычица…» А вагоны гремели так жутко, что ужас, образовавшийся в душе, стал такой, какого никогда в её и без того тяжёлой жизни ещё не было. Она не помнила, сколько пролежала с закрытыми глазами. Думала, что уже умерла, что паровоз раздавил её насмерть… Грохот не прекращался. Казалось, что он будет вечно. А когда открыла глаза - над ней было небо. И поезд ушёл далеко-далеко. Её спасло то, что паровоз у состава пошёл не в её сторону, в коей она лежала. И выступающих частей на днище не оказалось. А бабушка ещё долго не могла встать. Словно отнялось всё. Лежала и лежала, а потом потихоньку встала. Думала, что и корзин с хлебом нет - кто-нибудь взял. Но целы были корзины, валялись у насыпи в канаве. Она схватила их и скорей побежала. Уже смеркалось. Пришлось заночевать на вокзале. В Павлово приехала утром. А дома - дочки голодные, напуганные, плакали, что мама не приехала. Думали - пропала, убили...
Сын, Николай, родился в августе сорок третьего. Он долгое время не мог ходить. И в школу, в первый класс, бабушка носила его на спине - он обнимал её руками за шею, а она его под коленки руками подхватывала… А потом он стал секретарём комсомольской организации школы №10, отличником учёбы. Один из учеников первого выпуска тогда ещё новой школы района автобусостроителей.
…А в сентябре 1943 года пришло известие, что муж её, Константин Андреевич Колбасов, пропал без вести. Последнее письмо он прислал весной из госпиталя из-под Орла. Бабушка ждала дедушку всю жизнь. Не давала менять на воротах замок, который поставил муж в тридцатых. Замок заводской, с кованной трапециевидной резьбой. Ворота переделывали, но замок опять ставили дедушкин. Бабушка говорила: «Вот придёт Костенька, а ворота не сможет открыть, надо чтоб замок этот был». Замок я поменяла только прошлым летом 2014 года. Теперь храню его как реликвию. Он действительно музейный экспонат. Однажды мне пришлось ключ-ручку к нему заново делать - кто-то любопытный свинтил и унёс. Когда принесла я замок мастерам, все удивились: «Такие замки до войны на заводе делали, больше их ни у кого не осталось, а у вас всё на воротах стоит…»
Много бед война наделала, сколько погубила жизней, судеб переиначила. Осталась бабушка с троими детьми век вековать. Дом на фундамент не поднять. Без мужика тяжело. Баню построить некому. Дом покосился, ушёл в землю. Бедно жили. Бабушка устроилась работать грузчицей на станцию. Вагоны с углём разгружала. С работы шла с лопатой-шахтёркой на плече. Сама вся чёрная, в угле. Только глаза да зубы белые. Мыться негде. И взялась тогда бабушка сама баню строить. Стала таскать из оврага глину и месить её с соломой. Сама сколотила опалубку из кое-каких досок и залила стены. Крышу с уклоном сделала. Толем покрыла. Заказала прачку. Пол в бане сама настелила, как могла, из чего было. В бане этой и я мылась. Когда уже в техникум пошла учиться, примерно в 1985-м, бабушка сама сломала эту баню. Бабушке было уже 79 лет. Так и не дождалась она своего Костеньку. «Полегли, - говорила она, - головушки наши родные. Полегли все... И Костенька головушку свою под Орлом сложил…». Сохранилась фотография, где он с чемоданом перед самым уходом, у военкомата. Плакал, что, не вернётся с войны домой … «Убьют меня, Анфиса, убьют. Не увидимся мы больше…»
…Что ещё я знаю о деде? Выходит, что почти ничего. Начнёшь вспоминать - что бабушка рассказывала, а получается более - рассказ о её житии. Кружишь над памятью, пытаясь выловить крупицы…
А, по сути, я и сейчас хожу теми же тропами, что и он.
Когда стоял старый корпус кузницы, то, каждый раз, заходя в его горнило, я думала, что вот так же здесь много-много лет назад проходил мой дед к печи, яростно, с гулом, вымётывающей пламя. Я проходила по металлическим плитам пола, и мне, девчонке, казалось, что пламя может вырваться из-под плит, проложенных, как мостки, над каналами с трубами и колодцами с мазутом… Словно в аду, люди работают. Над бездной… Для дедушки - это были лучшие годы мирного времени. Дом, семья, работа в кузнечном цехе… Когда крышу над аварийной кузницей убрали, то прямо под небом остались, как молчаливые свидетели былых времён, полузакопченные колонны.
Однажды зимним, ещё тёмным утром мне надо было торопиться на свой участок в арматурный цех. Чтобы сократить дорогу, я решила пройти через развалины кузницы. Ещё была жива дверь в коридоре шестого корпуса, ведущая прямо в ту, разрушенную часть цеха. Я открыла её и шагнула на заснеженную тропу. И меня охватило чувство жути и восторга. Иссиня-белый, сверкающий под Луной снег лежал на голых остовах обожжённых колонн с полуобсыпавшейся штукатуркой и оголившимися красными кирпичами в сверкающем инее. Покорёженные металлические перекрытия, швеллера, старые штампы в снегу - всё блистало мелкими искрами. Словно обгорелые останки, как во время войны, от сожженных городов в зимнем оцепененье. Ощущение, будто я шагнула в иную реальность. В те старые военные времена. Я увидела мир глазами своего деда. И надо всем этим - огромный иссиня-чёрный купол неба. И одна яркая одинокая звезда. «Звезда деда», - подумала я. Прямо под высокой стрелой башенного крана, прямо под качающимся стальным тросом. И этот трос тихонько поскрипывал, поскрипывал… среди леденящей тишины… У меня по спине побежали мурашки, потому что это поскрипывал холодный искристый снег под ногами. Заснеженный Сталинград сорок третьего… А вокруг был мир. Огромный мир и чёрное небо с единственной сияющей Звездой.
Лариса Бухвалова
05.03.2015г.
Павловский литературный клуб "Чердачок"