Прощание
НИКОЛАЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ
АРТАБАЛЕВСКИЙ
...Так культивируемая ненависть к природному Государю рассеялась как туман, при первых же лучах солнца русской натуры, так естественно, просто и отчетливо выразившейся в этой присущей ей любви и преданности к своему Царю. Ничто не может искоренить ее из души русского человека.
Когда передохнувшая рота снова выравняла свои ряды, чтобы идти на посадку, мое прощание со стрелками было настолько искренно и сердечно, что пропасть, так рьяно вырываемая между солдатами и офицером, не существовала, будучи засыпана и сравнена единством русской души. И когда я услышал от многих: «будьте покойны, дай Бог вам благополучия», - то это было сказано искренно, от всего сердца.
Рота ушла. Время проходило, а на станции все так же было безлюдно, тихо.
\Я\ нашел в дежурной комнате Дворца полковника Кушелева. Он был вызван штабс-капитаном Козьминым по поводу караула. Козьмин, находившийся тут же, встретил меня грубо и резко спросил:
- Вы чего здесь? Караул не от вас. Вам нечего здесь делать.
- Я приехал узнать о причине задержки отъезда.
- Это не ваше дело. Поедут, когда прикажут.
Я вспылил и резко ответил, что его довольно странная хамская манера говорить с командиром части для меня неприемлема и что ему следовало бы поучиться элементарной воспитанности, прежде чем браться за какую-либо должность и особенно за такую высокую, как должность помощника командующего войсками. Козьмин вспыхнул, глаза его загорелись бешенной злобой и я не знаю, чем бы кончилось это столкновение, если бы не вмешался полковник Кушелев, попрося меня подождать его на подъезде, дабы вместе ехать на вокзал. По дороге Кушелев мне передал, что Козьмин решил меня арестовать за дерзость. Но не это было важно, а то, что князь Долгоруков передал ему желание Их Величеств попрощаться с нами, что из-за присутствия Козьмина не было возможно осуществить.
...На станции зашевелились. Прошел через полотно дороги начальник станции - с фонарем в руках, двинулись Кушелев и я, идя на перрон, и вышел туда же жандарм в своей полной форме.
Через некоторое время обер-гофмаршал граф Бенкендорф передал \капитану караула Матвееву\, что Государыня просит его к Себе во внутренний покой попрощаться. Когда он направился за графом Бенкендорфом, то находившийся здесь Цесаревич и Царевна Ольга, по собственной инициативе стали на двух концах коридора на стороже, так как вход караульным чинам в личные покои Их Величеств был строго воспрещен.
Встретив капитана Матвеева в Своем будуаре, Государыня обратилась к нему со словами: «Я просила вас к Себе, чтобы попрощаться с вами и поблагодарить за ваше всегда внимательное к Нам отношение». - Далее с глазами полными слез Она добавила: «Мы отрываемся от Нашего родного дома и едем в полную неизвестность». - С этими словами Государыня нервно взяла образок и благословила его.
Вскоре после этого в одной из проходных комнат он встретил Царевну Марию и поцеловал поданную Ею руку. Проходивший в это время, в сопровождении полковника Кобылинского и караульного начальника, штабс-капитан Козьмин увидел это, вызвал капитана Матвеева на ротонду Дворца и там налетел на него в высшей степени грубой и резкой форме, обвиняя его в нарушении приказа - не целовать рук и не разговаривать с членами Царской Семьи. Пригрозив капитану преданием суду, он приказал ему не отходить ни на шаг от него.
Через некоторое время князь Долгоруков дал знать капитану Матвееву, что Государь со Своей Семьей хочет с ним проститься. Чтобы отвлечь внимание находившегося тут же Козьмина, капитан Матвеев сошел с ротонды в парк, обошел вокруг Дворца и вошел в него через главный подъезд.
Государь, Царевич, Царевны и некоторые лица Свиты ждали в библиотеке. Поблагодарив за службу, Государь передал ему Свою фотографическую карточку с надписью: «Николай, 1917», со словами: «Я думаю, что вы не откажетесь принять на память Мою фотографию. Карточка эта случайная, которая оказалась у Меня под рукой. Я нарочно не написал числа, чтобы вам, в случае чего, не было лишних неприятностей». Затем Государь обнял его и поцеловал. Едва капитан Матвеев успел проститься с Его Величеством и Его Семьей, как появился караульный начальник, передавший ему, что штабс-капитан Козьмин послал его разыскать капитана Матвеева. Услышав это, Государь проговорил, обращаясь к капитану Матвееву: «Спрячьте скорей фотографию, чтобы вам не было новых неприятностей».
...
Началось безконечное томительное ожидание. Вещи сложены, автомобили поданы к подъезду в парке. Отъезд ожидался с минуты на минуту, но проходили часы.
Всю ночь Царская Семья провела без отдыха в изматывающем ожидании. Подали чай. Пили его стоя тут же в гостиной. Нудно маячил все время Козьмин, прислушиваясь к отрывистым, очень редким фразам, произносившимся вполголоса и не значущим. Около четырех часов утра вновь появился на минуту Керенский, неизвестно для чего и зачем.
И как странно - в эти минуты никто из служителей Церкви не пришел благословить крестом Того, кто был ее мvропомазанным Главою. И никто из них не пошел разделить тяжелые последние дни земной жизни Царя и Его Семьи, так глубоко и полно хранившими в Своих душах нашу Православную веру.
Только после пяти часов утра Царская семья стала садиться в автомобили. Полковник Кобылинский и капитан Матвеев поднесли Государыне букеты роз. Последний привет от Ее родного угла. Спокойно и выдержанно сел в автомобиль Государь. С краской волнения в лице села Государыня. Окруженные конным конвоем автомобили тронулись на станцию «Александровскую».
...
Керенский -- мрачный, сгорбившийся, он исподлобья оглядел состав и толпу. Видимо о чем-то думал, что-то соображал, что-то силился решить в течение нескольких минут. Потом, отдав распоряжение командиру броневика рассеять толпу, быстро сел в автомобиль и еще быстрее понесся в Петроград. Броневик снова медленно прополз вдоль толпы и, встав сбоку ее, спустил свой красный флаг.
Подошли две легкие машины. Из одной из них вышли лица, не пожелавшие оставить Их Величества в скорбные дни Их жизни, и быстро прошли в предназначенный им вагон.
Из другого вышли Царевны, вынесли на руках Цесаревича. Затем вышел Сам Государь и помог выйти Государыне. Вся Царская Семья медленно перешла пути и двинулась по шпалам к своему вагону, спальному Восточно-Китайской железной дороги. Поддерживаемая Государем, Императрица, видимо, делала большие усилия, ступая по шпалам. Государь смотрел Ей под ноги и вел, поддерживая под локоть Свою Августейшую верную Спутницу жизни.
А на другой стороне путей стояла молчаливая, неподвижная толпа и броневик. Тогда Царская Семья начала Свой страдный путь и толпа русских людей, Их подданных, свидетельствовала его своим священным молчанием и тишиной. Мiр удивлен, что русский народ ныне покорно молчит при самовластии кучки одиозного правительства. Он никогда не поймет, что русский народ всегда в молчаливой покорности перед волей Бога переживает двенадцатый час своего бытия.
Увидя полковника Кушелева и меня, Их Величества кивнули нам головами. Государыня с трудом поднялась по ступенькам вагона. Государь помогал Ей. Сам Он поднялся спокойно и бодро. Через некоторое время в одном из окон вагона показался Государь. Слева от Него выглядывала Государыня, справа стоял Цесаревич, а сзади Него Царевна Татьяна. В соседнем окне показались Царевны Ольга, Мария и Анастасия. Они смотрели в нашу сторону.
Увидев благословляющую руку Государыни, Кушелев и я сняли фуражки, склонили головы, а потом, точно сговорившись, направились к вагону. Не знаю, как Кушелев, но я шел, совершенно не думая о последствиях этого шага, делаемого в присутствии Козьмина. Сила, ведшая меня к моему Государю, была неизмеримо сильнее всяких посторонних влияний.
На площадку вагона первым поднялся Кушелев. Поднявшись за ним, я увидел входящего из прохода вагона Царя. Кушелев бросился перед Ним на колени, но Государь не дал ему сделать этого и, обняв его, поцеловал, что-то сказав. Я не помню, что именно. Вернее, не расслышал от волнения, так как Государь, осторожно отклонив Кушелева, протягивал мне руку. Он видимо торопился. Я до сих пор помню теплоту Его руки, ее пожатие, когда я припал к ней губами, целуя. Бледное лицо Государя и Его незабвенный взор навсегда останутся в моей памяти. Я не в силах передать словами Его взор, но поведаю, что этот взор Государя проникал в самую тайную глубину души с лаской, бодростью и вместе с этим озарял душу Царской Милостью. Государь привлек меня к Себе, обнял и поцеловал. В необъяснимом порыве, я припал лицом к Его плечу. Государь позволил мне побыть так несколько мгновений, а потом осторожно отнял мою голову от Своего плеча и сказал нам:
- Идите, иначе может быть для вас обоих большая неприятность. Спасибо вам за службу, за преданность... за все... за любовь к Нам... от Меня, Императрицы и Моих Детей... Служите России так же, как служили Мне... Верная служба Родине ценнее в дни ее падения, чем в дни ее величия... Храни вас Бог. Идите скорей...
Еще раз Государь одарил нас Своим незабываемым взглядом и скрылся в вагоне.
С трудом сдерживая свое волнение, мы сошли с площадки вагона и прошли через пути на свое прежнее место против вагона Царской Семьи. Молчаливая, серая толпа смотрела на нас и точно чего-то ждала.
В окне снова показались Государь и Цесаревич. Государыня выглянула в окно и улыбалась нам. Государь приложил руку к козырьку Своей фуражки. Цесаревич кивал головой. Также кивали головой Царевны, собравшиеся в соседнем окне. Мы отдали честь, потом сняли фуражки и склонили головы. Когда мы их подняли, то все окна вагона оказались наглухо задернутыми шторами.
Вдоль вагона медленно прошел Козьмин, подошел к нам и, ничего не сказав, встал около нас, точно настороже. Через несколько минут молчания он сказал, что состав отойдет с вокзала.
Поезд медленно тронулся. Серая людская толпа вдруг всколыхнулась и замахала руками, платками и шапками. Замахала молча, без одного возгласа, без одного всхлипывания. Видел ли Государь и Его Августейшая Семья этот молчаливый жест народа, преданного, как и Они, на Голгофское мучение иудами России? Жест полный мистической священной тишины, безусловной любви, последнее «прости». Жест единения в предстоящих муках.
Закоренелый революционер и такой же противник Монарха, Козьмин недоумевающим взором смотрел на происходившее, потом внезапно побледнел, съежился и торопливо уехал.
В ожидании назначенного для отхода времени стоял на станции «Александровская», с завешенными везде окнами, этот таинственный безмолвный поезд. По третьему звонку отошел он от пустынного перрона и унес в далекую Сибирь мистическую Божественную тайну Царского служения и судьбы России.
г. Гренобль, Франция.
1936 г.
«Православная жизнь». Джорданвилль. 1963. № 2. С. 6-14.
https://sergey-v-fomin.livejournal.com/762178.html?view=comments#comments
АРТАБАЛЕВСКИЙ
...Так культивируемая ненависть к природному Государю рассеялась как туман, при первых же лучах солнца русской натуры, так естественно, просто и отчетливо выразившейся в этой присущей ей любви и преданности к своему Царю. Ничто не может искоренить ее из души русского человека.
Когда передохнувшая рота снова выравняла свои ряды, чтобы идти на посадку, мое прощание со стрелками было настолько искренно и сердечно, что пропасть, так рьяно вырываемая между солдатами и офицером, не существовала, будучи засыпана и сравнена единством русской души. И когда я услышал от многих: «будьте покойны, дай Бог вам благополучия», - то это было сказано искренно, от всего сердца.
Рота ушла. Время проходило, а на станции все так же было безлюдно, тихо.
\Я\ нашел в дежурной комнате Дворца полковника Кушелева. Он был вызван штабс-капитаном Козьминым по поводу караула. Козьмин, находившийся тут же, встретил меня грубо и резко спросил:
- Вы чего здесь? Караул не от вас. Вам нечего здесь делать.
- Я приехал узнать о причине задержки отъезда.
- Это не ваше дело. Поедут, когда прикажут.
Я вспылил и резко ответил, что его довольно странная хамская манера говорить с командиром части для меня неприемлема и что ему следовало бы поучиться элементарной воспитанности, прежде чем браться за какую-либо должность и особенно за такую высокую, как должность помощника командующего войсками. Козьмин вспыхнул, глаза его загорелись бешенной злобой и я не знаю, чем бы кончилось это столкновение, если бы не вмешался полковник Кушелев, попрося меня подождать его на подъезде, дабы вместе ехать на вокзал. По дороге Кушелев мне передал, что Козьмин решил меня арестовать за дерзость. Но не это было важно, а то, что князь Долгоруков передал ему желание Их Величеств попрощаться с нами, что из-за присутствия Козьмина не было возможно осуществить.
...На станции зашевелились. Прошел через полотно дороги начальник станции - с фонарем в руках, двинулись Кушелев и я, идя на перрон, и вышел туда же жандарм в своей полной форме.
Через некоторое время обер-гофмаршал граф Бенкендорф передал \капитану караула Матвееву\, что Государыня просит его к Себе во внутренний покой попрощаться. Когда он направился за графом Бенкендорфом, то находившийся здесь Цесаревич и Царевна Ольга, по собственной инициативе стали на двух концах коридора на стороже, так как вход караульным чинам в личные покои Их Величеств был строго воспрещен.
Встретив капитана Матвеева в Своем будуаре, Государыня обратилась к нему со словами: «Я просила вас к Себе, чтобы попрощаться с вами и поблагодарить за ваше всегда внимательное к Нам отношение». - Далее с глазами полными слез Она добавила: «Мы отрываемся от Нашего родного дома и едем в полную неизвестность». - С этими словами Государыня нервно взяла образок и благословила его.
Вскоре после этого в одной из проходных комнат он встретил Царевну Марию и поцеловал поданную Ею руку. Проходивший в это время, в сопровождении полковника Кобылинского и караульного начальника, штабс-капитан Козьмин увидел это, вызвал капитана Матвеева на ротонду Дворца и там налетел на него в высшей степени грубой и резкой форме, обвиняя его в нарушении приказа - не целовать рук и не разговаривать с членами Царской Семьи. Пригрозив капитану преданием суду, он приказал ему не отходить ни на шаг от него.
Через некоторое время князь Долгоруков дал знать капитану Матвееву, что Государь со Своей Семьей хочет с ним проститься. Чтобы отвлечь внимание находившегося тут же Козьмина, капитан Матвеев сошел с ротонды в парк, обошел вокруг Дворца и вошел в него через главный подъезд.
Государь, Царевич, Царевны и некоторые лица Свиты ждали в библиотеке. Поблагодарив за службу, Государь передал ему Свою фотографическую карточку с надписью: «Николай, 1917», со словами: «Я думаю, что вы не откажетесь принять на память Мою фотографию. Карточка эта случайная, которая оказалась у Меня под рукой. Я нарочно не написал числа, чтобы вам, в случае чего, не было лишних неприятностей». Затем Государь обнял его и поцеловал. Едва капитан Матвеев успел проститься с Его Величеством и Его Семьей, как появился караульный начальник, передавший ему, что штабс-капитан Козьмин послал его разыскать капитана Матвеева. Услышав это, Государь проговорил, обращаясь к капитану Матвееву: «Спрячьте скорей фотографию, чтобы вам не было новых неприятностей».
...
Началось безконечное томительное ожидание. Вещи сложены, автомобили поданы к подъезду в парке. Отъезд ожидался с минуты на минуту, но проходили часы.
Всю ночь Царская Семья провела без отдыха в изматывающем ожидании. Подали чай. Пили его стоя тут же в гостиной. Нудно маячил все время Козьмин, прислушиваясь к отрывистым, очень редким фразам, произносившимся вполголоса и не значущим. Около четырех часов утра вновь появился на минуту Керенский, неизвестно для чего и зачем.
И как странно - в эти минуты никто из служителей Церкви не пришел благословить крестом Того, кто был ее мvропомазанным Главою. И никто из них не пошел разделить тяжелые последние дни земной жизни Царя и Его Семьи, так глубоко и полно хранившими в Своих душах нашу Православную веру.
Только после пяти часов утра Царская семья стала садиться в автомобили. Полковник Кобылинский и капитан Матвеев поднесли Государыне букеты роз. Последний привет от Ее родного угла. Спокойно и выдержанно сел в автомобиль Государь. С краской волнения в лице села Государыня. Окруженные конным конвоем автомобили тронулись на станцию «Александровскую».
...
Керенский -- мрачный, сгорбившийся, он исподлобья оглядел состав и толпу. Видимо о чем-то думал, что-то соображал, что-то силился решить в течение нескольких минут. Потом, отдав распоряжение командиру броневика рассеять толпу, быстро сел в автомобиль и еще быстрее понесся в Петроград. Броневик снова медленно прополз вдоль толпы и, встав сбоку ее, спустил свой красный флаг.
Подошли две легкие машины. Из одной из них вышли лица, не пожелавшие оставить Их Величества в скорбные дни Их жизни, и быстро прошли в предназначенный им вагон.
Из другого вышли Царевны, вынесли на руках Цесаревича. Затем вышел Сам Государь и помог выйти Государыне. Вся Царская Семья медленно перешла пути и двинулась по шпалам к своему вагону, спальному Восточно-Китайской железной дороги. Поддерживаемая Государем, Императрица, видимо, делала большие усилия, ступая по шпалам. Государь смотрел Ей под ноги и вел, поддерживая под локоть Свою Августейшую верную Спутницу жизни.
А на другой стороне путей стояла молчаливая, неподвижная толпа и броневик. Тогда Царская Семья начала Свой страдный путь и толпа русских людей, Их подданных, свидетельствовала его своим священным молчанием и тишиной. Мiр удивлен, что русский народ ныне покорно молчит при самовластии кучки одиозного правительства. Он никогда не поймет, что русский народ всегда в молчаливой покорности перед волей Бога переживает двенадцатый час своего бытия.
Увидя полковника Кушелева и меня, Их Величества кивнули нам головами. Государыня с трудом поднялась по ступенькам вагона. Государь помогал Ей. Сам Он поднялся спокойно и бодро. Через некоторое время в одном из окон вагона показался Государь. Слева от Него выглядывала Государыня, справа стоял Цесаревич, а сзади Него Царевна Татьяна. В соседнем окне показались Царевны Ольга, Мария и Анастасия. Они смотрели в нашу сторону.
Увидев благословляющую руку Государыни, Кушелев и я сняли фуражки, склонили головы, а потом, точно сговорившись, направились к вагону. Не знаю, как Кушелев, но я шел, совершенно не думая о последствиях этого шага, делаемого в присутствии Козьмина. Сила, ведшая меня к моему Государю, была неизмеримо сильнее всяких посторонних влияний.
На площадку вагона первым поднялся Кушелев. Поднявшись за ним, я увидел входящего из прохода вагона Царя. Кушелев бросился перед Ним на колени, но Государь не дал ему сделать этого и, обняв его, поцеловал, что-то сказав. Я не помню, что именно. Вернее, не расслышал от волнения, так как Государь, осторожно отклонив Кушелева, протягивал мне руку. Он видимо торопился. Я до сих пор помню теплоту Его руки, ее пожатие, когда я припал к ней губами, целуя. Бледное лицо Государя и Его незабвенный взор навсегда останутся в моей памяти. Я не в силах передать словами Его взор, но поведаю, что этот взор Государя проникал в самую тайную глубину души с лаской, бодростью и вместе с этим озарял душу Царской Милостью. Государь привлек меня к Себе, обнял и поцеловал. В необъяснимом порыве, я припал лицом к Его плечу. Государь позволил мне побыть так несколько мгновений, а потом осторожно отнял мою голову от Своего плеча и сказал нам:
- Идите, иначе может быть для вас обоих большая неприятность. Спасибо вам за службу, за преданность... за все... за любовь к Нам... от Меня, Императрицы и Моих Детей... Служите России так же, как служили Мне... Верная служба Родине ценнее в дни ее падения, чем в дни ее величия... Храни вас Бог. Идите скорей...
Еще раз Государь одарил нас Своим незабываемым взглядом и скрылся в вагоне.
С трудом сдерживая свое волнение, мы сошли с площадки вагона и прошли через пути на свое прежнее место против вагона Царской Семьи. Молчаливая, серая толпа смотрела на нас и точно чего-то ждала.
В окне снова показались Государь и Цесаревич. Государыня выглянула в окно и улыбалась нам. Государь приложил руку к козырьку Своей фуражки. Цесаревич кивал головой. Также кивали головой Царевны, собравшиеся в соседнем окне. Мы отдали честь, потом сняли фуражки и склонили головы. Когда мы их подняли, то все окна вагона оказались наглухо задернутыми шторами.
Вдоль вагона медленно прошел Козьмин, подошел к нам и, ничего не сказав, встал около нас, точно настороже. Через несколько минут молчания он сказал, что состав отойдет с вокзала.
Поезд медленно тронулся. Серая людская толпа вдруг всколыхнулась и замахала руками, платками и шапками. Замахала молча, без одного возгласа, без одного всхлипывания. Видел ли Государь и Его Августейшая Семья этот молчаливый жест народа, преданного, как и Они, на Голгофское мучение иудами России? Жест полный мистической священной тишины, безусловной любви, последнее «прости». Жест единения в предстоящих муках.
Закоренелый революционер и такой же противник Монарха, Козьмин недоумевающим взором смотрел на происходившее, потом внезапно побледнел, съежился и торопливо уехал.
В ожидании назначенного для отхода времени стоял на станции «Александровская», с завешенными везде окнами, этот таинственный безмолвный поезд. По третьему звонку отошел он от пустынного перрона и унес в далекую Сибирь мистическую Божественную тайну Царского служения и судьбы России.
г. Гренобль, Франция.
1936 г.
«Православная жизнь». Джорданвилль. 1963. № 2. С. 6-14.
https://sergey-v-fomin.livejournal.com/762178.html?view=comments#comments