Aug 19, 2016 09:42
Дурная традиция: в августе нас лихорадит - не политика, так экономика, не экономика, так военный конфликт, не конфликт, так природный катаклизм. Исключение, пожалуй, только август двадцатипятилетней давности, когда кончились СССР и власть КПСС.
Вообще, в ХХ веке в России свобода была пару месяцев в 1917 году и пару дней в 1991. И это - все.
А, если присмотреться? По-существу, те же страты, или их духовные (а иногда и кровные) наследники, что уничтожали Россию 70 совецких лет, продолжают управлять остатками страны. Причем так, как будто на практике реализуют коммунистические, номенклатурные представления о диком, людоедском капитализме.
Я, вот думаю: а могло ли быть иначе?
Так получилось, что 19 августа 1991 года ранним утром я с еще девятью членами ХДСР (Христианско-Демократическая Союз России) оказался в Москве.
Мы приехали в Москву, чтобы встретиться с Энтони де Меусом - ответственным за восточно-европейское направление Христианско-Демократического интернационала. Председатель ХДСР А. Огородников - диссидент и «отсидент» (7 лет - в совокупности и с добавками - мордовских лагерей по статье о «тунеядстве» и за требование Библии в зоне) пригласил нас в Москву, чтобы поговорить о ситуации в Питере.
Я купил билеты для всей питерской делегации, остался совсем без денег, но Огородников должен был возместить эти расходы.
Ехали хотя и в купе, но на самом дешевом и неудобном поезде. В Москву прибыли к 6 утра и в районе 7 были уже у офиса партии, который располагался в Дзержинском райисполкоме на проспекте Мира.
Яблочный Спас. День обещал быть солнечным и теплым.
Огородников должен был прийти к 10. К 11 ожидалась встреча с де Меусом.
В эти дни в Москве намечался съезд соотечественников и Огородников обещал познакомить меня с потомками эмигрантов первой волны.
Поскольку офис партии был заперт, мы, стоя на площадке перед исполкомом, курили и разговаривали. Для встречи с зарубежным коллегой каждый из нас оделся в самое лучшее. Но особо гордились мы партийными значками: на российском триколоре, расположенном вертикально (в стиле хоругви) золотом был выписан лик Спасителя и ниже ижицей буквы: «ХДС».
Я как раз мысленно планировал беседу с де Меусом, когда ко мне подошел Р. и сообщил о перевороте. Еще в конце зимы о перевороте предупреждал тогдашний министр иностранных дел СССР Э. Шеварднадзе. Я в переворот верил мало, Горбачева не любил за его анти-армянскую позицию в карабахской войне и презирал за бесконечную бессмысленную ложь. Да и Р. отличался некоторой истеричностью. Так что, сначала я не поверил. Но когда о том же мне сказал Револьт Пименов - другой (наряду со мной) сопредседатель питерского отделения ХДСР, слегка напрягся.
День был нерабочий, но исполком был открыт, и у входа на второй этаж на посту милиции сидела молодая женщина - сержант милиции. Захожу в вестибюль здания, а она плачет, говорит: «Горбачева арестовали». Рядом с ней маленький оранжевый телеприемник «Юность», но в нем даже не сетка, а «снег». По всем каналам. По радио - классическая музыка. Потом - обращение Лукьянова. Я, даже не дослушав, вышел из здания. Партийцы со мной.
Что делать? Денег на обратную дорогу нет. Я-то остановлюсь у своего друга, а как остальные?
В Питере семья и маленькая дочка, которой и года еще нет. Кто знает, что с ними будет, когда взбесившиеся совки возьмут реванш за «перестройку»?
Страшно. Первое, что я предложил - снять значки. И сам снял и спрятал в карман. Моему совету последовали не все. Револьт и еще двое значков не сняли. Револьт, который уже имел столкновения с советской властью и пострадал за отца - известного диссидента и на тот момент депутата ВС РСФСР Р.И. Пименова - побледнел, даже посерел, но был спокоен и как-то ушел в себя.
Решили дожидаться Огородникова. Я отошел, стал думать. Впрочем, никаких стройных мыслей: истерика и поток сознания. Я думал, что теперь ГКЧПисты арестуют Ельцина, Старовойтову, Салье, уничтожат активистов Карабаха и депортируют все армянское население. А ведь там - моя отчизна.
Потом дошло, что месяца через 3 доберутся и до меня.
Оно, конечно, больше года им не удержатся. Вопреки позднейшим измышлениям, не Карабах и даже не Прибалтика - причины распада СССР. Очевидная причина в крахе коммунистической идеологии и административной экономики. Были и подспудные, но не менее фундаментальные причины, но о них - ниже.
Итак, я понимал, что совок - не жилец, но также понимал, что со своей язвой желудка я в заключение и полгода не протяну. А если так, если все равно помирать, то лучше - сопротивляясь насилию, не смиряясь с ним. Все эти мысли пролетели в сознании минут за пятнадцать.
Пошел дождь, впрочем, теплый, летний. Мы собрались в кучку. Наверно, подобные мысли были и у коллег. Я сказал им, о чем думал. Предложил вновь надеть значки, держаться вместе и сопротивляться.
Как-то взбодрились. Ш. предложил найти церковь и помолиться. Мы узнали у милиционерши где ближайший храм и пошли туда. Несмотря на раннее время, храм был открыт. Молились горячо и долго, впрочем, конкретного я ничего не помню, не вспомню сейчас даже интерьера храма. Помню только, что смотрел на икону Спасителя и вопрошал: «За что нам такое, за что России такое»? Почти плакал, но потом почувствовал Божие присутствие и как-то почти успокоился.
Вернулись в офис. Огородников уже пришел. На факсе рулоны поступивших сообщений. Помню обращение Ельцина из Александровского, которое заканчивалась словами, что он выезжает в Москву и будет разбираться на месте.
Пили кофе, курили, слушали «Эхо Москвы». Молились, чтобы Ельцина не арестовали по дороге. Почему-то верилось, что если он доберется, то все будет нормально.
Пришел де Меус. Он говорил по-русски. Но беседовали мы уже, разумеется, не о Питере, а о перспективах сопротивления.
Дошли еще факсы. Ельцин добрался! Он призывал не подчиняться приказам ГКЧП, сопротивляться, собираться у российского Белого дома.
Мы отксерили этот текст. Пришли московские коллеги по ХДСР. Из столовой для бедных на Хорошевском шоссе, которую курировал Огородников, привезли еду для защитников Белого дома. Ее повезли на маленьком автобусе «Фольксваген» - подарке зарубежных коллег.
Мы взяли оттиражированное обращение Ельцина, и пошли клеить и раздавать. Мы были не одни и не первые. Бизнесмены и их сотрудники, в офисах которых также были факсы и ксероксы, делали тоже и в большем количестве.
Дошли до Пушкинской площади. По Горьковской в сторону Кремля шли танки. Москвичи стали перед ними, и танки свернули по Садовому кольцу направо. Мне это понравилось: пожалуй, ГКЧПисты боятся проливать кровь, а значит, у нас есть шанс.
Наши листовки кончились, и мы решили пойти к Белому дому.
Пятеро наших московских коллег еще раньше повезли туда еду. Наша же троица вышла из метро у высотки. Видим - нард тонким ручейком тянется направо. Мы с ними. Минут двадцать шли. Проходим мимо танков, а они, хотя и фырчат, но не двигаются.
Помню, люди были настроены решительно и, как-то, по-хорошему, отрешенно. Шли быстро, обгоняя нас. Запомнилось два человека. Классическая русская бабушка в белой косынке и длинной юбке. Я думал, что в Москве таких уже нет - только в селах. Бабушка стучала по броне танка и ругала солдат. Танкисты спрятались от нее в башню, но она продолжали свою обличительную речь, смысл которой сводилась к тому, что теперь уже коммунисты готовы и русских в Москве убивать и расстреливать танками, чтобы сохранить свою власть. И еще молодой человек лет семнадцати, семитского типа, худой, длинноволосый и кудрявый, бледный. Он обогнал нас, и я увидел кусок газовой трубы, торчащей из перекинутой через плечо квадратной дешевой сумки искусственной кожи.
Наконец, добрались до Белого дома. Народ на площади строил баррикады. Я в Питере уже привык к многотысячным демонстрациям. Здесь народа было немного, по-моему, до полутора тысяч. Впрочем, люди шли.
Между прочим, на баррикаде я повстречал своего друга, у которого собирался остановиться в Москве. Он, ругаясь, командовал строительством участка баррикады. Я расцеловался с ним, познакомил с питерцами и, поскольку он совсем не интересовался политикой, спросил, что он тут делает?
«Да они строить не умеют, а я все же МИСИ закончил, профессиональный прораб - ответил он - вот и учу их дураков».
Мы еще немного потусовались для массовости. Циркулировали самые разные слухи. Некоторые говорили, что Горбачев не только арестован, но и убит. Другие считали, что он в сговоре с ГКЧПистами.
Все были уверены, что придется воевать. Гадали, какая часть армии останется нейтральной, и найдутся ли такие, кто будет с народом?
Толку от нас было немного. С одной стороны, строителей баррикад было уже более чем достаточно. Масса уже тоже сформировалась. С другой стороны, ничего не происходило.
Мы все ждали, что, может, Ельцин выйдет, обратиться к народу, но пока все было тихо. Кто-то сказал, что, по крайней мере, танкисты у Белого дома атаковать людей не будут.
Бродить по площади кругами становилось все труднее: со времени нашего прихода количество защитников Белого дома увеличилось в разы. Кажется, что их уже было не менее 10 тысяч. Над толпой появились флаги. Больше всего - российских бело-сине-красных, но были и черно-желто-белые, и флаги демократических движений некоторых совецких республик.
В толпе появились депутаты российского ВС. Их приветствовали, окружали, задавали вопросы. Но они тоже мало что знали, только ободряли людей и призывали сопротивляться.
Стали формироваться отряды самообороны. Записывали в них только крепких, спортивных ребят. Мы менее всего соответствовали этим критериям.
Баррикада выросла и казалась уже вполне серьезной. Я пробрался к своему другу и договорился, когда приду к нему. Решил опять пойти в офис партии. Там проще было услышать что-нибудь новое.
В маленьком офисе яблоку негде было упасть. По радио передавали новости о передвижении войск и о позиции лидеров союзных республик и иностранных правительств. Реакция и тех, и других была весьма невнятна, либо враждебна российскому руководству. Непонятно было, что происходит в Питере. Новых указов Ельцина тоже не было. Мы наскоро перекусили, договорились о встрече на следующий день и втроем - я, Р. и молодая Л. решили еще раз пройтись по Москве.
Опять поехали на «Пушку». Там тоже собралась толпа. Стали двигаться в сторону Кремля. Подошли к Моссовету. Толпа была и там. С двух сторон по Горьковской лежали бетонные блоки. У Моссовета уже стояли, помимо граждан, милиционеры, вооруженные АКМами и в бронежилетах. Значит, МВД, по крайней мере, будет вести себя нейтрально.
Дальше к Кремлю хода не было: стояли танки и БТРы. Мы пошли переулками, наткнулись на одинокий танк. Решили «внести» свою лепту. Л. училась на истфаке в «Герцовке», но главное - обладала образцовой внешностью русской курсистки: высокая, статная, круглолицая, с вздернутым носом, полными губами и толстой русой косой,. Мне, к слову, нравится славянский женский антропологический тип, но, пожалуй, в ней все было немного с избытком.
Л. Первой подошла к танку и спросила у худощавого лейтенанта чуть старше ее самой, готов ли он стрелять в народ? За ней Р., несколько напоминающий, главным образом, из-за чрезмерной суетливости, еврея. Наконец, с тезисом: «Это уже не Вильнюс, а Москва», я - явное «лицо кавказской национальности». Впрочем, кажется, в то время этого термина еще не придумали.
Лейтенант клялся и божился, что стрелять они не будут. Более того, он сказал, что у него не только снарядов, но и пистолетных патронов нет. Да и вообще, им поручили охранять Кремль, а не атаковать Белый дом или стрелять в людей.
Потом мы покурили вместе, и он довольно откровенно высказался по поводу путча. Термин из указа президента РСФСР. Значит, лейтенант-танкист видел его.
Было уже часов 7 вечера. Мы решили разойтись, чтобы завтра в 10 утра встретиться у Белого дома.
Вечером мы с другом смотрели телевизор, пили сухое красное вино и говорили о перспективах путчистов. Их показали, наконец, всему совецкому народу. О том, что представляли из себя эти «спасители отечества», сказано достаточно. Меня, более всего раздражали Пуго и Крючков. Все остальные что-то невнятно мычали и как бы оправдывались, а эти двое и еще, отчасти, Павлов говорили довольно решительно. Что именно они говорили - неважно, а вот как они говорили - было опасно.
Следующий день я помню плохо. К Белому дому я добрался довольно поздно. Практически к этому же времени в и без того огромную массу людей влилась колонна из Зеленограда во главе с Гдляном и Ивановым, несущая огромный российский триколор. Это полотнище повесили на круговой балкон Белого дома. С него беспрерывно выступали депутаты ВС РСФСР, представители исполнительной власти и другие знаковые люди.
Я в таких случаях не могу стоять на месте. Все время хожу, смотрю и слушаю. Не только, что говорят выступающие, но и как реагируют на их слова люди в толпе.
Вокруг были очень хорошие лица. Такого количества настоящих людей одновременно я никогда после не видел. Было в этом стоянии что-то молитвенное и соборное.
Помню Ельцина. Охрана держала защитные щиты, в том числе и перед его лицом прозрачный щиток. Он говорил: уверенно и, внятно, так, что даже самым простым людям все было ясно. Пожалуй, думал я, с социализмом, в том числе и «с человеческим лицом» покончено.
По слухам Руцкой вел переговоры с армейским начальством. Наконец он появился на балконе и сообщил, что армия поддерживает законную власть и народ, что ГКЧПисты будут арестованы. Если Горбачев виноват, то судить его будем мы, а не эти бляди, - закончил Руцкой, сорвав «бурю аплодисментов».
Действительно, на танках и БТРах у Белого дома уже реяли российские флаги. Солдаты и офицеры слушали выступающих и реагировали так же, как и остальной народ на площади.
У многих людей в толпе были небольшие радиоприемники. Часть зарубежных стран отказали путчистам в признании и требовали освобождения Горбачева. Теперь и руководство совецких республик поддержало Ельцина и российских депутатов.
Перед площадью у Белого дома уже стояла масса в сотню тысяч человек. Мы - питерские христианские демократы едва нашли друг друга. Кого-то послали купить билеты домой. Там все было неясно, мы беспокоились за родных и близких и хотели вечером ехать обратно.
Часа через два мы собрались в офисе партии. Поделились впечатлениями. Общее мнение: путч все-таки провалился. Пришло время готовиться к свободной экономике и новым выборам. Значит, скоро на торги будут выставлены предприятия общественного питания и магазины. Начнется приватизация легкой промышленности, а потом, года через три-четыре и тяжелой. Затем, когда хозяйство будет освобождено от администрирования и государственного планирования, автоматически произойдет либерализация экономики и цен.
Мы были уверены, что СССР будет переформатирован в конфедерацию - реальный союз государств. Коммунистическая партия должна быть запрещена, спецслужбы реформированы.
Я, помнится, говорил о необходимости введения института комиссаров российского руководства во всех крупных предприятиях и госорганах.
После я поехал к своему другу. Я был уверен, что народ уже победил, но по телевизору давали дозированную информацию: 60% в пользу ГКЧП, 20% - нейтральной и 20% в пользу российского руководства и народа. Мы поели, и я поехал на вокзал.
Там, у памятника Ленину встретились, купили еды и водки. Билетов не было, и мы уезжали плацкартой, плохим ранним поездом. Народу на вокзале было очень много. У некоторых с собой транзисторные приемники. Вокруг них образовывались небольшие кучки люди живо обсуждали происходящее и делали прогнозы.
Передавали, что танки движутся в сторону Белого дома и, пытаясь остановить их, погибло три человека. Мы решили, что армейские «кинули» Руцкого. Было ясно, что Белый дом возьмут, причем будут огромные жертвы. Что руководство России частично будет уничтожено, частично уйдет в подполье или эмигрирует. Р. собрался вернуться к Белому дому. Я спросил у него:
- Зачем, ты хочешь там погибнуть?
- Умирают же армяне в Карабахе, и я - русский должен умереть, защищая свою свободу и свободу своего народа, - ответил он.
- Задача не в том, чтобы умереть. Мы должны победить их и мы победим. В крайнем случае, умрем в борьбе, взяв с собой врагов. Хватит умирать «просто так». Доедем до Питера, и разберемся на месте, - сказал я ему.
Он принял мои аргументы, хотя и неохотно.
В вагоне мы выпили.
Е. спросил у меня, что я собираюсь делать.
- В Питере отвезу семью на дачу к знакомым, а сам уеду. Я не буду ждать как баран. Хочу взять врагов с собой… А еще лучше добиться победы.
- В Карабах поедешь?
- На Западную Украину.
- ?!
- Там, может быть, со Второй Мировой войны сохранились схроны с оружием. А в Карабахе, хотя и жесткая будет война, но наши не удержатся. На год войны надо рассчитывать.
Верить в плохое все же не хотелось. Мы с Р. курили в тамбуре. Я сказал ему:
- Если сейчас победим, нужно как следует наказать коммуняк. Надо Язова заставить собственный погон съесть.
- Все же ты - азиат. Победившая революция должна быть милосердна. Иначе мы превратимся в большевиков. Нам не нужна охота на ведьм.
- Я думаю, что Ельцин поступит иначе. Но если власти не станут преследовать путчистов, не проведут полную люстрацию и реституцию, то мы проиграем будущее вне зависимости от того, что произойдет завтра.
Перед тем, как уснуть, я предложил всем выйти в Малой Вишере и добираться до города автобусами. Опасался, что на Московском вокзале нас будет ожидать ОМОН и милиция.
Напились мы сильно и проснулись уже в Питере на вокзале. Выходим, а на перроне раздают газету «Смена» без купюр - с полной информацией. Я сел на троллейбус и поехал домой, читая по дороге газету. Приехал, посмотрел немного телевизор и лег спать. В час дня меня разбудила жена и сказала, что на Дворцовой митинг. ГКЧПисты арестованы. Руцкой полетел в Форос за Горбачевым. Она спросила, пойду ли я? Я ответил, что буду спать.
Вечером показали, как москвичи сносят истукан Дзержинского. Позже, я читал, что некоторые офицеры КГБ на Лубянке, стоя за темными окнами, держали в руках пистолеты с одной обоймой и ждали, когда за ними придут, не зная отстреливаться или сразу застрелиться. Их бил озноб.
Что же произошло позже?
Не получилось нормальной и справедливой приватизации. Не случилось люстрации и реституции. Не было комиссаров от демократического руководства в госорганах и крупных предприятиях. Да, по большому счету, и демократического руководства не было.
Да, парт-хоз номенклатура легко «отказалась» от власти.
Я не верю в модную теорию заговора КГБ, реализуемого со времен Андропова.
Пора осознать,, что от коллективного владения собственностью совецкая парт.-хоз. номенклатура осуществила переход к наследственному, частному владению. Не забудем, что именно «демократы» (они же - младореформаторы) узаконили передачу ей, то есть олигархату собственности.
Поняв в 1998 году, что появляется класс собственников, самостоятельно и независимо создавших новые производства, что общество структурируется и возникает гражданская грибница общественных инициатив, что, наконец, крепнут реально независимые политические структуры, и, что, в результате, властью и собственностью придется делиться, поняв это, он - олигархат, - нанял охранниками питерских гопников из среднего звена ЧК. Те, как водится, «отжали» часть бизнеса у своих работодателей. Теперь имеем режим - микс из совковой номенклатуры, бывших «красных директоров», силовиков - в основном спецслужбистов и тех, кого они курировали - спортивного и прямо уголовного сегмента общества.
Этим есть, что терять. За власте-собственность наша «элита» не пожалеет ничего и никого.
В начале 90-х годов народу обещали собственность и свободу. Взамен требовали отказаться от империи. Не дали ничего: империи нет, нет уже, сколько бы не надувал щеки кремлевский режим, и региональной державы. Даже идея империи погублена украинской авантюрой, вызванной, прежде всего, все тем же желанием: оставаясь у власти сохранить и преумножить нажитое.
Политическая свобода - даже такая относительная, как в 90-е - кажется сегодня недостижимой. Вся собственность, включая и жилье - условна, ее всегда могут реквизировать для государственных нужд.
Да, бенефициаром того Августа стал не российский народ. Это понятно.
Вникнуть в то, как это было, и, кто в итоге получил дивиденды, необходимо, но недостаточно. Нужно еще понять, почему так вышло.
На мой взгляд, реальная свобода достается только тем, кто ее достоин.
Но тогда - вопрос: каковы критерии этого достоинства, т.е. как понять, дорос ли отдельный индивид, страта, народ или нация до свободы?
25 лет назад большинство молчаливого совка «повелось», прежде всего, «на колбасу», т.е. homo soveticus мечтал о 100 видах колбасы за 2.20, об, образно говоря, «севрюжине с хреном». Демократия, конституция и т.п. «нематериальные активы» ему - совецкому человекообразному (нынешнему ватнику-колораду) - были сугубо безразличны.
Еще раз повторюсь: в 11-12 утра 19.08.91 у Белого дома было всего несколько тысяч человек - до 10 тысяч. Позже приехал Ельцин, влез на танк, и людей стало больше. Еще больше их было на следующий день - больше 100 тысяч. Над толпой реяли флаги нарождающихся стран, а огромным российским триколором был задрапирован балкон Белого дома. Круто? Но задумаемся, на всю уже тогда многомиллионную Москву, на всю 200 миллионную страну - сотня тысяч противников переворота в Москве и до миллиона по всем ее городам и весям. Притом: все - против ГКЧП, но был ли у них общий образ того, за что они выступили бы так дружно и вместе? Да, манифестанты не побоялись публично выразить свой протест. Как бы сейчас не понижали накал их чувств, по крайней мере, в первый день путча люди были уверены, что им реально угрожает гибель.
Но ведь совсем недавно в первой половине 2012 года, протестуя против нечестных выборов, в Москве вышло не меньше народу. И ничего не изменилось. Стало хуже.
Учтем важный фактор: мироощущение совецкого и постсовецкого, даже критически мыслящего человека таково, что его гражданские чувства воплощаются в практическую форму только в ответ на мэсседж части властных элит. Иными словами, когда в высших эшелонах власти ощущается реальный раскол, в обществе вызревает массовый публичный протест. Наверно и без Ельцина люди вышли бы защищать российский Белый дом. Несколько тысяч, не больше.
А могбы кто-нибудь другой, вместо Ельцина, скажем А. Сахаров или Ю. Афанасьев, стать президентами России? Могли кто-нибудь из них влезть на танк и «завести» людей? Пошли бы за этими другими армия и милиция?
Конечно - нет. Значит, Ельцин. Но Ельцин тогда - неминуемо - Путин сегодня.
Но приобретенный инстинкт даже лучших наших сограждан следовать исключительно призыву прогрессивной части власти, чтобы сместить реакционеров, не объясняет до конца сегодняшнего состояния дел.
Главное, я думаю, в том, что слой тех, в ком глухое недовольство приобретает некое осмысленное выражение - крайне тонок. Свобода вернее стимулируется чувством собственного достоинства. Но это - редкое явление в истории, особенно в отечественной истории.
Да и 100 лет отрицательной селекции не могли не сказаться на качестве населения. У нас «песня свободы» звучит бурчанием голодного желудка. Чрезмерно релятивистская мелодия. Так что, даже грядущая «победа холодильника над телевизором», не станет гарантией гражданской свободы россиян.
И пусть те, сто называет себя патриотами, кто паразитирует на этом востребованном «элитами» «патриотизме» помнят: поддерживая нынешний режим, они лишают страну будущего, в конечном счете, обрекают ее на развал.
Настоящие патриоты - мы, кто считает, что сильная Россия - свободная Россия. Россия, в которой власти зависят от нации, а не наоборот. Рано или поздно, эту простую истину поймет большинство. Лишь бы не было слишком поздно.
Пока не получилось. И все же, я благодарен Проведению за эти августовские дни 1991 года. Мне было страшно утром 19 августа 15 минут. И все навсегда.
Тем, кто отнял у нас победу, стало жутко вечером 21. С того времени они боятся. Несмотря ни на что.
И вот, зная все, что было потом, что бы я делал, окажись в той же ситуации?
19-21 августа я делал бы то, что делал, а вот уже 23 и дальше я поступил бы совершенно иначе.