Ванюша, часть 24
***
Я не видел Ваню неделю. Может быть, и больше, не помню. Не помню ничего из тех дней, как будто они прошли мимо меня, а я как случайный свидетель, гость, смотрел на них издалека. Я убирался дома, рабодал в огороде, читал... Но при этом не делал ничего, и даже строки из моих любимых книг не доходили до моего сознания.
Тогда, после ссоры, я демонстративно ушел, чтобы показать Ване, как он меня разощлил и как он неправ, и тем самым сам закрыл себе путь обратно. Вернуться, зная, что Ваня сделал с Агашиным домом? Я говорил себе, что я возмущаюсь справедливо, что я защищаю Агашу, которая сейчас уже ничего не может сделать, но где-то глубоко душу все равно точил крохотный червячок сомнения. Вернуться, когда Ваня посмел считать, что он знает Агашу лучше меня? Этот вопрос постоянно всплывал в голове, но я его отгонял от себя. Это не я должен возвращаться, говорил я себе, это Ваня должен подойти и извиниться. Извиниться за свое упрямство, глупость, неуважение к Агаше. И как только он извинится, я великодушно его прощу и объясню ему, почему он неправ. А Ваня, кончено, обязательно меня послушается, ведь он разумный парень... он непременно поймет и сделает так как надо...
Но за днем шел день, незаметно прошла неделя, а Ваня так и не приходил. Даже не показывался на улице, а дом, по вечерам сияющий теплым домашним светом, днем казался совершенно пустым. Несколько раз я видел, как во двор, довольный и счастливый, заходил Костя, и его беззубая улыбка вызывала во мне ярость, так что я только все больше убеждался в правильности моего решения.
Помню, это было в начале ноября. Ночью сильно подморизило, и грязь, вот уже целый месяц не дававшая нормально пройти по улице, застыла ухабами, по котрым смогла бы проехать не каждая машина, но идти по ней было одно удовольствие. Тучи наконец разошлись, оставив чистое голубое небо и яркий, но холодный солнечный свет. Я вдруг захотел выйти на улицу и раздавить ботинком хрупкий лед на луже за моим окном. Так нестерпимо, что уже через минут пять наспех оделся, прихватил теплую куртку и, находу надевая ее, выбежал на улицу. Свежесть почти зимнего ясного утра ударила в лицо, заставив меня чихнуть.
Я медленно и бесцельно побрел вниз по улице. Скользя взглядом по крышам домов, мой взгляд остановился на Агашином доме. Ваня сейчас наверняка дома, рисует, посматривает в окно. Я быстро рапрямил как мог спину, поднял голову и устремил взгляд вперед, как будто мне было совем все равно, что там происходит в этом доме, как будто я просто гуляю и не беспокоюсь ни о чем.
Вот я уже поравнялся, старательно не смотря в окна. Вот я уже почти прошел этот дом. Вот... но я не удержался и глянул одним глазом в окна, надеясь увидеть виноватое лицо Вани. Но окна были пусты.
Две картинки в моем сознании наложились одна на другую: вот я смотрю в пустые окна в ожидании Вани, а вот я, только на 40 лет моложе, заглядываю в те же самые окна, только в поисках совсем другого лица, но тоже виноватого - лица Агаши.
Я пораженно остановился на месте. Обе картинки были настолько живыми, что мне казалось, что я одновременно оказался в разных мирах, которые непостижимым образом переплетаются друг с другом. Дежа вю длилось всего несколько мгновений, но мне хватило и их. Я все понял.
Господи, какой же я дурак! Потеряв однажды и навсегда так Агашу, свою единственную жену, которая так ей и не стала, я чуть не потерял и человека, который был мне другом, любимым сыном, которого у меня так никогда и не было! Я обиделся, как маленький ребенок, на горькую правду, высказанную тогда Агашей, а сейчас Ваней. "Тебе никогда не стать учителем", - сказала она тогда. "Она не такая, какой ты ее себе представляешь", - сказал сейчас Ваня. Такие разные, непохожие, сейчас они мне показались единым существом - единственным, кого я когда-либо любил в жизни. Подумать только, и я ждал извинений сначала от Агаши, потом от Вани, не понимая и не пытаясь понять ни ее, ни его! Ведь для Агаши этот дом стал средоточием воспоминаний, связанных с Сашкой, ее мужем, ее сыном и ее внуком. Здесь она была счастлива, здесь на любила и была любима, здесь она каждый выходные и каникулы ждала Ваню. Поэтому она так ревностно оберегала свое семейное гнездо, никому не даыая втургнуться туда, что-то сломать, испортить, украсть. А для Вани всей его жизнью стали картины, его работа, на которую уходили все его силы, о которой были все его мысли. И я упрекал его за то, что он не отказывается от работы во имя Агашиных идеалов! Старый дурак!
Я резко повернулся и зашагал к Ваниному дому. Сердце отчаянно колотилось. Я вспомнил о Косте. А едь Агаша всегда помогала Косте, тогда, когда повесилась его жена, и тогда, когда он обезумел. Агаша всегда делилась с ним молоком, творогом, хлебом... Наверно, во многом только благодаря Агаше Костя жив до сих пор. А я... Ведь я тоже когда-то дружил в Костей, когда он был Константином Георгичем, счастливым человеком, умным, деятельным, и его женой. Он мне даже помогал несколько раз вразумить самых недалеких родителей, почему я заставляю их детей читать ненужные книги. А потом... Потом я как-то очень быстро замыл, что этот обезумевший Костя - это и есть тот самый Константин Георгич, только переживший трагедию в жизни и потерявший самого любимого и близкого человека. Господи, как же мало нужно, чтобы человек перестал видеть в другом отражение самого себя.
Я так быстро, как мог, взобрался по ступеням крыльца, распахнул дверь, ворвался в комнату. Там царил жуткий беспорядок, еще хуже, чем неделю назад. Обрывки бумаги, чертежи, картины, зарисовки - все валалось вперемешку, и было непонятно, что из этого оригинал, а что черновик. Ваня стоял вреди этого бардака и водил кисточкой по холсту.Услышав шум, он повернулся и удивленно посмотрел на меня.
- Петр Палыч? Ты чего? Что с тобой? - испуганно спросил он, заметив, наверно, мою бледность и безумные глаза.
Я облегченно выдохнул.
- Ничего, Вань, все хорошо. Все уже хорошо.
Я порывисто подошел к Ване, крепко обнял и отпустил. Испуг на лице Вани перешел в крайнее изумление. Я искренне расхохотался над выражением его лица и дружески потрепал его по плечу.
- Петр Палыч, что... - снова начал Ваня, но я его прервал.
- Ваня, я хочу извиниться за тот наш разговор, за мое поведение и тогда, и всю эту неделю. Я хочу, чтобы ты знал: Я уверен в том, что ты все делаешь правильно. И я уверен, что Агаша бы одобрила все, что ты делаешь. Я уже никогда не смогу извиниться за себя перед Агашей, но извиняюсь перед тобой. Прости меня.
Лицо Вани от удивления растянулось так, что, казалось, его челюсть сейчас упадет на пол. Я снова рассмеялся.
- Петр Палыч, тебе не за что извиняться, - осторожно сказал Ваня, сомневаясь, наверно, в здоровье моей психики, - я понимаю, как тебе тяжело видеть этот дом в таком состоянии. Понимаю, как не хватает бабушки, но, ты меня извини, не могу делать по-другому.
- Как ни странно, я тебя понимаю и полностью поддерживаю. Ты полностью прав, и, если вдруг я снова начну притворяться старым недовольным пеньком, обязательно напомни этоу нашу ссору.
Ваня посмотрел на меня, понял, что я шучу, и улыбнулся в ответ.
- Обязательно напомню, только вот чувствую, что напоминать придется очень много раз, - в его глазах заплясали озорные блики.
Я громко рассмеялся. На душе вдруг стало так легко, так хорошо, как будто я сбросил с плеч огромный булыжник. Я почувствовал себя таким свободным, таким легким, что казалось, любой порыв ветра, самый слабый, может поднять меня в небо. Солнце, первые серьезные морозы, лед на лужах, грязь - все вдруг стало таким неважным, несерьезным, ненужным. Злость, ярость, ненависть, тоска, которые, незаметно для себя самого, наполняли каждый мой день на протяжении всей этой недели, на протяжении тех нескольких лет, когда я навсегда потерял Агашу, в одно мгновение ушли в небытие, и я простил весь мир и полюбил его. Какое странное чувство, но оно мне нравилось, и я был счастлив!
Я разгреб себе место на диване и плюхнулся на его мягкую подушку.
- А где Костя? Он сегодня придет?
- Да, он сейчас вроде у себя в сарае, ему что-то надо сделать, я не понял, что он мне сказал.
- Вот и хорошо, его я тоже давно не видел. А чем ты сейчас занимаешься?
- Вот, решил написать несколько портретов Кости. У него, сам знаешь, такая внешность... пугающая, настораживающая и доброжелательная одновременно. Думаю, получится неплохо, - Ваня пожал плечами.
Некоторое время он в молчании водил кисточкой по холсту, и вот уже начали вырисовываться знакомые очертания.
- Знаешь, Петр Палыч, - Ваня вдруг повернулся ко мне, - я очень рад, что ты пришел. Мне тебя так не хватало! Спасибо тебе и извини меня за все. Но я правда думаю, что так нужно - чтобы Костя жил в этом доме.
- Я тоже очень рад, Ваня. И не извиняйся, я знаю, что ты прав.
Я устроился поудобнее и начал смотреть, как кисточка Вани открывает передо мной окно в другой мир, где Костя счастлив, бездумен, бессмысленен.
Я не видел Ваню неделю. Может быть, и больше, не помню. Не помню ничего из тех дней, как будто они прошли мимо меня, а я как случайный свидетель, гость, смотрел на них издалека. Я убирался дома, рабодал в огороде, читал... Но при этом не делал ничего, и даже строки из моих любимых книг не доходили до моего сознания.
Тогда, после ссоры, я демонстративно ушел, чтобы показать Ване, как он меня разощлил и как он неправ, и тем самым сам закрыл себе путь обратно. Вернуться, зная, что Ваня сделал с Агашиным домом? Я говорил себе, что я возмущаюсь справедливо, что я защищаю Агашу, которая сейчас уже ничего не может сделать, но где-то глубоко душу все равно точил крохотный червячок сомнения. Вернуться, когда Ваня посмел считать, что он знает Агашу лучше меня? Этот вопрос постоянно всплывал в голове, но я его отгонял от себя. Это не я должен возвращаться, говорил я себе, это Ваня должен подойти и извиниться. Извиниться за свое упрямство, глупость, неуважение к Агаше. И как только он извинится, я великодушно его прощу и объясню ему, почему он неправ. А Ваня, кончено, обязательно меня послушается, ведь он разумный парень... он непременно поймет и сделает так как надо...
Но за днем шел день, незаметно прошла неделя, а Ваня так и не приходил. Даже не показывался на улице, а дом, по вечерам сияющий теплым домашним светом, днем казался совершенно пустым. Несколько раз я видел, как во двор, довольный и счастливый, заходил Костя, и его беззубая улыбка вызывала во мне ярость, так что я только все больше убеждался в правильности моего решения.
Помню, это было в начале ноября. Ночью сильно подморизило, и грязь, вот уже целый месяц не дававшая нормально пройти по улице, застыла ухабами, по котрым смогла бы проехать не каждая машина, но идти по ней было одно удовольствие. Тучи наконец разошлись, оставив чистое голубое небо и яркий, но холодный солнечный свет. Я вдруг захотел выйти на улицу и раздавить ботинком хрупкий лед на луже за моим окном. Так нестерпимо, что уже через минут пять наспех оделся, прихватил теплую куртку и, находу надевая ее, выбежал на улицу. Свежесть почти зимнего ясного утра ударила в лицо, заставив меня чихнуть.
Я медленно и бесцельно побрел вниз по улице. Скользя взглядом по крышам домов, мой взгляд остановился на Агашином доме. Ваня сейчас наверняка дома, рисует, посматривает в окно. Я быстро рапрямил как мог спину, поднял голову и устремил взгляд вперед, как будто мне было совем все равно, что там происходит в этом доме, как будто я просто гуляю и не беспокоюсь ни о чем.
Вот я уже поравнялся, старательно не смотря в окна. Вот я уже почти прошел этот дом. Вот... но я не удержался и глянул одним глазом в окна, надеясь увидеть виноватое лицо Вани. Но окна были пусты.
Две картинки в моем сознании наложились одна на другую: вот я смотрю в пустые окна в ожидании Вани, а вот я, только на 40 лет моложе, заглядываю в те же самые окна, только в поисках совсем другого лица, но тоже виноватого - лица Агаши.
Я пораженно остановился на месте. Обе картинки были настолько живыми, что мне казалось, что я одновременно оказался в разных мирах, которые непостижимым образом переплетаются друг с другом. Дежа вю длилось всего несколько мгновений, но мне хватило и их. Я все понял.
Господи, какой же я дурак! Потеряв однажды и навсегда так Агашу, свою единственную жену, которая так ей и не стала, я чуть не потерял и человека, который был мне другом, любимым сыном, которого у меня так никогда и не было! Я обиделся, как маленький ребенок, на горькую правду, высказанную тогда Агашей, а сейчас Ваней. "Тебе никогда не стать учителем", - сказала она тогда. "Она не такая, какой ты ее себе представляешь", - сказал сейчас Ваня. Такие разные, непохожие, сейчас они мне показались единым существом - единственным, кого я когда-либо любил в жизни. Подумать только, и я ждал извинений сначала от Агаши, потом от Вани, не понимая и не пытаясь понять ни ее, ни его! Ведь для Агаши этот дом стал средоточием воспоминаний, связанных с Сашкой, ее мужем, ее сыном и ее внуком. Здесь она была счастлива, здесь на любила и была любима, здесь она каждый выходные и каникулы ждала Ваню. Поэтому она так ревностно оберегала свое семейное гнездо, никому не даыая втургнуться туда, что-то сломать, испортить, украсть. А для Вани всей его жизнью стали картины, его работа, на которую уходили все его силы, о которой были все его мысли. И я упрекал его за то, что он не отказывается от работы во имя Агашиных идеалов! Старый дурак!
Я резко повернулся и зашагал к Ваниному дому. Сердце отчаянно колотилось. Я вспомнил о Косте. А едь Агаша всегда помогала Косте, тогда, когда повесилась его жена, и тогда, когда он обезумел. Агаша всегда делилась с ним молоком, творогом, хлебом... Наверно, во многом только благодаря Агаше Костя жив до сих пор. А я... Ведь я тоже когда-то дружил в Костей, когда он был Константином Георгичем, счастливым человеком, умным, деятельным, и его женой. Он мне даже помогал несколько раз вразумить самых недалеких родителей, почему я заставляю их детей читать ненужные книги. А потом... Потом я как-то очень быстро замыл, что этот обезумевший Костя - это и есть тот самый Константин Георгич, только переживший трагедию в жизни и потерявший самого любимого и близкого человека. Господи, как же мало нужно, чтобы человек перестал видеть в другом отражение самого себя.
Я так быстро, как мог, взобрался по ступеням крыльца, распахнул дверь, ворвался в комнату. Там царил жуткий беспорядок, еще хуже, чем неделю назад. Обрывки бумаги, чертежи, картины, зарисовки - все валалось вперемешку, и было непонятно, что из этого оригинал, а что черновик. Ваня стоял вреди этого бардака и водил кисточкой по холсту.Услышав шум, он повернулся и удивленно посмотрел на меня.
- Петр Палыч? Ты чего? Что с тобой? - испуганно спросил он, заметив, наверно, мою бледность и безумные глаза.
Я облегченно выдохнул.
- Ничего, Вань, все хорошо. Все уже хорошо.
Я порывисто подошел к Ване, крепко обнял и отпустил. Испуг на лице Вани перешел в крайнее изумление. Я искренне расхохотался над выражением его лица и дружески потрепал его по плечу.
- Петр Палыч, что... - снова начал Ваня, но я его прервал.
- Ваня, я хочу извиниться за тот наш разговор, за мое поведение и тогда, и всю эту неделю. Я хочу, чтобы ты знал: Я уверен в том, что ты все делаешь правильно. И я уверен, что Агаша бы одобрила все, что ты делаешь. Я уже никогда не смогу извиниться за себя перед Агашей, но извиняюсь перед тобой. Прости меня.
Лицо Вани от удивления растянулось так, что, казалось, его челюсть сейчас упадет на пол. Я снова рассмеялся.
- Петр Палыч, тебе не за что извиняться, - осторожно сказал Ваня, сомневаясь, наверно, в здоровье моей психики, - я понимаю, как тебе тяжело видеть этот дом в таком состоянии. Понимаю, как не хватает бабушки, но, ты меня извини, не могу делать по-другому.
- Как ни странно, я тебя понимаю и полностью поддерживаю. Ты полностью прав, и, если вдруг я снова начну притворяться старым недовольным пеньком, обязательно напомни этоу нашу ссору.
Ваня посмотрел на меня, понял, что я шучу, и улыбнулся в ответ.
- Обязательно напомню, только вот чувствую, что напоминать придется очень много раз, - в его глазах заплясали озорные блики.
Я громко рассмеялся. На душе вдруг стало так легко, так хорошо, как будто я сбросил с плеч огромный булыжник. Я почувствовал себя таким свободным, таким легким, что казалось, любой порыв ветра, самый слабый, может поднять меня в небо. Солнце, первые серьезные морозы, лед на лужах, грязь - все вдруг стало таким неважным, несерьезным, ненужным. Злость, ярость, ненависть, тоска, которые, незаметно для себя самого, наполняли каждый мой день на протяжении всей этой недели, на протяжении тех нескольких лет, когда я навсегда потерял Агашу, в одно мгновение ушли в небытие, и я простил весь мир и полюбил его. Какое странное чувство, но оно мне нравилось, и я был счастлив!
Я разгреб себе место на диване и плюхнулся на его мягкую подушку.
- А где Костя? Он сегодня придет?
- Да, он сейчас вроде у себя в сарае, ему что-то надо сделать, я не понял, что он мне сказал.
- Вот и хорошо, его я тоже давно не видел. А чем ты сейчас занимаешься?
- Вот, решил написать несколько портретов Кости. У него, сам знаешь, такая внешность... пугающая, настораживающая и доброжелательная одновременно. Думаю, получится неплохо, - Ваня пожал плечами.
Некоторое время он в молчании водил кисточкой по холсту, и вот уже начали вырисовываться знакомые очертания.
- Знаешь, Петр Палыч, - Ваня вдруг повернулся ко мне, - я очень рад, что ты пришел. Мне тебя так не хватало! Спасибо тебе и извини меня за все. Но я правда думаю, что так нужно - чтобы Костя жил в этом доме.
- Я тоже очень рад, Ваня. И не извиняйся, я знаю, что ты прав.
Я устроился поудобнее и начал смотреть, как кисточка Вани открывает передо мной окно в другой мир, где Костя счастлив, бездумен, бессмысленен.