Одиссеас Элитис
Villa Natacha
I
Я хотел бы сказать кое-что - ясное и непостижимое
Точно птичьи трели в военное время.
Здесь, в уголке, где я примостился
Выкурить свою первую сигарету на свободе
Неуклюжий среди этого счастья, трепещущий
Вдруг я сломаю цветок, вспугну птицу
И Богу станет неловко из-за меня
И, однако же, всё мне послушно
И стройный тростник и согбенная колокольня
И сада целокупная твердь
Отраженная в моем уме
Одно за другим имена звучащие
Странно на чужом языке: Phlox, Aster, Cytise
Eglantine, Pervanche, Colchique
Alise, Fresia, Pivoine, Myoporone
Muguet, Bleuet
Saxifrage
Iris, Clochette, Myosotis
Primevere, Aubepine, Tubereuse
Paquerette, Ancolie, и все фигуры
Ясно выписанные среди плодов: круг, прямоугольник
Треугольник и ромб
Как их видят птицы, - пусть мир будет простым
Рисунок Пикассо:
Женщина, малыш и кентавр.
Я говорю: и это придет. И иное прейдет.
Миру нужно не многое. Что-то одно,
Малейшее. Как поворот руля за миг до столкновения
Но
Точно
В
Противоположную сторону.
Довольно мы поклонялись опасности: теперь ее черед воздать нам за это.
Я мечтаю о революции в области зла и войн, - вроде той, что в области
светотени и цвета совершил Матисс.
II
Впрочем там где двое друзей
Беседуют или хранят молчание - тогда тем паче -
Третьему ничему нет места.
И, похоже, точно друзья, -
И моря друг другу весть подают издалека
Легкого ветра довольно, чуть-чуть разотри
Между пальцами кожицу темной лозы, и вот:
Волна? Это она?
Это ли обращается к тебе на «ты» и говорит
«Не забывай меня» «Не забывай меня»? Это Анактория?
Или, может быть, нет? Может, это просто вода, журчащая
День и ночь у часовни Святой Параскевы?
Не забывай что? Кто? Ничего мы не знаем.
Как накануне вечером, когда что-то у тебя разбилось
Старая дружба фарфоровое воспоминание
Снова как неправедно умел ты судить
Ты видишь теперь когда рассвело
И горько во рту у тебя прежде глотка кофе
Бесцельно размахивая руками, - кто знает, - быть может,
В какой-то другой жизни ты вызываешь эхо и по этой причине
(Или, может быть, и от мысли
Некогда столь могучей, что она выдается вперед)
Напротив тебя, вдруг, сверху донизу зеркало дает трещину.
Я говорю: в одно мгновенье, единственное, какого
Сам не знаешь хватает ли
Письмена дают трещину
И кто дает, берет. Потому что если нет тогда
И смерть должна умереть и гибель
Должна погибнуть, и крошечная
Роза которую некогда
Ты держал на ладони, галька и та
Где-то, тысячелетья назад, должна сложиться в новый узор.
Мудростью и мужеством. Пикассо и Лоуренс. Ступим поверх Психологии,
Политики, Социологии, - загорелые и в белоснежных рубашках.
III
Человече, против воли своей
Ты зол - шаг один, и судьба твоя будет иной.
Если б с одним, хоть с одним цветком подле тебя ты умел
Обойтись
Правильно, всё бы было твоим. Ибо по немногому, бывает -
И по единственному - так любовь -
Мы узнаем остальное. Только толпа, вот она:
Стоит на краю вещей
Всего хочет и всё берет и ничего у ней не остается.
И однако наступил полдень
Ясный как в Митиленах или на картине Феофила
Вплоть до Эз, до мыса Эстель
Заливы где ветер смиряет объятья
Прозрачность такая
Что и до гор дотронуться можно и человека по-прежнему видно
Прошедшего сутки назад
Безучастно теперь уж он верно дошел.
Я говорю, да, верно уже дошли
Война до предела и Тиран до своего паденья
И страх любви перед обнаженной женщиной.
Они дошли, они дошли, и только мы не видим
Только бредем на ощупь и то и дело налетаем на призраки.
Ангел ты кто где-то рядом паришь
Многострадальный и невидимый, дай мне руку
Позолоченные у людей ловушки
И мне нужно обойти их стороною.
Потому что и Незримый, я чувствую, здесь
Единственный, кого называю Владыкой, когда
Мирный дом
Бросив якорь среди заката
Светится неведомым светом
И там где мы направлялись в другую сторону
Некая мысль внезапно берет нас штурмом.
Пер.Ирины Ковалевой
Гранатовое сумасшедшее деревце
Не в этих ли белых дворах, где южный ветер пылит
И в каменных арках скулит - скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое так на свету трепещет и рассыпает свой смех плодоносный...
С капризами ветра и лепетом ветра,- скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое искры зари рассыпает над свежей листвой,
Разжигая вселенские краски с ликующей дрожью?
Не на равнинах ли этих, где просыпаются девочек голые стайки
И золотистыми пальцами клевер срывают малиновый,-
Не здесь ли оно, блуждающее в пространстве младенческих снов,-
скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое беззаботно бросает свой свет в их сырые корзины,
Рассыпает журчанье их детских имен,- скажите,- не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое борется с пасмурной бездной мира?
В сердце дня, который от бешеной ревности распускает семь видов крыльев,
Заграждая вечное солнце тысячью толстых призм,
Ослепительных, жгучих призм,- скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Ухватившее гриву, сто раз подстегнутую на диком лету,
И не хнычущее, не унывающее,- скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое криком гранатовым возвещает восход надежды?
О скажите! не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
которое вдаль посылает приветы,
Помахивая платочками листьев из свежего пламени, способное миру родить тысячу два корабля, Волны, способные совершить тысячу две попытки,
Чтобы льнуть к берегам, неведомо пахнущим,- скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое снасти трещать заставляет в прозрачном утреннем воздухе?
Высоко, с голубою гроздью, загорающейся для праздника,
С гроздью, полной опасности, гордости,- скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое светом своим в ненастье пронзает злого, черного духа,
И шафранный воротник молодого дня простирает из края в край,
Воротник, обильно расшитый песнями,- скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое так торопливо расстегивает золотые шелка ароматного дня?
В нижней юбке первоапрелья и в цикадах зрелого августа,-
Скажите мне, та, что злится, резвится и сводит с ума,
Стряхивая с угрозы черные брызги гнева,
И запуская за пазуху солнцу всех поющих, пьянящих птиц,-
Скажите мне, та, что перья на вещей груди раздвигает,
На вещей груди сновидений наших глубоких,- не она ли
Гранатовое сумасшедшее деревце?
Пер.Юнны Мориц
Из книги «Юнга»
Чуять наилучшее
II
Я поселился в стране, что выступала из другой, реальной, как сон - из событий моей жизни. Ее я тоже назвал Грецией и начертил на карте, чтобы видеть ее. Она казалась такой маленькой, такой неуловимой.
Шло время, и я устраивал ей испытания: то внезапные землетрясения, то чистокровные старинные бури. Менял местами предметы, чтобы лишить их всякой цены. Штудировал Записи Недреманных и Уединенных чтобы удостоиться умения создавать бурные холмы, церковки, родники. Так что однажды сделал целый сад цитрусовых, благоухавших Гераклитом и Архилохом, но аромат был такой, что я испугался. И принялся потихоньку нанизывать слова, как бриллианты, чтобы увенчать ими страну, которую любил. Пускай и не увидит никто ее красоту. Пускай и подозревают, что она, наверное, не существует.
III
И вот я бродил по моей стране, и ее малость казалась мне столь естественной, что я говорил себе: ну как же так, не может быть, есть же какая-то цель у этого деревянного стола под окном, с помидорами и оливками. Чтобы чувство, рожденное прямоугольником доски, немногим ярко-красным и обильным черным, шагало прямиком в иконопись. А та, воздавая, как должно, простирается в блаженном сиянии над морем, - покуда не станет явным истинное величие малости.
Мне страшно пользоваться аргументами, которыми только весна владеет по праву; и, однако, только так я понимаю исповедуемую мною невинность и только так воображаю ее - хранящей свою тайную добродетель: обращая в мусор все средства, которые могут выдумать люди, чтобы ее сберечь и обновить.
IX
«Вчера я сунул руку в песок и нащупал ее руку. И потом весь день герани во дворах поглядывали на меня со значением. Лодки, вытащенные на берег, стали чем-то знакомым, родным. И вечером, поздно, когда я снимал с нее серьги, чтобы поцеловать так, как мне хотелось, - упираясь спиной в церковную ограду, - море зашумело, и Святые вышли со свечками посветить мне».
Несомненно, для каждого из нас существует особенное, неповторимое чувство, и если ты не ухватил его, не отделил вовремя, чтобы потом жить с ним, так чтобы оно наполняло зримые действия, - плохо твое дело.
XXVIII
Тысячи лет мы в пути. Называем небо «небо» и море «море». Все изменится однажды, и мы тоже изменимся, но наша суть неизменно будет вычерчена по законам той геометрии, которой мы пренебрегали у Платона. И в ней, наклоняясь, как мы порой наклоняемся над водами нашего острова, мы найдем те же бурые холмы, гавани и мысы, те же ветряные мельницы и часовни, домишки, что лепятся один к другому, и виноградники, спящие как младенцы, купола и голубятни.
Не говорю - те же самые. Говорю - те же самые естественные и спонтанные движенья души, что рождают и влекут в заданном направленьи материю; те же импульсы и то же стремленье к глубинному смыслу смиренного Рая, который есть наше истинное «я», наше право, наша свобода, наше второе - и настоящее - духовное солнце.
Перевод Ирины Ковалевой
Из книги «Элегии Порога»
Акиндина, Эльпидофора, Анемподиста
Теперь где ни выйдешь в море на лодке - причалит порожней
Я нацелился на дальнее морское кладбище
С мраморными Девами и цветами. Будет ночь и
август
Время когда у созвездий меняется смена. И легкие
горы
Полные темного воздуха встанут чуть выше линии
горизонта
Там и тут пахнет горелой травой. И печаль неизвестного рода
С высоты
бороздит уснувшее море
Светит во мне то, чего я не знаю. Но оно светит
Ах, красота, хоть ты никогда не предалась мне всецело
Кое-что я сумел у тебя похитить. Говорю: зелень зеницы
ока, что перво-
вступает в страсть, и еще - золото, которое, где ни поставь
будет июль.
Налегайте на весла, вы, привычные к тяготам. Отвезите меня туда
Куда все идут
Невозможно. Я уродился не принадлежать ни к чему
Феодал неба, там требую восстановленья
В правах. Вот и ветер говорит
От маленького чуда цветок а когда вырастет смерть
Ах, красота, ты-то меня предашь яко Иуда
Будет ночь и август. Могучие арфы зазвучат
там и тут и
Со скудной лазурью моей души Порог из черноты
Начнет всплывать. Маленькие богини, предвечно юные
Фригиянки или лидиянки, в серебряных диадемах и с зеленоватыми
крыльями вкруг меня соберутся с песней
Тогда будут оплачены каждого муки
Цвета горькой гальки: столько
За всю твою любовь с шипами боли: столько
За торфяную гору и беззащитного сна твоего ужасную
трещину: дважды по столько
Покуда однажды глубина светящаяся планктоном
Не опрокинется над моей головой. И иное, дотоле
сокровенное
Точно сквозь плоть мою увиденное станет явным
Рыбы эфира, гибкотелые козочки по-над волнами
Колокольный звон Мироточивого
А там далеко-далеко еще будет вращаться земля с черной пустой лодкой
затерявшейся в море.
Перевод Ирины Ковалевой
I
Я хотел бы сказать кое-что - ясное и непостижимое
Точно птичьи трели в военное время.
Здесь, в уголке, где я примостился
Выкурить свою первую сигарету на свободе
Неуклюжий среди этого счастья, трепещущий
Вдруг я сломаю цветок, вспугну птицу
И Богу станет неловко из-за меня
И, однако же, всё мне послушно
И стройный тростник и согбенная колокольня
И сада целокупная твердь
Отраженная в моем уме
Одно за другим имена звучащие
Странно на чужом языке: Phlox, Aster, Cytise
Eglantine, Pervanche, Colchique
Alise, Fresia, Pivoine, Myoporone
Muguet, Bleuet
Saxifrage
Iris, Clochette, Myosotis
Primevere, Aubepine, Tubereuse
Paquerette, Ancolie, и все фигуры
Ясно выписанные среди плодов: круг, прямоугольник
Треугольник и ромб
Как их видят птицы, - пусть мир будет простым
Рисунок Пикассо:
Женщина, малыш и кентавр.
Я говорю: и это придет. И иное прейдет.
Миру нужно не многое. Что-то одно,
Малейшее. Как поворот руля за миг до столкновения
Но
Точно
В
Противоположную сторону.
Довольно мы поклонялись опасности: теперь ее черед воздать нам за это.
Я мечтаю о революции в области зла и войн, - вроде той, что в области
светотени и цвета совершил Матисс.
II
Впрочем там где двое друзей
Беседуют или хранят молчание - тогда тем паче -
Третьему ничему нет места.
И, похоже, точно друзья, -
И моря друг другу весть подают издалека
Легкого ветра довольно, чуть-чуть разотри
Между пальцами кожицу темной лозы, и вот:
Волна? Это она?
Это ли обращается к тебе на «ты» и говорит
«Не забывай меня» «Не забывай меня»? Это Анактория?
Или, может быть, нет? Может, это просто вода, журчащая
День и ночь у часовни Святой Параскевы?
Не забывай что? Кто? Ничего мы не знаем.
Как накануне вечером, когда что-то у тебя разбилось
Старая дружба фарфоровое воспоминание
Снова как неправедно умел ты судить
Ты видишь теперь когда рассвело
И горько во рту у тебя прежде глотка кофе
Бесцельно размахивая руками, - кто знает, - быть может,
В какой-то другой жизни ты вызываешь эхо и по этой причине
(Или, может быть, и от мысли
Некогда столь могучей, что она выдается вперед)
Напротив тебя, вдруг, сверху донизу зеркало дает трещину.
Я говорю: в одно мгновенье, единственное, какого
Сам не знаешь хватает ли
Письмена дают трещину
И кто дает, берет. Потому что если нет тогда
И смерть должна умереть и гибель
Должна погибнуть, и крошечная
Роза которую некогда
Ты держал на ладони, галька и та
Где-то, тысячелетья назад, должна сложиться в новый узор.
Мудростью и мужеством. Пикассо и Лоуренс. Ступим поверх Психологии,
Политики, Социологии, - загорелые и в белоснежных рубашках.
III
Человече, против воли своей
Ты зол - шаг один, и судьба твоя будет иной.
Если б с одним, хоть с одним цветком подле тебя ты умел
Обойтись
Правильно, всё бы было твоим. Ибо по немногому, бывает -
И по единственному - так любовь -
Мы узнаем остальное. Только толпа, вот она:
Стоит на краю вещей
Всего хочет и всё берет и ничего у ней не остается.
И однако наступил полдень
Ясный как в Митиленах или на картине Феофила
Вплоть до Эз, до мыса Эстель
Заливы где ветер смиряет объятья
Прозрачность такая
Что и до гор дотронуться можно и человека по-прежнему видно
Прошедшего сутки назад
Безучастно теперь уж он верно дошел.
Я говорю, да, верно уже дошли
Война до предела и Тиран до своего паденья
И страх любви перед обнаженной женщиной.
Они дошли, они дошли, и только мы не видим
Только бредем на ощупь и то и дело налетаем на призраки.
Ангел ты кто где-то рядом паришь
Многострадальный и невидимый, дай мне руку
Позолоченные у людей ловушки
И мне нужно обойти их стороною.
Потому что и Незримый, я чувствую, здесь
Единственный, кого называю Владыкой, когда
Мирный дом
Бросив якорь среди заката
Светится неведомым светом
И там где мы направлялись в другую сторону
Некая мысль внезапно берет нас штурмом.
Пер.Ирины Ковалевой
Гранатовое сумасшедшее деревце
Не в этих ли белых дворах, где южный ветер пылит
И в каменных арках скулит - скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое так на свету трепещет и рассыпает свой смех плодоносный...
С капризами ветра и лепетом ветра,- скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое искры зари рассыпает над свежей листвой,
Разжигая вселенские краски с ликующей дрожью?
Не на равнинах ли этих, где просыпаются девочек голые стайки
И золотистыми пальцами клевер срывают малиновый,-
Не здесь ли оно, блуждающее в пространстве младенческих снов,-
скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое беззаботно бросает свой свет в их сырые корзины,
Рассыпает журчанье их детских имен,- скажите,- не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое борется с пасмурной бездной мира?
В сердце дня, который от бешеной ревности распускает семь видов крыльев,
Заграждая вечное солнце тысячью толстых призм,
Ослепительных, жгучих призм,- скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Ухватившее гриву, сто раз подстегнутую на диком лету,
И не хнычущее, не унывающее,- скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое криком гранатовым возвещает восход надежды?
О скажите! не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
которое вдаль посылает приветы,
Помахивая платочками листьев из свежего пламени, способное миру родить тысячу два корабля, Волны, способные совершить тысячу две попытки,
Чтобы льнуть к берегам, неведомо пахнущим,- скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое снасти трещать заставляет в прозрачном утреннем воздухе?
Высоко, с голубою гроздью, загорающейся для праздника,
С гроздью, полной опасности, гордости,- скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое светом своим в ненастье пронзает злого, черного духа,
И шафранный воротник молодого дня простирает из края в край,
Воротник, обильно расшитый песнями,- скажите, не здесь ли
Гранатовое сумасшедшее деревце,
Которое так торопливо расстегивает золотые шелка ароматного дня?
В нижней юбке первоапрелья и в цикадах зрелого августа,-
Скажите мне, та, что злится, резвится и сводит с ума,
Стряхивая с угрозы черные брызги гнева,
И запуская за пазуху солнцу всех поющих, пьянящих птиц,-
Скажите мне, та, что перья на вещей груди раздвигает,
На вещей груди сновидений наших глубоких,- не она ли
Гранатовое сумасшедшее деревце?
Пер.Юнны Мориц
Из книги «Юнга»
Чуять наилучшее
II
Я поселился в стране, что выступала из другой, реальной, как сон - из событий моей жизни. Ее я тоже назвал Грецией и начертил на карте, чтобы видеть ее. Она казалась такой маленькой, такой неуловимой.
Шло время, и я устраивал ей испытания: то внезапные землетрясения, то чистокровные старинные бури. Менял местами предметы, чтобы лишить их всякой цены. Штудировал Записи Недреманных и Уединенных чтобы удостоиться умения создавать бурные холмы, церковки, родники. Так что однажды сделал целый сад цитрусовых, благоухавших Гераклитом и Архилохом, но аромат был такой, что я испугался. И принялся потихоньку нанизывать слова, как бриллианты, чтобы увенчать ими страну, которую любил. Пускай и не увидит никто ее красоту. Пускай и подозревают, что она, наверное, не существует.
III
И вот я бродил по моей стране, и ее малость казалась мне столь естественной, что я говорил себе: ну как же так, не может быть, есть же какая-то цель у этого деревянного стола под окном, с помидорами и оливками. Чтобы чувство, рожденное прямоугольником доски, немногим ярко-красным и обильным черным, шагало прямиком в иконопись. А та, воздавая, как должно, простирается в блаженном сиянии над морем, - покуда не станет явным истинное величие малости.
Мне страшно пользоваться аргументами, которыми только весна владеет по праву; и, однако, только так я понимаю исповедуемую мною невинность и только так воображаю ее - хранящей свою тайную добродетель: обращая в мусор все средства, которые могут выдумать люди, чтобы ее сберечь и обновить.
IX
«Вчера я сунул руку в песок и нащупал ее руку. И потом весь день герани во дворах поглядывали на меня со значением. Лодки, вытащенные на берег, стали чем-то знакомым, родным. И вечером, поздно, когда я снимал с нее серьги, чтобы поцеловать так, как мне хотелось, - упираясь спиной в церковную ограду, - море зашумело, и Святые вышли со свечками посветить мне».
Несомненно, для каждого из нас существует особенное, неповторимое чувство, и если ты не ухватил его, не отделил вовремя, чтобы потом жить с ним, так чтобы оно наполняло зримые действия, - плохо твое дело.
XXVIII
Тысячи лет мы в пути. Называем небо «небо» и море «море». Все изменится однажды, и мы тоже изменимся, но наша суть неизменно будет вычерчена по законам той геометрии, которой мы пренебрегали у Платона. И в ней, наклоняясь, как мы порой наклоняемся над водами нашего острова, мы найдем те же бурые холмы, гавани и мысы, те же ветряные мельницы и часовни, домишки, что лепятся один к другому, и виноградники, спящие как младенцы, купола и голубятни.
Не говорю - те же самые. Говорю - те же самые естественные и спонтанные движенья души, что рождают и влекут в заданном направленьи материю; те же импульсы и то же стремленье к глубинному смыслу смиренного Рая, который есть наше истинное «я», наше право, наша свобода, наше второе - и настоящее - духовное солнце.
Перевод Ирины Ковалевой
Из книги «Элегии Порога»
Акиндина, Эльпидофора, Анемподиста
Теперь где ни выйдешь в море на лодке - причалит порожней
Я нацелился на дальнее морское кладбище
С мраморными Девами и цветами. Будет ночь и
август
Время когда у созвездий меняется смена. И легкие
горы
Полные темного воздуха встанут чуть выше линии
горизонта
Там и тут пахнет горелой травой. И печаль неизвестного рода
С высоты
бороздит уснувшее море
Светит во мне то, чего я не знаю. Но оно светит
Ах, красота, хоть ты никогда не предалась мне всецело
Кое-что я сумел у тебя похитить. Говорю: зелень зеницы
ока, что перво-
вступает в страсть, и еще - золото, которое, где ни поставь
будет июль.
Налегайте на весла, вы, привычные к тяготам. Отвезите меня туда
Куда все идут
Невозможно. Я уродился не принадлежать ни к чему
Феодал неба, там требую восстановленья
В правах. Вот и ветер говорит
От маленького чуда цветок а когда вырастет смерть
Ах, красота, ты-то меня предашь яко Иуда
Будет ночь и август. Могучие арфы зазвучат
там и тут и
Со скудной лазурью моей души Порог из черноты
Начнет всплывать. Маленькие богини, предвечно юные
Фригиянки или лидиянки, в серебряных диадемах и с зеленоватыми
крыльями вкруг меня соберутся с песней
Тогда будут оплачены каждого муки
Цвета горькой гальки: столько
За всю твою любовь с шипами боли: столько
За торфяную гору и беззащитного сна твоего ужасную
трещину: дважды по столько
Покуда однажды глубина светящаяся планктоном
Не опрокинется над моей головой. И иное, дотоле
сокровенное
Точно сквозь плоть мою увиденное станет явным
Рыбы эфира, гибкотелые козочки по-над волнами
Колокольный звон Мироточивого
А там далеко-далеко еще будет вращаться земля с черной пустой лодкой
затерявшейся в море.
Перевод Ирины Ковалевой