История Клариссы Х
Я смотрел на нее. Смотрел, не отводил взгляд. Было ли мне неловко?
Не то слово. Я чувствовал стыд.
Мне хотелось закрыть глаза, съежиться, исчезнуть. Или хотя бы притвориться, что меня нет.
Любопытно то, что на самом деле ее здесь не было.
На самом деле ее здесь не было.
- Налей мне чаю, - сказала она. - У тебя есть масала? Давай, сделай мне масала ти, я с ума сойти сколько времени не пила его. Умереть не встать, как хочу масалы.
- Ты издеваешься? - возмутился я.
- Нет. Нет. Я серьезно.
- Но ты не сможешь его пить.
- Ты издеваешься? - она не просто повторила мою интонацию, возглас чистого возмущения, она что-то такое подкрутила в звучании фразы, что мне стало смешно и грустно одновременно. Она сбивала с толку и, похоже, получала от этого удовольствие.
- Ну, что? - она смотрела весело. - Я и здесь-то не могу быть, о чем ты говоришь? Такие мелочи - чашка горячего пряного чая с густым молоком, только не надо этой обезжиренной дряни, мел они разводят, что ли... Давай, сделай мне такую радость. Я не могу пить чай, я не могу быть здесь и говорить с тобой - но я здесь и говорю. Как тебе это?
- Это все только в моем воображении.
- Именно! - удовлетворенно кивнула она. - Ты вообразил себе разговор с покойницей и не зассал представить меня такой, какой я действительно была перед тем, как умереть, наконец. Так не ссы и дальше. Вообрази меня, пьющую этот чертов масала ти, и продолжим разговор.
- Я перебрал - мысленно, конечно, - содержимое своего ящика для пряностей. Вроде бы все есть. Я стал воображать, как иду на кухню, включаю газ, ставлю на огонь чайник… Она стукнула меня кулаком в плечо: Эй, не финти! Сделай это по-настоящему.
- Какая тебе разница?
Она вздохнула, потерла пальцем переносицу.
- Понимаешь… Раз уж я здесь. Раз уж ты действительно воображаешь, что я здесь. Воображаешь, что я действительно здесь. Ну? - посмотрела на меня, будто требуя продолжить, требуя понять и сделать, как должно.
- Если ты здесь, - сказал я, - как будто ты здесь на самом деле, то есть, если бы ты была здесь…
- Ну?
- Я бы встал и пошел на кухню.
- Без вариантов.
- Да.
- Вот именно.
И я встал и пошел на кухню.
- Слушай, сказал я, остановившись посреди коридора, но ведь тут такое дело…
Она насмешливо сморщила нос и привалилась плечом к белой стене. Останутся следы, подумал я, нет, следов не останется. Только в моем воображении. Только в моей памяти. Но как мне забыть теперь, что она стояла здесь, прислонившись к белой стене, на которой теперь должны бы остаться ржавые пятна. Как и на полу. Как и на лоскутной подушке, после того, как она уселась на стул, закинув ногу на ногу.
- Сложный философский вопрос? - и в голосе насмешка. Но я-то не о том, о чем она, похоже, подумала. Я мстительно ухмыльнулся. Я начинал чувствовать себя… проще.
- Можно сказать и так… Видишь ли, существует до черта разных рецептов приготовления масала ти. Состав пряностей, молотые или целые, варить или заливать кипятком, когда добавлять молоко…
Я уже мог шутить с ней. Я даже мог действительно видеть ее, а не просто смотреть растопыренными глазами, изо всех сил стараясь не фокусировать взгляд на том, что у живого человека со временем могло бы стать шрамами, а у нее, наверное, так и останется теперь. Впрочем, живой человек с таким лежал бы и не вставал. А она пришла со мной на кухню и смеется, раскачиваясь на стуле, и не разваливается на куски, как мертвая, и не стонет, как живая. Кто же она сейчас, здесь?
- Ладно, если хочешь своего чаю, скажи, как ты любишь.
- А ты тоже будешь? - спросила она.
Я не люблю масалу. Что бы я сказал, если бы она действительно была здесь сейчас? Я люблю молочный улун, но он такой нежный, тихий, что мне неловко в этом признаваться.
- Не люблю масалу, - сказал я.
Она кивнула, благодарно улыбнулась.
- Мне нравится, когда ты так… Как с живой. Давай, тебе понадобится гвоздика, кардамон, корица, черный перец, имбирь… Я еще люблю, чтобы бадьяновая звездочка плавала в чашке. Устроишь?
- Непременно. Только вот я на бадьян не рассчитывал, придется за ним идти. Здесь внизу, рядом - хорошая лавка, я быстро. Подождешь?
- Представь себе - да.
Я поверил. И отправился в лавку.
Все случилось очень просто и даже, наверное, предсказуемо. Но никак не ожидаемо. Если бы мы ожидали, что любой застрявший в голове вопрос чреват вот таким ответом… Я почти случайно встретил на просторах сети упоминание о Клариссе Х. Разные источники представляли ее то жертвой стечения обстоятельств, то успешным агентом, которую вроде бы сдали свои, потому что ее успех шел в разрез с политическими и, особенно, экономическими интересами ее руководства (в широком смысле). Я заинтересовался, прочитал все, что смог найти, понял, что никогда не смогу составить окончательное мнение, потому что данных недостаточно. То есть у меня появились, конечно, несколько годных версий, но проверить их возможности не было никакой. Ну, то есть, так, чтобы не влезть в это дело чуть больше, чем было бы действительно безопасно. Впрочем, версии стоили друг друга, одна другой гаже. В лучшем случае, руководство (в узком смысле), действовавшее в соответствии с указаниями руководства (в широком смысле), могло рассчитывать, или надеяться, что Кларисса Х. умрет легко и быстро. Но с гораздо большей вероятностью этим случаем воспользовались в дидактических целях. Чтобы с максимальной ясностью напомнить, к чему ведет непослушание. Ай-яй-яй. Плохие девочки кончают плохо. Вот так. Мальчиков это тоже касается, кстати.
Я довольно скоро обнаружил, что случай Клариссы Х. не выходит у меня из головы. А спустя некоторое время - что из головы моей не выходит сама Кларисса. Чем больше я читал об обстоятельствах дела, тем больше думал о ней самой.
И вот.
Я просто хотел рассказать историю. Придумать недостающие детали было не сложно, тем более, что можно, как детали конструктора, таскать нужное из любых шпионских сериалов, дело-то не в этом. Главное дело совсем в другом. Я застрял, когда понял, что не знаю, готов ли я изложить все близко к реальному развитию событий. Точнее, готов ли я закончить историю так же, как она закончилась в реальности. Еще точнее: я понял, что не готов.
И тогда пришла Кларисса. Во всей красе - как человек, над которым издевались не один день, которого пытали, который умер в мучениях.
Так что, когда я вышел за дверь, мне пришлось прислониться к стене. Все плыло перед глазами, я не был уверен, что смогу спуститься по лестнице. Как будто, пока я был рядом с ней и смотрел ей в глаза, что-то держало меня, а сейчас, без нее, стало вот так: в глазах плывет, руки не чувствуют перил, ноги ватные. Не ожидал такого. Она ведь - всего лищь плод моего воображения, разве нет?
- Разве да?
Первое, что я услышал, войдя в квартиру.
- Ты подслушиваешь мои мысли?
- Надо же, - рассмеялась она. - Угадала. Но я понятия не имею, о чем это. Я просто… наобум.
Я не поверил ей. Но по большому счету она была права. Потому что плодом моего воображения не была. Реальность ее существования легко доказывалась десятком страниц, открытых в браузере прямо сейчас - и еще несколькими десятками, которые я уже закрыл. В моем воображении происходило только это чаепитие, которое никак не могло начаться, потому что я еще не выяснил, предпочитает она заливать чай кипятком или варить вместе с пряностями в смеси воды и молока. И кое-что еще. Кое-что еще.
Нет, я не хотел спрашивать, как все было на самом деле, кто виноват и в чем смысл. Едва ли она сама знала, как все было, кроме того, что произошло непосредственно с ней. Я хотел спросить, как лучше закончить историю, которую я начал рассказывать - и застрял, потому что… потому что не мог закончить так, как на самом деле. Что-то во мне не соглашалось, упиралось, стояло насмерть. Все произошло как произошло, и Клариссу не пощадили - ни чужие, ни свои. Но я не мог написать это так, как будто, сделав это, я присоединился бы к предателям и мучителям.
Я понимал, что это иллюзия. Я понимал, то есть, верил, что больше уважения будет в том, чтобы принять и передать дальше ее историю такой, как она есть. И неважно, кто и как ее предал - важно, как она умирала, как одинока и беззащитна была все те дни в плену. И об этом я хотел говорить.
Но не мог согласиться и поставить точку там, где поставила ее реальность.
- Ну, хоть ты…
Я вздрогнул.
- Ты все-таки подслушиваешь?
Она кивнула, опустила глаза.
- В свое оправдание могу только сказать, что ты сам это придумал. Как и все это и вот это.
Она провела руками вокруг себя, отдельными быстрыми взмахами обозначила самые большие раны на своем теле.
Это правда. Разумеется, я не нашел ни прижизненных, ни посмертных фотографий, ни подробных описаний трупа. Я придумал ее такой, какой видел сейчас, основываясь на собственных догадках и вкусах, представлениях и страхах… Не слишком красивую, скорее заурядной внешности, которую, к тому же, сейчас было и не разглядеть: лицо в корке из засохших крови и грязи, волосы спутаны и грязны, глаза заплыли, рот разбит. Я смотрел на нее и чувствовал, что на лице мокро. Кажется, я только сейчас толком увидел ее. Как будто я до сих пор и представлял ее максимально обобщенно - честно, но невнимательно. А сейчас - действительно видел.
- Кларисса…
- Да, что?
- Ну, вот это всё. То, что ты слышала.
- Ты здорово придумал, да? Что я тебя могу подслушать. И не надо говорить это вслух. Трудно, да?
Это тебе было трудно, подумал я. А мне - что? Мне трудно принять головой, что это вот так и было, а тебе пришлось принять это и сердцем, и телом, и всей собой. Я бы обнял тебя - но я… боюсь.
- Да не боишься ты, - покачала головой Кларисса. - Это не страх. Тебе стыдно, вот что это.
Я опустил голову.
Тогда она подошла ближе. Очень осторожно прикоснулась к моей руке кончиками пальцев - два сломаны, на трех нет ногтей.
- Если это помешает тебе обнять меня, я так и останусь… одна. Там.
Я выпустил из рук пакетик с бадьяном и бутылку с молоком, потому что мне необходимо было обнять ее немедленно, немедленно, прямо сейчас.
Конечно, на мне, на моей одежде не осталось следов крови и грязи.
Но я знал, что на самом деле они есть. На мне - теперь навсегда. Хоть татуировку делай, или наоборот - ничего не надо делать, я всегда буду их чувствовать и видеть.
Как я вляпался в это, я, тихий писака, диванный вояка, любитель боевиков и шпионских сериалов - именно и только потому, что чувствую себя в безопасности на своем любимом драгоценном диване?
Не важно. Сейчас я был с ней - я, не кто-то другой. И от меня зависело… что-то неуловимое, неназываемое. Я понял это, когда обнимал Клариссу. Я понял, что она и пришла потому, что есть что-то такое, что зависит - прямо сейчас, прямо от меня.
Она кивнула, не сводя с меня глаз.
- Ты правильно понял. Те, кто не сидит на диване… они не пришли. Я ведь ждала. Я сколько-то времени, правда, не то чтобы верила… Это было иррационально, совсем глупо, но я как будто поверила в сказки, это такая самая отчаянная мечта… Как будто кто-то может прийти и забрать меня оттуда. Даже когда поняла, что меня предали. Сдали свои же. Я все равно… Я верила. Какая-то часть меня верила. Самая маленькая, самая… Как ребенок, понимаешь? Что это возможно. Уффф, я даже сейчас плачу, когда пытаюсь это сказать. Почему ты не придумал так, чтобы ты тоже мог читать мои мысли?
- Потому что…
- Да. Из уважения ко мне. Спасибо, дорогой. Спасибо. Я не могу это сказать, ты не можешь читать мысли… Но ты же понимаешь, правда?
- Мне просто не пришло в голову, что я мог бы это придумать, я даже не осознавал, когда придумывал вообще все это… Если ты настаиваешь, что я это придумал.
- Какой ты правдивый.
- Ага. Как дурак.
- Обними меня еще. Стой. Ты же не думаешь, что?..
- Нет. Я так не думаю. И не боюсь. Мне стыдно, это правда. Невыносимо стыдно - и просто невыносимо смотреть на тебя и знать, что это бывает в мире. Стыдно, что я ничего не могу сделать, чтобы этого не было. Если бы мог…
- Не можешь, правда. Я вот… тоже не смогла.
- Я хотел тебя спросить.
- Да.
- Спросить, как ты думаешь, как мне закончить мою историю. То есть, твою. То есть, ту, которую я сочиняю, она не совсем твоя, и женщину зовут по-другому, и я вообще все придумал. Но для меня это история про тебя. И я не знаю, как будет лучше, честнее…
- Да, я уже ответила, да.
- Да?
- Да.
- А на какой вопрос это ответ?
- Спаси меня. Вытащи меня оттуда. Понимаешь, я на самом деле существую - вот я, вот эта. Ты не придумал. Ты угадал. И вот это все, и что я пришла - и что я как-то есть на самом деле, это не выдумка. Я есть. Я вот. И со всем, что со мной случилось, что со мной сделали - мне надо как-то идти дальше. А оно горит и сжигает меня, режет и рвет на части. Столько страха, столько боли. Они… делают столько страха и боли, что даже после смерти это не кончается. Я не знаю, сколько раз мне нужно родиться и сколько тихих, мирных жизней прожить еще, чтобы это прекратилось. Чтобы раны, ты видишь их, чтобы они зажили, и кости срослись, и кошмары не снились. Я не знаю, возможно ли в этом мире прожить хоть одну тихую безбедную жизнь, и если возможно - разве не жалко тратить ее на то, чтобы просыпаться с криком по ночам и корчиться от тоски днем? А иначе… кажется, иначе никак. Но если бы ты рассказал мою историю по-другому. Если бы ты спас меня и дал моей душе пережить это спасение, прожить его, если бы ты дал мне хотя бы умереть на чистых простынях… Чистой, умытой. Среди своих. Не среди тех, кто меня предал, но пусть бы… пусть бы был кто-то…
Она действительно плакала. Она, смущавшая меня смехом, ехидной улыбкой разбитых губ и веселым взглядом заплывших глаз, она, которая знала, на что идет - и пошла наперекор руководству (в широком смысле). Она плакала, и я, кажется, тоже.
- Я придумаю, - сказал я. - Я все придумаю. Я…
Она кивала и плакала и обнимала меня - крепче, чем кто-нибудь когда-нибудь меня обнимал. И я ее. Крепче, чем всех на свете. Как будто мы самые близкие и дорогие друзья, которые не виделись много-много времени и вот - встретились. И еще потому, что я помнил: там она была одна. Я хотел, чтобы она чувствовала, что сейчас я есть здесь, с ней. Кто-то, какой-то человек, который рядом с ней. И она не одна.
- Только ты поживи у меня пока. Сможешь помочь? Я не очень… Только по сериалам там, книжки всякие… Можно, конечно, и так собрать, на коленке - я много раз делал. Но вот это хочется как-то… особенно сделать.
- Я все тебе расскажу, - сказала она. - За этим дело не станет. Мы с тобой такую интригу завернем! - она снова засмеялась, отстранившись и глядя мне в глаза. Она сияла - не так, как говорят про очень радостное выражение лица. Она сияла так, что если бы и хмурилась, я видел бы ее сияние. Она просто сама по себе была такая - сияющая.
- Я все могу придумать, - сказала она, сияя. - Только самый конец изменить не могу сама. Только самый конец.
- Я сделаю это. Мы сделаем вместе. Идет?
Она протянула руку. Я вздохнул, поперхнулся дыханием, но принял ее ладонь в свою, и это было как все ордена и медали этого мира, и больше их, и я обещал ей, что сделаю это, только сначала - этот чертов масала ти, которым она мне мозг вынесла с утра, так что надо уже закончить с ним, а я буду пить свой молочный улун, потому что я люблю молочный улун, просто люблю и точка.