Плагиат
Я учился тогда в девятом классе. Мы играли с дедом в шахматы в сквере, где по своему обыкновению он коротал летние вечера. Сейчас в этом сквере фонтан и все скамейки летними вечерами заняты молодыми мамочками и пожилыми дамами. Под ногами крутятся дети и голуби. Идиллию иногда нарушает тень ястреба, и тогда голуби взмывают в небо и уносятся под крышу сбербанка, что стоит напротив парка, там у них штаб-квартира на чердаке. Хорошее место. А прежде в сквере собирались любители интеллектуальных игр. Летом с раннего утра и до позднего вечера там шли бои в шашки, шахматы и домино. Да-да, домино тоже требует интеллекта, а если кто не согласен, то вы просто никогда не присутствовали на обеденном перерыве в пятом цеху Кронштадтского Морского Ордена Ленина Завода, где забивали такого «козла», что и сейчас у меня в ладони отдаётся звон удара костяшки по железу стола, когда вместе с этим жестом я торжественно и залихватски орал: - Рыба!
Но это будет позже, вот, поди, и о прошлом можно сказать, что это время ещё не настало.
А пока я сижу с дедом на скамейке в сквере у Гостиного Двора и мы играем в шахматы. Сколько лет прошло, а я помню всё, как если бы это случилось вчера.
Время - странный маг. Итак, был летний вечер и шахматы с моим дедом. Пока мы играли, возле нас собралась кучка советчиков и каждый имел свои мысли, куда, по его мнению, должен ходить тот или иной игрок, но ни я ни мой дед не обращали на советчиков никакого внимания, поэтому они очень быстро потеряли к нашей партии всякий интерес. Не стану вас обманывать, дед поставил мне мат довольно таки быстро. Мы оставили шахматы на скамейке, так было принято в то время, никто не воровал ни шашки, ни шахматы, ни коробки с домино. Не то чтобы вообще в те годы не воровали, но этот сквер был заповедником, впрочем, до поры до времени. Когда я пришёл туда в середине девяностых, то ничего там уже не осталось и даже высокие железные столы с нарисованным на них шахматным полем куда-то исчезли. А сейчас там фонтан…
Но я немного отвлёкся. Проиграв деду, я упросил его погулять по городу, он знал очень много историй про старинные дома и с удовольствием рассказывал их в своей неповторимой ленивой манере, когда очень хотелось его поторопить, но я понимал, что темп рассказа быстрее не станет. Фирменный стиль, что ты тут поделаешь. Мы проходили мимо руины Владимирского Собора, который стоял посреди города немым, но красноречивым намёком потомкам, что не всё можно уничтожить по прихоти какого-то выскочки. Трижды устоявший при попытках взорвать его в середине шестидесятых, простоявший заброшенным до наших дней, теперь он красуется под золотом своих ажурных крестов, покрашенный в небесный цвет, лёгкий и очень любимый жителями Кронштадта. Я, за несколько дней до нашей прогулки, совершил со своим другом экспедицию по подвалам Собора, о чём и поведал деду.
- А нашли ли вы вход в подземелье? - спросил меня дед.
- Нет, мы полазили по подвалу, потом залезли на крышу, но ничего не нашли, - ответил я и спросил, - А что, там есть подземелье?
- Есть, под подвалом есть ещё помещения и однажды я провёл в них три дня. А ещё я там кое-что нашёл, но я даже не знаю, стоит ли тебе про это рассказывать.
Думаю, не надо сейчас упоминать, с каким жаром я стал упрашивать деда поведать мне эту историю. Мне и сейчас немного неловко от той своей горячности. Дед держался стойко, но дома за вечерним чаем с бабушкиными пирогами сдался и растягивая слова, подбирая на его взгляд самое удачное, рассказал мне такое, что и сейчас звучит как сказка. Однако, перед тем как произнести первое слово своей истории, он подошёл к книжному шкафу и достал из-за других книг очень странный блокнот, даже не блокнот скорее, а старинную тетрадь, обложка которой была сделана из неведомой мне жёлтой кожи, а замком в которой служила плетённая нить со странной закорючкой из серебра на конце. При первом же взгляде на эту тетрадь я понял, что она безумно старая. У меня даже холодок по спине пробежал, и это был неприятный холод. Я передёрнул плечами, отгоняя наваждение и осторожно взял эту тетрадь в руки. Я и сейчас прикасаюсь к ней очень осторожно, потому что в ней чужая жизнь. Потому что всё, что я прочитал в этой тетради, сейчас начинает проявлять себя в нашем мире, но тогда я этого почувствовать не мог. Я был, повторюсь, обычным парнем из 9 ого класса средней 423 школы города Кронштадта - колыбели четырёх революций.
Почему я назвал свой рассказ «Плагиат»? Потому что в нём не моя история, я к ней только слегка прикоснулся, но авторы этой истории давно мертвы, а умолчать о ней я не смог. В ней правда, но это не моя правда, а чужая.
Далее я стану вести повествование от лица моего деда - Николая Александровича Сальникова в жизни которого, как оказалось, случилось много такого, чего с лихвой хватило бы на несколько приключенческих романов.
***
Революцию мы пережили достаточно спокойно, революционные матросы никого не обижали. Впрочем, Верена с моста они скинули, но комендант города был уж больно жесток. Вот ему и припомнили. К 1921 году в городе жизнь протекала спокойно, но некоторое, едва видимое, раздражение постепенно накапливалось. Революционным морякам не нравились перемены в идеологии, когда вместо лозунга «Вся власть Советам» править процессами революции стала партия большевиков, со всеми вытекающими отсюда перегибами. В феврале на Якорной площади состоялся митинг, на который пришло много гражданских, были выдвинуты требования Петрограду, но 7 марта начался штурм крепости. Власть таким образом показала, что договариваться не намерена. Вот именно тогда мать и отправила меня во Владимирский собор, куда многие родители привели своих детей, чтобы спрятать их от внезапной войны. Мы сидели в подвале, сводчатые потолки которого были надёжным убежищем. На второй день мне стало очень скучно, и я решил пристальней изучить место своего вынужденного заточения. Окна подвала были завалены мешками с песком, поэтому звуки боёв до нас не долетали и казалось, что тишина царит на всей Земле, и подчинённые этой тишине мы тоже были непривычно молчаливы. Каждый ребёнок был погружён в какие-то свои мысли.
Помещение подвала освещали свечи, но их было мало, поэтому никто не обратил внимание, что я покинул общий зал и отправился бродить по многочисленным коридорам. Так уж случилось, что с самого раннего детства я очень хорошо вижу в темноте, поэтому-то я так легко ориентировался, но на случай, если уж совсем станет темно и я не увижу ни зги, то у меня было с собою настоящее сокровище - механический фонарик. Мне подарил его инженер, который ухаживал за мамой. Надо было сжимать специальный рычажок, внутри начинало раздаваться слабое жужжание и в малюсенькой лампочке вдруг зажигалась красная нить, от которой шёл свет. Он был очень слабеньким этот свет, но в кромешной тьме этого вполне хватало, чтобы понимать, где ты находишься и что вокруг.
Через некоторое время я нашёл неприметную дверь, впрочем, в темноте все двери неприметные. Но эта дверь и правда была очень странной, она находилась с тыльной стороны винтовой лестницы. Ступеньки, ведущие вверх, по-видимому вели на хоры, а вот те ступеньки, которые вели вниз обрывались деревянной дверью. Однако, расположена она была очень укромно и если бы не мой механический помощник, то и я бы не увидел эту странную дверь. Но дверь была заперта, да и вид у неё был более чем солидный, так что взломать её не представлялось возможным. Тут я вспомнил, что у нас с мамой был договор - оставлять ключ от входной двери под ковриком, если вдруг я оказывался без ключа, а мамы не было дома, то я всегда знал, где лежит дежурный ключ. Это меня заставило поискать ключ от секретной (а я уже не сомневался, что она секретная) двери поблизости от оной. Внимательно разглядывая все щели, коврика понятное дело рядом с ней не оказалось, я обнаружил странное углубление в кладке и просунув в него руку нашёл не ключ, а какой-то рычаг, который и потянул на себя. Что-то за стеной пришло в движение, раздался металлический скрежет, и я остался незамеченным лишь потому, что находился достаточно далеко от места, где находились дети.
Секундная пауза после скрежета увенчалась едва слышным скрипом открывающейся двери. Ступени убегали во тьму, я оживил свои фонарик и двинулся по этим ступеням, но едва я прошёл несколько ступенек, как вдруг стены стали мерцать неясным и невидимым светом, лестничный серпантин стал прекрасно видным, я перестал нажимать рычаг фонаря и положил его в карман. Когда я отошёл от двери на несколько шагов она закрылась, но страха во мне не было, так как я понимал, что, раз открывшись, она откроется снова.
Казалось, что я спускался минут десять, но в этом поручиться я не смогу. По мере моего продвижения вниз стены подсвечивали мой путь и гасли позади меня. Это было так удивительно, что я не очень внимательно смотрел по сторонам, будучи увлечён таким небывалым в моей жизни эффектом.
Лестница привела меня в огромный зал. Сводчатые потолки терялись где-то очень высоко, шаги мои отдавались эхом, потому что полы были каменными, а помещение было совсем пустым. Теперь свет шёл от колонн, я всё прекрасно видел, но всё что я видел была пустота. Прослонявшись между колонн, я уже совсем было решил идти обратно восвояси, но тут моё внимание привлекла одна из колонн. Если все колонны были круглыми, то эта имела шестигранное сечение и находилась она в самом центре подземного зала и единственная не светилась. Я очень внимательно осмотрел эту колонну и обнаружил на ней странные письмена. Они немного запылились, поэтому я протёр их от пыли рукавом своего пальто. Но яснее надпись не стала и по-прежнему выглядела так, словно пыль веков осела на неведомые буквы. Я поплевал на ладонь и ещё раз тщательно вытер буквы и вдруг они пришли в движение, стали менять свои очертания, свились тонкими змейками, образовали живой клубок, вспыхнули бардовым пламенем и так же внезапно погасли. Но каждая грань колонны, сдвинувшись в сторону, открылась как створка двери и за каждой из дверей я увидел винтовую лестницу. Все они вели вниз, и вроде были похожи друг на друга, но при этом у каждой из лестниц были очень разные ступени, а за одной из дверей их и вовсе не было, а была гладкая поверхность спиралевидно уходящая вниз. Что-то во мне говорило, поостеречься от спуска, но разве мальчики способны внять гласу разума. Вот и я не смог совладать с любопытством и, выбрав дверь с самыми обычными ступенями, стал спускаться.
В этот раз спуск длился очень долго. Пару раз я даже собирался развернуться и пойти обратно, но каждый раз решал, что вот ещё немного стоит пройти и я доберусь до, а вот до чего именно я доберусь я не знал и шёл, и шёл я по этим обычным вроде ступеням, а им не было ни конца и ни края. Думаю, не меньше часа я спускался, а может мне только показалось, что таким долгим был спуск, но и этот бесконечный спуск закончился и я оказался в странном месте, которое даже нельзя было назвать помещением, так как никаких признаков стен и потолка я не увидел, а вокруг меня росли кусты и невысокие деревья, но они были сухими и безжизненными, под ногами был песок, но не тот песок, что у нас на заливе, а какой-то тёмно-серый, неба я не видел, но и потолка тут не было, и отовсюду лился свет и не было источника света никакого. Я же говорю, странное это место.
Более всего это место напоминало заброшенный сад, а когда я прикоснулся в одному из кустов, и он рассыпался в прах, то я понял, что сад этот заброшен не просто давно, но очень-очень давно в какие-то невообразимо древние времена. И вот тут мне стало по-настоящему страшно, так страшно, что к горлу стала подступать тошнота, но я сдержался. Мне хотелось сбежать отсюда, и я уже совсем было приготовился ретироваться, как увидел садовый стол и скамейку, а на столе тетрадь, но она была так обильно покрыта пылью, что не сразу и понял, что это именно тетрадь. Смахнув рукою пыль с тетради, я увидел, что у неё обложка из жёлтой кожи и что она перетянута тонкой плетёной нитью с серебряной пряжкой в виде змейки. Не особо раздумывая, я схватил находку и поспешил покинуть это более чем печальное и пугающее место.
Когда я поднялся в подвал, где оставил других детей, то выяснилось, что с моего исчезновения прошло долгих три дня. Впрочем, мою пропажу долго не обсуждали, так как через несколько часов в подвал заглянули красноармейцы и сказали, что мятеж подавлен, и мы можем спокойно возвращаться домой и что более безобразий не будет. Свою находку я не показывал никому, только, уже будучи дома, рассказал маме о своих приключениях. Мама меня не ругала, она вообще очень многое мне прощала и мне казалось, что у неё самой столько разных тайн, о которых даже мне знать не следует. К слову сказать, у нас с ней даже совместная тайна была, та самая про Каменное сердце, но людям пока про это знать не следует.
Когда в городе снова воцарился мир и жизнь опять вошла в привычное русло, мы стали читать чужую историю, которую написал неведомый человек, причём я даже иногда сомневался, а человек ли писал эту историю, уж больно всякого странного было много в ней. Мама сказала, что написана она на каком-то древнем языке, и что даже наш волшебный камень не может распознать некоторые слова. Но постепенно, слово за словом мы перевели всю тетрадь и то что мы узнали было таким печальным, что у меня каждый раз на глаза наворачиваются слёзы, когда я вспоминаю про эту историю или, когда прохожу мимо этого Собора.
***
Тут дед прервал свой рассказ и надолго замолчал. Время от времени грудь его вздымалась от глубокого вздоха, в уголках глаз и правда появились слёзы, но уже через мгновение он встряхнул головой, улыбнулся и сказал: - А вот про то, что я нашёл в подземельях Собора, ты прочитаешь сам. Однажды, когда я был в Австрии я увидел на прилавке магазина тетрадь, очень похожую на ту, что отыскал в подземелье, конечно же, я сразу её приобрёл.
И дед, как молодой, присев на колени, пошарил рукой под книжным шкафом и выудил на свет родную сестру жёлтой тетради. Вот только обложка её была сделана из красной замшевой кожи, а нитку, которая её оборачивала, венчал серебряный ключ.
- Вот именно в эту тетрадь я и записал перевод, который сделали мы с твоей прабабушкой. - и он вручил мне обе тетради.
- Об одном тебя прошу, внук, не трепись об этом на каждом углу, когда придёт время, ты сам поймёшь, что людям можно рассказать всё, что когда-то давным-давно в марте 1921 года во время Кронштадтского мятежа таким необычным способом и при таких странных обстоятельствах попало мне в руки.
После той самой истории о Каменном сердце, я уже мало чему был способен удивиться, поэтому я легко дал обещание своему деду, но как же плохо я представлял себе свои возможности к «неудивлению».
Конец - так бы я назвал печальный рассказ, тетрадки с которым отдал мне дед. И чтобы ничего не переврать, я просто опубликую его без каких бы то ни было правок с моей стороны, но ввиду позднего времени, я сделаю это завтра. Мне очень бы не хотелось, чтобы ваш сладкий сон нарушали кошмары давно минувших эпох.