Понимание прочитанного
Люблю открыть какую-нибудь книжку и просмотреть абзац, на который случайно задержится взгляд. Способ задать настроение дня, умная мотивация и так далее. Совпадения получаются иногда... впечатляющие и даже... значительные, в смысле, имеющие особенное значение. Вот и сегодня произошло такое совпадение, просто ответ на один из мучающих меня вопросов. Открыла я на этот раз мою любимую «Проблему Спинозы» на с.117, и понеслось.
«- В наши дни все больше и больше людей становятся нервными, скрытными и стремятся убраться подальше, когда узнают. что я психиатр. Бытует глупое представление о том. что психиатры видят насквозь все темные тайны души.
Альфред [Розенберг] понимающе кивнул.
- Ну, вероятно, не так уж это и глупо. Вчера, во всяком случае, вполне можно было подумать, что вы читаете мои мысли.
- Нет-нет-нет! Это не так. Но я учусь понимать свой внутренний мир и благодаря этому опыту могу служить для вас проводником, чтобы вы могли понимать ваш собственный. Это ведущее новое направление в моей области».
В этих строках раскрыт один из мотивов, по которым человек обращается к психологической или даже психиатрической литературе: он надеется, что ему откроют его самого, его темную сторону. И говорится прямым текстом, что, скорее всего, читательское ожидание будет обмануто.
Психолог как ученый изучает человечество, а не этого конкретного индивида. Психиатр как врач лечит пациента, страдающего определенной болезнью, а читатель, скорее всего, практически здоров.
Персонаж этой книги психически болен, и одним из проявлений этой болезни является его патологическая ненависть к евреям. Причем, у пациента была еврейка-прабабушка, крещеная бабушка его матери. Между прочим, я считаю, что не любить целый народ - или даже порой все человечество оптом (зачем мелочиться?), куда лучше, чем ненавидеть близких и отрицать свои корни. Господи, да не смотри откуда ты идешь, гляди куда придешь!
Знаете, как я не люблю американцев? У! А англичан-то я просто ненавижу! Да и французы... те еще Д'Артаньяны, по правде сказать; про другие европейские народы промолчу, о не-европейских народах говорить не хочу... и рационализировать свои чувства я смогу ничуть не хуже, чем нацист, изображенный в книге. Человек не волен в своих чувствах, и если целый народ ведет себя, с моей точки зрения, некомильфо, естественно, меня это будет злить. Мизантропия скручивает, как паническая атака, и ее, по-моему, надо тоже пережить.
Другое дело, что человек будет делать с этим чувством. В принципе, злоба и ненависть могут сожрать личность не хуже болезни. А зачем мне нужно терять свою личность и превращаться в черт знает что из-за шального чувства? Посмотрим, что предпринимает друг и антагонист нациста.
Собеседник Розенберга совершенно искренне признает, что он тоже не любит евреев. Почему? Ну, вот так обстоят дела. Возможно, что И. Ялом этого и сам не знает.
Что делает Фридрих Пфистер? Он от злобных размышлений об абстрактном народе обращается к личному опыту общения с конкретными евреями. Он вспоминает о конкретных великих ученых, гордости всего человечества. Для него - они светочи разума, образец жизни, но при этом они - евреи. А его собственная жизнь и его собственная личность весьма далеки от идеала. И если он хочет. чтобы она все-таки имела ценность, то он должен во имя гуманизма (или ради Божьей любви) признать, что его нелюбовь к евреям - дурное чувство. И поступить с ним соответственно: выявить источник зла и не пить из него. Однако, каким унижением преисполняешься, когда видишь, какие низкие чувства владеют тобой. Заболеть можно и от созерцания своей кривой рожи.
В чем ищет исцеления и утешения душа, оскорбленная собственным ничтожеством? В труде, в творчестве! - воскликнет оптимист, но что поделать тому, кто слишком разбит и подавлен, чтобы приступить к собственному творчеству?
К философской литературе, может быть, к тому же, скажем, Спинозе?
И тут - засада. Философия использует язык, с виду схожий с тем, что использует любой образованный человек, но у некоторых слов, во-первых, несколько значений, отличных от используемых в быту, а во-вторых, эти с виду бытовые слова употребляются как определения, как термины, то есть их значения закреплены в качестве вербального аппарата научной дисциплины. то есть, философские тексты могут быть абсолютно непонятны. Непонятны не потому что читатель - глуп, а потому что не имеет специальной подготовки.
Здесь стоит вспомнить реакцию замечательного американского ученого Фейнмана на труд Спинозы. Он над ним просто-напросто посмеялся как над полной нелепостью.
Когда я узнала этот факт, то разъярилась донельзя и заявила: 1. Фейнман - тупица! 2. Фейнман - умный дурак! 3. Что взять с американца?! Их же не учат думать, а вдалбливают тупой позитивизм и тупой бихеоверизм, заставляя читать книги сотнями страниц в день. А так можно только запоминать и воспроизводить информацию, совершенно оторванную от собственной жизни и деятельности. Теперь отбросим мои эмоции и почитаем, что говорят по этому поводу персонажи И. Ялома (тоже, кстати, американца).
«- <...> вы сдержали свое обещание прочесть Спинозу?
- Я пытался, и неоднократно, но так и не смог вникнуть в текст. Какая-то глубокомысленная галиматья! А эти невразумительные определения и аксиомы в самом начале стали для меня непреодолимой преградой.
- А, так вы начали с «Этики». Большая ошибка! Это слишком трудная работа, чтобы читать ее без руководителя. Вам следовало начать с его более простого «Богословско-политического трактата». Спиноза - это чистый бриллиант логики <...>».
Боюсь, что даже начав изучение философии выдающихся логиков с более «простых» произведений, профану невозможно добиться адекватного понимания без серьезного обучения философскому мышлению. Мне, например, не удалось справиться с монографией о диалектической логике, несмотря на хорошее чтение ильенковской публицистики. Потому что публицистика не рассчитана на изучение философии, а только на заинтересовывание ею.
Подытожу этот пост своим размышлением, зачем он мне, собственно, понадобился. Я хожу вокруг и около педагогики чтения, нормального чтения, и все время боюсь писать собственно о ней. Причина в том, что я считаю себя не вправе писать о педагогике чтения, потому что мои педагогические идеи уже устарели. А пишу я все-таки потому, что не вижу идей, которые должны заменить старых и отживших. Значит, излагая устаревшие взгляды, я представляю то, от чего нужно оттолкнуться новому и современному.