о кавычках
Речь, живущая в кавычках, чья она? Ни своя, ни чужая. Присвоенная. Нет, не присвоенная, она обособленная - колючими закорючками, знаками иного владения. Кавыкы, ковычьки, кавички. То следы от утиных лапок, по чернильным лужицам омоченных. Уточка-кавыка, ныряющая вглубь страниц. Во мне было раздражение на то, что человек так переимчив и чужеяден, и что я - такой человек. Теперь мне только интересно, как наследили эти утиные лапки в моей голове?
То трава-кавыка, цепким шариком навязывающая нам своё семя. С детства я помню эту колючую брошку, с детства я несу её на себе. Зачем она мне? Непоседливая, навязчивая, неуживчивая и любимая.
Да, ей не сидится на месте (как не сидится на месте колючим шарикам репейника) - это чужая мысль, всегда мной догоняемая, но не достигнутая. И этот вечный бег - для неё, и этот вечный бег - для меня. Это мой побег от собственной умалённости, погоня за своей значительностью. Да, она цепкая - мы с ней сцепились в общем страхе не обойтись друг без друга, в жажде сопричастия. Но её независимость осталась при ней. Она - моя подпорка, упрочнение, отломанный от другого живого дерева колышек, чтобы моё живое дерево окрепло (а может, всё-таки живой черенок - прививка от оскудения?). Да, она - любимая. Я берегу её как дар, как богатство - берегу и передаю дальше. Потому что этот дар - общий, потому что это богатство - нерастрачиваемое. Это приёмное любимое дитя. Вчуже рождённое, сердем взращенное.
А может, я в сердечном ослеплении совершаю подмену, инверсию, и лелеемое дитя - я сама? А чужая речь меня ведёт и направляет, позволяет побыть пассивной и безответственной, спрятав меня за собой. Так послеобраз, сохраняя зримые контуры пустоты и наполненности, меняет их окраску - полярно.
То трава-кавыка, цепким шариком навязывающая нам своё семя. С детства я помню эту колючую брошку, с детства я несу её на себе. Зачем она мне? Непоседливая, навязчивая, неуживчивая и любимая.
Да, ей не сидится на месте (как не сидится на месте колючим шарикам репейника) - это чужая мысль, всегда мной догоняемая, но не достигнутая. И этот вечный бег - для неё, и этот вечный бег - для меня. Это мой побег от собственной умалённости, погоня за своей значительностью. Да, она цепкая - мы с ней сцепились в общем страхе не обойтись друг без друга, в жажде сопричастия. Но её независимость осталась при ней. Она - моя подпорка, упрочнение, отломанный от другого живого дерева колышек, чтобы моё живое дерево окрепло (а может, всё-таки живой черенок - прививка от оскудения?). Да, она - любимая. Я берегу её как дар, как богатство - берегу и передаю дальше. Потому что этот дар - общий, потому что это богатство - нерастрачиваемое. Это приёмное любимое дитя. Вчуже рождённое, сердем взращенное.
А может, я в сердечном ослеплении совершаю подмену, инверсию, и лелеемое дитя - я сама? А чужая речь меня ведёт и направляет, позволяет побыть пассивной и безответственной, спрятав меня за собой. Так послеобраз, сохраняя зримые контуры пустоты и наполненности, меняет их окраску - полярно.