Осе.
В тот год, когда умер муж, осень выдалась ранняя, долгая. То дождь, то снег, то ветер. Крыша в углу протекла, а впереди зима, такая длинная, что аж тошно.
Пер носился целыми днями, возвращался мокрый насквозь, куда он бегал и где пропадал, не знаю, мне и дела не было. А я его не ругала ни за рваную одежду, ни за синяки и шишки. Просто клала примочки, отмывала, штопала. Ему уже 11, взрослый, скоро мамка не нужна будет…иногда только садилась рядом, смотрела, как он спит.
Еще, я тогда все время считала: сколько муки, зерна, сена, дров. Как протянуть до весны? Йун-то всякую шваль в дом таскал! пиры закатывал! В карете разъезжал! Убить его мало!
Просыпалась ночью и считала, думала, прикидывала. Потом вдруг вспоминала, чего лежу? время теряю, пойду-ка пряжу разложу. Все так было. Вроде вспомню, что поделать, начну, а потом как отрезало. Куда шла, чего искала? Зачинила, допустим, рубаху и не помню куда дела, потом смотрю, лежит и опять с дырой.
Вот, как-то встала тесто замесить, то ли ночь, то ли утро, не поймешь. Колошматила его со всей силы, думала про пристава. Крысиная рожа! Явился с описью. Мельник плату вперед запросил, кузнец, все тут как тут, вороны!
Потом застыла по локти в квашне. Вспомнила вдруг пастора, как он поучал меня, мол, грех отчаяния, дите глаза требует. А там и Тильда в сторонке, будто случайно замешкалась. Сама уши развесила, охота, поди послушать, как соседку распекают.
«Да вам ли, святой отец, меня упрекать в мягкосердечии и баловстве?! Кто ему полный карман леденцов насыпал?»
Вот, говорю с пастором, а его тут и нет, только тесто. С ума схожу, думаю.
Соскребла тесто с рук, села. Слышу Рыжий мяучит, пришел. Он у меня боец: морда в шрамах, ухо рваное. Ну, повернулась к нему, а он мне мышь притащил, полудохлую. Положил на лавку и лапой придерживает: на, мол, хозяйка не грусти, угощайся.
Почесала его за ухом, ничего, думаю, как-нибудь сдюжим...
Пер носился целыми днями, возвращался мокрый насквозь, куда он бегал и где пропадал, не знаю, мне и дела не было. А я его не ругала ни за рваную одежду, ни за синяки и шишки. Просто клала примочки, отмывала, штопала. Ему уже 11, взрослый, скоро мамка не нужна будет…иногда только садилась рядом, смотрела, как он спит.
Еще, я тогда все время считала: сколько муки, зерна, сена, дров. Как протянуть до весны? Йун-то всякую шваль в дом таскал! пиры закатывал! В карете разъезжал! Убить его мало!
Просыпалась ночью и считала, думала, прикидывала. Потом вдруг вспоминала, чего лежу? время теряю, пойду-ка пряжу разложу. Все так было. Вроде вспомню, что поделать, начну, а потом как отрезало. Куда шла, чего искала? Зачинила, допустим, рубаху и не помню куда дела, потом смотрю, лежит и опять с дырой.
Вот, как-то встала тесто замесить, то ли ночь, то ли утро, не поймешь. Колошматила его со всей силы, думала про пристава. Крысиная рожа! Явился с описью. Мельник плату вперед запросил, кузнец, все тут как тут, вороны!
Потом застыла по локти в квашне. Вспомнила вдруг пастора, как он поучал меня, мол, грех отчаяния, дите глаза требует. А там и Тильда в сторонке, будто случайно замешкалась. Сама уши развесила, охота, поди послушать, как соседку распекают.
«Да вам ли, святой отец, меня упрекать в мягкосердечии и баловстве?! Кто ему полный карман леденцов насыпал?»
Вот, говорю с пастором, а его тут и нет, только тесто. С ума схожу, думаю.
Соскребла тесто с рук, села. Слышу Рыжий мяучит, пришел. Он у меня боец: морда в шрамах, ухо рваное. Ну, повернулась к нему, а он мне мышь притащил, полудохлую. Положил на лавку и лапой придерживает: на, мол, хозяйка не грусти, угощайся.
Почесала его за ухом, ничего, думаю, как-нибудь сдюжим...