За что я люблю читать книжки, написанные для детей, что с их помощью легко и просто разобраться в самых сложных понятиях.
Вот, скажем, к примеру «русофобия».
Возникла ситуация, когда господа либералы задались вопросом, почему народ их не любит. Естественно, ответ они дали самостоятельно и притом комплиментарный для себя: слишком-де господа либералы хороши для современного им российского общества, которое и всегда было гадким, но теперь так погрязли в своих пороках и низменных инстинктах, что не желает слушать своих прекрасных и возвышенных духом учителей. А вот у меня сразу возник образ: «Да ведь их ненавидят, потому что они - алфреды же!»
Есть у писателя Радия Петровича Погодина такой ранний рассказ. Алфред - это не имя собственное; это - прозвище, которое дал дед Улан тем ребятам, что не любят деревенскую жизнь.
Однако можно ли назвать всякого, кто не любит деревенскую жизнь - алфредом, и считать, что раскрыл суть общественного явления? Даже если вместо алфреда подставить либерала, то опять-таки, сущность будет не выявлена. По-моему, даже если сказать, что сущность - что идейного русофоба, что прекраснолицего либерала - паразитизм, все равно понадобится уточнить наполнение этого термина. Не каждый паразит - алфред (прекраснолицый либерал).
В принципе, можно и библиотекаря обвинить в паразитизме. Что, скажем, он производит? Особенно, в отсутствии читателей? Да и вообще, сидит, понимаешь, на бюджете, а, значит, получает что-то с наших налогов, а он нам, обывателям, может, и вообще не нужен. Мы, обыватели, книжки читаем и слушаем по интернету и в библиотеку не ходим! На это, конечно, библиотекари возразят, что если вы, конкретный обыватель, в библиотеку не ходите сейчас и вообще, то библиотека нужна всему обществу как социализирующий институт, как хранилище и пропагандист национальной культуры и т.д. и т.п.
Итак, давайте же посмотрим, что такое погодинский альфред, конкретный такой персонаж, всем альфредам альфред.
Перескажу происходящее в рассказе.
«Мы его отлупили − в кровь. Но легче от этого всё равно не стало. Спроси меня: за что? Я, пожалуй, и ответить не смогу толком. Знаю одно − били мы его за дело».
Летом сложилась в деревне компания подростков - местных и отдыхающих, которая явно маялась безделием и крала яблоки. причем, даже не для еды, а чтобы разбить спелый плод о телеграфный столб. Дед Улан увидел это (а ведь именно он во всех садах Светлого Бора яблони развел), попросил помочь собрать семена из разбитых яблок и назвал яблоко - самым радостным фруктом. Сказал - и ушел. Однако вся компания решила больше яблок не красть и по садам не лазить под страхом справедливой кары.
А вот девочка Любка от этой компании отстала. Ей хотелось, чтобы вместо деревни был бы агрогород с асфальтом и прочими вещами, которые называются цивилизацией. И подружилась с внуком одной колхозницы, Шуриком. Собственно, это Шурик куда больше похож не на героя кинокартин Гайдая, а на Владимира Набокова в детстве.
Ребят покусали осы, а Шурик (рядом была Любка) мало того, что вместо солидола, предложенного трактористом, дядей одного из парнишек, заявил, что надо мазаться диметилфтолатом (я посмотрела, что это за средство: оно применяется в ветеринарии и детям запрещено). Мало того, он пренебрежительно отозвался о взрослом человеке и продолжал «выпендриваться», пока, наконец, Любка его не увела прочь.
В тот же день друзья снова увидела эту парочку. Сцена, которую они наблюдали, изображена на картинке к этому посту. Игра называлась «Сам(а) виноват(а)». Пропустил мяч в воротах - лезь за ним в жгучую крапиву. однако сам Шурик намазался мылом, и поэтому крапива его не жгла. А Любку - жгла! И что сказал алфред в объяснение? Что, конечно, Любка - дура, что не догадалась намылиться, во-первых, а во-вторых, что ему без дураков. вроде Любки, скучно.
Когда я этот эпизод перечитывала, у меня перед глазами появилась красная пелена, а руки сами собой сжались в кулаки. Почему так, а? И еще вспомнился Навальный с его школьниками.
итак, конфликт в рассказе развивается и нарастает и, наконец, разрешается тем, что Любку с алфредом ловят с поличным: девочка залезла в чужой сад и наворовала яблок. Алфред сам дергает поясок, и набранные ею яблоки падают наземь. Вот тогда Шурика ударили в первый раз. Бить его принялись, когда Любка заплакала.
Рассказ заканчивается словами: «Что было дальше, вы уже знаете.
Вот и вся история. Хочу только добавить: с тех пор нет в нашей деревне слова обиднее, чем «алфред».
Сюжет, как можно видеть, закольцован. Между прочим, это редкий случай в творчестве Погодина, чтобы отрицательному персонажу не было дано шанса на исправление. В этом рассказе есть жесткая мораль, что, на мой взгляд, нехарактерно для Погодина, и она такова: не хочешь быть битым - не будь алфредом.
Так что такое этот самый альфред? возьму для разбора совершенно невинный случай, где он не делает ничего дурного, даже, наоборот, оказывается пострадавшим. Оговорюсь сразу: у мастера не может быть никаких «невинных» случаев. Итак, сейчас будет большая цитата.
«Я просто так ходил, прогуливался. Подошёл к Любкиному дому и увидел. Через дорогу от них малина росла. Кусты молодые, ягод на них ещё нет, зато высокие, скрывают с головой.
Любка рубила хряпу для поросят. Хряпа − это зелёные капустные листья. Рубят их сечкой в деревянном корыте. Потом намешают туда отрубей, хлебных корок, остатки каши, зальют тёплой водицей − и готова поросячья еда.
Сечка в Любкиных руках − как игла в швейной машинке, не уследишь. Строчит вверх, вниз. Идёт из одного края корыта к другому. Любка ловкая.
Алфред стоит рядом, наблюдает. Потом вытер руки.
− Давай я.
− Испачкаешься, − ответила Любка. − Чего уж тебе нашим делом мараться.
− Наплевать, если испачкаюсь. Я сейчас тебе покажу, как нужно рубить.
Любка протянула ему сечку.
− На, − говорит, − Шурик, руби.
Оказывается, Алфреда Шуриком зовут. Ишь ты, думаю, Шурик. Ишь ты, думаю, какая Любка стала вежливая. Раньше она всё лето босиком бегала, как все. Пятки чёрные, с трещинами. Только в косах у неё всегда были яркие ленты. А сейчас на ней туфли с пуговками. Правда, ленты в волосах те же. Не придумали ещё лент ярче Любкиных.
Алфред подошёл к корыту, поднял ногу на край, чтоб оно не колыхалось. Размахнулся тяпкой − бац! Тяпка воткнулась в деревянное дно − ни туда ни сюда.
− Ты не так сильно, − подсказала Любка. − Давай я покажу, как надо. Ты силу не применяй.
− Это пробный удар, − проворчал Алфред.
Я стою за кустом, и досада у меня и злость. Не умеешь − спроси. Люди научат.
Алфред поднял сечку да как застрекочет быстро-быстро и всё по одному месту.
− Ты сечку веди, − говорит Любка.
− Не учи, сам знаю. Алфред размахнулся опять и − тяп по своей ноге. Даже мне за кустом стало не по себе, будто я его нарочно под локоть толкнул.
Алфред сразу на землю сел. Уцепился за ногу, стучит зубами.
− Ой, ой-ой-ой!.. − Потом схватил тяпку да как швырнёт её в сторону.
Любка стоит неподвижно, только ресницы вздрагивают. А с Любкиных ресниц на Любкин нос сыплются крупные слёзы. Она всегда боялась крови. Когда я весной руку об колючую проволоку рассадил, Любка ревела. Даже не подошла ко мне руку платком перевязать. У неё от крови кружится голова. Пришлось мне тогда платок зубами затягивать. Ну, думаю, кажется, пришла пора вылезать из кустов. Алфред не Алфред, а помощь оказать нужно. Может быть, у него сильное кровотечение. И вдруг Любка опустилась на колени, бормочет:
− Снимай сандаль, Шурик…
Алфред зубами стучит. Между пальцами бежит кровь.
Любка зажмурилась, сняла с его ноги сандалию и носок. Залепила ранку подорожником. Побежала в дом, принесла ковшик воды, бутылочку липок и чистую холщовую тряпку.
Липки у нас в деревне в каждой избе есть. Наберут бабушки ранней весной берёзовых почек, настоят на водке − вот и всё снадобье. Липками его называют потому, что почки по весне прилипают к рукам. Лист оттуда едва свой зелёный гребешок показал, а запаху от него полна улица.
Любка промыла водой Алфредову ногу, плеснула из бутылочки прямо на ранку.
Алфред завыл − липки почище йода дерут.
− Тише, тише, это сейчас пройдёт, − успокаивает его Любка, а сама бинтует ногу тряпицей.
Алфред встал, попрыгал на одной ноге. Любка ему подала сандалию. На сандалии ремешок разрублен. Я думаю, если бы не этот ремешок, не скакал бы Алфред. Ремешок ему ногу спас.
Алфред схватил сандалию, швырнул прочь.
− Что ты мне её даёшь? Куда она теперь годна? Из-за тебя такую сандалию испортил.
Любка снова подняла Алфредову сандалию. Говорит:
− Её очень просто починить. Только ремешок зашить, − а сама чуть не плачет.
− Ну и зашивай! − крикнул Алфред. − Всё равно она уже не новая будет, а зашитая.
Если бы на Любкином месте был я, я бы Алфреду этой сандалией по башке. А Любка стоит, опустила голову, как виноватая. И так мне стало обидно, что вылез я из малинника и ушёл».
А что почувствует читатель от этой сцены? Болезненно-чувствительный человек испытает жалость к капустным листьям, которые так жестоко рубят на корм поросятам, которых откормят и забьют, чтобы съесть на новый год. Нормальный человек станет любоваться красивой, споро работающей, девочкой. Может, еще мелькнет мысль: «Эх, мне бы свою работу так ладно работать!»
Только алфреду может придти в голову испортить картину своим вмешательством. Напомню, что сам погодинский Шурик - крестьянский внук, а никакая не белая кость и голубая кровь, вроде англомана В. Набокова.
Снова вспоминаются прекраснолицые российские либералы, которые охотно русофобствуют потому, что они свою работу по созданию современных общественных смыслов не выполняют. Они только твердят чужие пропагандистские слова и мысли, подобно погодинскому алфреду (стрекочут сечкой по одному месту), и/или со всей дури себя же по ногам бьют. И, конечно же, в их беде и боли виноват кто угодно - Церковь, общество, власть - но только не их банальное неумение и непонимание, зачем миру нужна современная Россия.
Если не понимает кто-то за рубежом, что такое Россия и чем она хороша - это нормально, для того и нужны отечественные мыслители, чтобы они могли понятно и просто объяснить сложные вещи людям Запада и Востока.
Дальше, нужны отечественные мыслители, чтобы указать обществу нравственные ориентиры и долгосрочные цели. Обыватель-то может дальше своего носа и профессии не видеть ни того, ни другого, философ или художник - нет, не может, быть просто обывателем. Особенно в переломный момент истории человечества, иначе он - паразит и алфред!