Бут Таркингтон. "Семнадцать". IV Дженезис и Клематис
IV
Дженезис и Клематис
Дженезис со своей собакой ждали возле кухонной двери. Это были последние существа во всем мире, с кем Вильям Сильванус Бакстер желал бы показаться вместе на людях. Дженезис постоянно пребывал на улице и своим туалетом занимался редко; в частности, его комбинезон во многих стратегических местах выдавал полное отсутствие какого-либо ухода, поскольку прямо под этими местами находился исключительно сам Дженезис без какого-либо дополнительного слоя ткани. Заношенное серое одеяние без рукавов и воротника, покрывавшее его от пояса до ключиц, тоже с трудом можно было принять за свитер, хотя оно и имело отдаленно свитероподобный вид. На ногах Дженезис носил какие-то штуки, которые лишь после тщательного исследования можно было бы признать танцевальными туфлями из патентованной кожи, давно умершими и уже несколько раз погребенными; а сверху на его криминального вида уши наезжал бывший котелок коричневого цвета, не сильно отличавшийся по цвету от самого Дженезиса, хотя и лишенный глянца последнего. Большое кольцо из непонятного металла, но с потерянным камнем украшало палец его правой руки, а из уголка рта торчал незажженый и наполовину развернувшийся сигарный окурок, похоже, принадлежащий нынешнему хозяину только как трофей.
И собака Дженезиса, чухавшаяся у его ног, была к нему естественным дополнением. Несмотря на молодость и на небольшой срок знакомства с Дженезисом, ее все равно в любом уголке мира тотчас бы распознали как собаку, принадлежащую негру. Вовсе не потому, что она была какой-то особенной породы - хоть и напоминала чуть-чуть гончую. Это была просто собака, с выражением морды благодарным, но при этом тревожным; выше груди почему-то необычайно лысая, а в остальных местах беловато-коричневатая, с тощей выразительной физиономией, избегающая смотреть другим в глаза.
Она трусливо вскочила, когда из кухни появился разбушевавшийся Вильям, но тотчас же собралась преданно следовать за своим хозяином, и когда Вильям с Дженезисом вышли на улицу, собака сразу оказалась у них под ногами. Вильям тут же решительно остановился.
- Отошлите пса, - сказал он непреклонно. - Я с этим псом по улице не пойду.
Дженезис хихикнул. «Он не уйдет. Эту собаку никто не заставит уйти. Он у меня больше двух недель, но я не верю, что ее заставит уйти сам президент Соединенных Штатов! Я тебе сейчас покажу». И резко развернувшись, он стал делать свирепые жесты, крича: «Уходи, собака».
Собака развернулась, отбежала на несколько шагов, остановилась и снова пошла за ними, пока Дженезис не стал изображать, будто кидает в нее камнем; но и тогда животное только повторило тот же маневр - и прибегло к нему еще раз, когда Вильям стал помогать Дженезису, метая снаряды уже по-настоящему. Собака на это только пригнулась с почти безразличным мастерством.
- Я ей покажу! - сказал Вильям с жаром. - Я покажу, что за МНОЙ ходить не надо!
Он с яростным криком замахнулся и это, как видно, сработало, потому что преследуемое животное бросило свои полуотступления, поджало хвост, добежало до боковой улочки и скрылось из виду. «Ага! - провозгласил Вильям. - Вот теперь я ей показал!».
- Я бы на это не поставил, - сказал ему Дженезис, когда они пошли дальше. - Он от меня никогда не отстает. Я так думаю, это самая прилипчивая собака в мире. Его зовут Клем.
- Ну уж нет, за МНОЙ он не пойдет, - ответил слегка засомневавшийся Вильям, перед глазами которого проплыло видение изящного песика с розовой ленточкой на шейке, с пушистой белой головкой, мягко покачивающейся над прозрачным рукавом. - Он не подойдет ко МНЕ и на милю, и плевать, как его зовут!
- Клем - это сокращенно, - сказал дружелюбно Дженезис. - Я выменял его на мандолину, у нее с одной стороны гриф был сломанный. На ней нельзя было играть, я ее нашел на улице. Ага, и я выменял его на мандолину, всегда хотел, чтобы у меня была хорошая собака - но я не знал, как его зовут; и этот Блуи Боуэрс, у которого я выменял его на мандолину, он сказал, что тоже не знает, как его зовут. Никто вообще не знал, как его зовут. Поэтому я провел вечер в доме одной леди, Фэнни, она раньше готовила для мистера Джонсона, он рядом с вами живет; и я спросил Фэнни, что мне с ним делать, и Фэнни говорит: «Назови его Клематис». Так она сказала. «Это хорошее имя, - она сказала. - Клематис». Вот так я его и назвал, Клематис. Зови его Клем, так короче, но настоящее имя Клематис. Он все равно явится, назовешь его Клем или Клематис. Ему все равно, лишь бы жрать дали. Клем или Клематис, его это не волнует!
Вильям к истории именования Клематиса был глух; он шел надменно, но так быстро, как только мог, пытаясь чуть опередить своего болтливого попутчика, никогда не учившегося на звание слуги и потому не просветившегося, какое подобающее расстояние требуется удерживать между собой и Молодым Хозяином. Страдающие глаза Вильяма обращены были вдаль, губы время от времени двигались как у святого, неслышно произнося сакральные слова: «Миледи! О, миледи!».
Так они прошли три квартала своего маршрута - излишне демократичный Дженезис при этом дружелюбно болтал, а Вильям внутри весь сгорал от бешенства, но не показывал виду - и тут негр вдруг разразился громким смехом.
- А что я тебе говорил? - закричал он, показывая вперед. - Гляди туда! Нет, даже президент Соединенных Штатов не прикажет этой собаке сидеть дома!
А там, на углу, ждал Клематис, проказливо разлегшись в канаве, прямо посреди грязной лужи. Он пробежал по боковым улочкам параллельно их курсу - и перед лицом такого демонического коварства вконец уничтоженный Вильям впал в отчаяние, поняв, что этого общества не избежать никак. Сделать было уже ничего невозможно - только оставить последнюю надежду, и дальше они снова пошли втроем. Вильям не мог решить, кто больше оскверняет его жизнь, - Дженезис или его верный Клематис. Вильяму казалось, что он стал невольным участником какой-то жуткой процессии, и поэтому он жалобно подмигивал, когда на него падал взгляд респектабельного прохожего. Казалось, что все вокруг только и глядели на него - и глядели при этом косо. Он чувствовал, что к вечеру о его позоре будет знать весь мир.
«Никто, - мучительно думал Вильям, - увидев его в подобной компании, не сможет поверить, что он принадлежит к «одной из старейших и лучших семей города». Никто не поймет, что он идет рядом с Дженезисом вовсе не для удовольствия составить негру компанию. И когда они возьмут корыта с вываркой, социальное положение Вильяма в глазах наблюдателей упадет на самое дно. И никто, - эта мысль вызвала в нем непроизвольную дрожь, - не поймет, что Клематис - вовсе не его собака. (Клематис скромно держался чуть сзади, но как же наблюдатели смогут догадаться, что он принадлежит Дженезису, а вовсе не Вильяму?)
И как ужасно, что ЭТО несчастье постигло его в такой день, в тот самый день, когда душа оказалась рассечена пополам бирюзовыми лучами глаз Миледи, и он наконец познал Настоящую Любовь.
- Миледи, о, миледи!
Когда человек приближается к двадцати годам, он постепенно теряет звание подростка, но происходит это отнюдь не от избытка опытности. Эти годы знают свои собственные трагедии. Это время жизни, когда человек находит невыносимым малейшее несовершенство во всех внешних проявлениях: в вопросе богатства, в вопросе семьи, в изяществе, элегантности и достоинстве каждого своего появления на публике. И одновременно юношу постоянно предает все еще живущий в нем ребенок, - тот самый ребенок, которым недипломатичные люди до сих пор его считают. Так было, к примеру, с нарядом Вильяма: он бы заболел, если бы ему сказали, что он одет не по моде. Но вот самому заботиться о своей одежде - это ведь совсем другое дело. Или возьмем аппетит: Вильям мог есть все и в любое время - но младшая его часть тянула - и нередко полусекретным образом - в магазины сладостей, к газированной воде и в кафе-мороженые; он до сих пор обожал зеленые яблоки и чувствовал влечение к другим таким же не очень съедобным и даже опасным вещам. Но эти пережитки прошлого боли совсем ему не причиняли; вот что действительно травмировало его чувства - так это стремление некоторых людей, особенно родителей, а часто дядь и теть, по-прежнему обращаться с ним как с маленьким мальчиком. Если сказать коротко, то уважение, которое его душа требовала к себе не только от посторонних, но и от членов собственной семьи, было примерно таким же, какое подобает оказывать великому герцогу, совершающему визит в свои владения. Поэтому Вильям страдал очень часто. Но полное бесчестье задания, полученного в тот день от матери, во всей красе раскрылось, когда они с Дженезисом возвращались из магазина поддержанных вещей, неся два корыта, машинку для отжима (про которую миссис Бакстер забыла упомянуть) и жестяную выварку, - а за ними бежал скромный Клематис.
Дженезис и Клематис
Дженезис со своей собакой ждали возле кухонной двери. Это были последние существа во всем мире, с кем Вильям Сильванус Бакстер желал бы показаться вместе на людях. Дженезис постоянно пребывал на улице и своим туалетом занимался редко; в частности, его комбинезон во многих стратегических местах выдавал полное отсутствие какого-либо ухода, поскольку прямо под этими местами находился исключительно сам Дженезис без какого-либо дополнительного слоя ткани. Заношенное серое одеяние без рукавов и воротника, покрывавшее его от пояса до ключиц, тоже с трудом можно было принять за свитер, хотя оно и имело отдаленно свитероподобный вид. На ногах Дженезис носил какие-то штуки, которые лишь после тщательного исследования можно было бы признать танцевальными туфлями из патентованной кожи, давно умершими и уже несколько раз погребенными; а сверху на его криминального вида уши наезжал бывший котелок коричневого цвета, не сильно отличавшийся по цвету от самого Дженезиса, хотя и лишенный глянца последнего. Большое кольцо из непонятного металла, но с потерянным камнем украшало палец его правой руки, а из уголка рта торчал незажженый и наполовину развернувшийся сигарный окурок, похоже, принадлежащий нынешнему хозяину только как трофей.
И собака Дженезиса, чухавшаяся у его ног, была к нему естественным дополнением. Несмотря на молодость и на небольшой срок знакомства с Дженезисом, ее все равно в любом уголке мира тотчас бы распознали как собаку, принадлежащую негру. Вовсе не потому, что она была какой-то особенной породы - хоть и напоминала чуть-чуть гончую. Это была просто собака, с выражением морды благодарным, но при этом тревожным; выше груди почему-то необычайно лысая, а в остальных местах беловато-коричневатая, с тощей выразительной физиономией, избегающая смотреть другим в глаза.
Она трусливо вскочила, когда из кухни появился разбушевавшийся Вильям, но тотчас же собралась преданно следовать за своим хозяином, и когда Вильям с Дженезисом вышли на улицу, собака сразу оказалась у них под ногами. Вильям тут же решительно остановился.
- Отошлите пса, - сказал он непреклонно. - Я с этим псом по улице не пойду.
Дженезис хихикнул. «Он не уйдет. Эту собаку никто не заставит уйти. Он у меня больше двух недель, но я не верю, что ее заставит уйти сам президент Соединенных Штатов! Я тебе сейчас покажу». И резко развернувшись, он стал делать свирепые жесты, крича: «Уходи, собака».
Собака развернулась, отбежала на несколько шагов, остановилась и снова пошла за ними, пока Дженезис не стал изображать, будто кидает в нее камнем; но и тогда животное только повторило тот же маневр - и прибегло к нему еще раз, когда Вильям стал помогать Дженезису, метая снаряды уже по-настоящему. Собака на это только пригнулась с почти безразличным мастерством.
- Я ей покажу! - сказал Вильям с жаром. - Я покажу, что за МНОЙ ходить не надо!
Он с яростным криком замахнулся и это, как видно, сработало, потому что преследуемое животное бросило свои полуотступления, поджало хвост, добежало до боковой улочки и скрылось из виду. «Ага! - провозгласил Вильям. - Вот теперь я ей показал!».
- Я бы на это не поставил, - сказал ему Дженезис, когда они пошли дальше. - Он от меня никогда не отстает. Я так думаю, это самая прилипчивая собака в мире. Его зовут Клем.
- Ну уж нет, за МНОЙ он не пойдет, - ответил слегка засомневавшийся Вильям, перед глазами которого проплыло видение изящного песика с розовой ленточкой на шейке, с пушистой белой головкой, мягко покачивающейся над прозрачным рукавом. - Он не подойдет ко МНЕ и на милю, и плевать, как его зовут!
- Клем - это сокращенно, - сказал дружелюбно Дженезис. - Я выменял его на мандолину, у нее с одной стороны гриф был сломанный. На ней нельзя было играть, я ее нашел на улице. Ага, и я выменял его на мандолину, всегда хотел, чтобы у меня была хорошая собака - но я не знал, как его зовут; и этот Блуи Боуэрс, у которого я выменял его на мандолину, он сказал, что тоже не знает, как его зовут. Никто вообще не знал, как его зовут. Поэтому я провел вечер в доме одной леди, Фэнни, она раньше готовила для мистера Джонсона, он рядом с вами живет; и я спросил Фэнни, что мне с ним делать, и Фэнни говорит: «Назови его Клематис». Так она сказала. «Это хорошее имя, - она сказала. - Клематис». Вот так я его и назвал, Клематис. Зови его Клем, так короче, но настоящее имя Клематис. Он все равно явится, назовешь его Клем или Клематис. Ему все равно, лишь бы жрать дали. Клем или Клематис, его это не волнует!
Вильям к истории именования Клематиса был глух; он шел надменно, но так быстро, как только мог, пытаясь чуть опередить своего болтливого попутчика, никогда не учившегося на звание слуги и потому не просветившегося, какое подобающее расстояние требуется удерживать между собой и Молодым Хозяином. Страдающие глаза Вильяма обращены были вдаль, губы время от времени двигались как у святого, неслышно произнося сакральные слова: «Миледи! О, миледи!».
Так они прошли три квартала своего маршрута - излишне демократичный Дженезис при этом дружелюбно болтал, а Вильям внутри весь сгорал от бешенства, но не показывал виду - и тут негр вдруг разразился громким смехом.
- А что я тебе говорил? - закричал он, показывая вперед. - Гляди туда! Нет, даже президент Соединенных Штатов не прикажет этой собаке сидеть дома!
А там, на углу, ждал Клематис, проказливо разлегшись в канаве, прямо посреди грязной лужи. Он пробежал по боковым улочкам параллельно их курсу - и перед лицом такого демонического коварства вконец уничтоженный Вильям впал в отчаяние, поняв, что этого общества не избежать никак. Сделать было уже ничего невозможно - только оставить последнюю надежду, и дальше они снова пошли втроем. Вильям не мог решить, кто больше оскверняет его жизнь, - Дженезис или его верный Клематис. Вильяму казалось, что он стал невольным участником какой-то жуткой процессии, и поэтому он жалобно подмигивал, когда на него падал взгляд респектабельного прохожего. Казалось, что все вокруг только и глядели на него - и глядели при этом косо. Он чувствовал, что к вечеру о его позоре будет знать весь мир.
«Никто, - мучительно думал Вильям, - увидев его в подобной компании, не сможет поверить, что он принадлежит к «одной из старейших и лучших семей города». Никто не поймет, что он идет рядом с Дженезисом вовсе не для удовольствия составить негру компанию. И когда они возьмут корыта с вываркой, социальное положение Вильяма в глазах наблюдателей упадет на самое дно. И никто, - эта мысль вызвала в нем непроизвольную дрожь, - не поймет, что Клематис - вовсе не его собака. (Клематис скромно держался чуть сзади, но как же наблюдатели смогут догадаться, что он принадлежит Дженезису, а вовсе не Вильяму?)
И как ужасно, что ЭТО несчастье постигло его в такой день, в тот самый день, когда душа оказалась рассечена пополам бирюзовыми лучами глаз Миледи, и он наконец познал Настоящую Любовь.
- Миледи, о, миледи!
Когда человек приближается к двадцати годам, он постепенно теряет звание подростка, но происходит это отнюдь не от избытка опытности. Эти годы знают свои собственные трагедии. Это время жизни, когда человек находит невыносимым малейшее несовершенство во всех внешних проявлениях: в вопросе богатства, в вопросе семьи, в изяществе, элегантности и достоинстве каждого своего появления на публике. И одновременно юношу постоянно предает все еще живущий в нем ребенок, - тот самый ребенок, которым недипломатичные люди до сих пор его считают. Так было, к примеру, с нарядом Вильяма: он бы заболел, если бы ему сказали, что он одет не по моде. Но вот самому заботиться о своей одежде - это ведь совсем другое дело. Или возьмем аппетит: Вильям мог есть все и в любое время - но младшая его часть тянула - и нередко полусекретным образом - в магазины сладостей, к газированной воде и в кафе-мороженые; он до сих пор обожал зеленые яблоки и чувствовал влечение к другим таким же не очень съедобным и даже опасным вещам. Но эти пережитки прошлого боли совсем ему не причиняли; вот что действительно травмировало его чувства - так это стремление некоторых людей, особенно родителей, а часто дядь и теть, по-прежнему обращаться с ним как с маленьким мальчиком. Если сказать коротко, то уважение, которое его душа требовала к себе не только от посторонних, но и от членов собственной семьи, было примерно таким же, какое подобает оказывать великому герцогу, совершающему визит в свои владения. Поэтому Вильям страдал очень часто. Но полное бесчестье задания, полученного в тот день от матери, во всей красе раскрылось, когда они с Дженезисом возвращались из магазина поддержанных вещей, неся два корыта, машинку для отжима (про которую миссис Бакстер забыла упомянуть) и жестяную выварку, - а за ними бежал скромный Клематис.