Из рассказа Николая Брауна
- политзаключенного брежневского СССР.
Вот тетрадочка - обыкновенная школьная, в клеточку. В мордовском лагере в 1972 году, когда мне на «строгом спецу» оставалось быть еще восемь лет, я решил зафиксировать то, что помнил о наших встречах с Ахматовой…
- Извините, но вы начали свой рассказ с того, как получили шесть суток ШИЗО за то, что продиктовали соузнику «Реквием», и вдруг беретесь за написание воспоминаний об опальном поэте!..
- Бумаги мои, конечно, просматривались регулярно. Мы же, узники спецстрогих лагерей, считались особо опасными государственными преступниками. Но при всей строгости режима удавалось кое-что писать, прятать. (Узники - народ изобретательный!) Что-то, конечно, обнаруживалось, изымалось, уничтожалось, но что-то и сохранилось. Чудом. Записи об Ахматовой я дублировал, их мне удалось переправить на волю. Естественно, какие бы то ни было фамилии мною не упоминались. А с другой-то стороны: чего особо секретного в воспоминаниях об Ахматовой? Это же не «Реквием»…
......
- В лагерь вы угодили уже после смерти Ахматовой…
- Да, мой политический процесс был тремя годами позже. Но, разумеется, все десять лет я постоянно вспоминал об Анне Андреевне. А в пермском лагере даже получил шесть суток ШИЗО (штрафного изолятора) за то, что одному из моих уважаемых соузников - Сергею Михайловичу Пономареву - продиктовал «Реквием». Во время очередного лагерного шмона у него изъяли тетрадь с записью ахматовской поэмы. Вызывают меня: «Вы диктовали Пономареву запрещенный «Реквием»?» - «Да». - «У вас он записан?» - «Нет. Я его помню наизусть». - «Понятно, почему при обыске у вас текст не обнаружен». Пономарев получил восемь суток ШИЗО, а я - шесть. У Сергея Михайловича, естественно, возник вопрос: почему ему дали на двое суток больше. Начальник лагеря вполне корректно объяснил: за то, что он хранил текст «с целью распространения», а вещественных доказательств вины Брауна нет. Кстати, со слов самой Анны Андреевны я знаю, что некоторые ее друзья (число их невелико) и на воле тоже старались не иметь у себя «Реквиема», чтобы в случае обыска он не явился вещдоком при формулировке «хранение в целях распространения антисоветской литературы».
И они заучивали его наизусть.
- Когда вы первый раз прочли «Реквием»?
- Впервые я увидел текст в машинописном варианте. Но кроме самиздатовского я хотел иметь «Реквием», изданный отдельной книгой в Мюнхене в 1963 году.
Несколько месяцев спустя мне его передали. Нелегально. Я обернул книжицу в специально изготовленную мной непрозрачную обложку из плотной белой бумаги и отправился к Анне Андреевне, в ее квартиру, которая находилась в соседнем парадном. Ахматова была невероятно удивлена: «Как вам удалось достать?!»
Она пролистала «Реквием» и сказала, что в отличие от распечаток все правильно.
Кроме одного слова во вступлении:
«Это было, когда улыбался // Только мертвый, спокойствию рад. // И ненужным привеском качался // Возле тюрем своих Ленинград». «Должно быть «болтался». Давайте я поправлю». Я возразил: «Знаете, Анна Андреевна, это ошибка не грубая; «качался» тоже достаточно образно».
Она не стала спорить.
...
Я помню, как взял в руки «Anno Domini» еще в отроческом возрасте, и первое же стихотворение на меня произвело сильнейшее впечатление. «Все расхищено, предано, продано, // Черной смерти мелькало крыло, // Все голодной тоскою изглодано, // Отчего же нам стало светло?»
И еще сразу запомнилось стихотворение 1919 года, c обращением на «ты» и с маленькой буквы к призраку убиенного, но не названного ею царя - разумеется, Николая II:
«И странно ты глядишь вокруг // Пустыми светлыми глазами». (Годы спустя в последующих изданиях прочел: «И странно Царь глядит вокруг…»)
Помню, заставило задуматься датированное 1914 годом:
«Не бывать тебе в живых, // Со снегу не встать…»
http://www.vppress.ru/stories/Nikolai-Braun-Postradal-za-Rekviem-Akhmatovoi-24263
---------------------
Анна Ахматова
Призрак
Зажжённых рано фонарей
Шары висячие скрежещут,
Все праздничнее, все светлей
Снежинки, пролетая, блещут.
И, ускоряя ровный бег,
Как бы в предчувствии погони,
Сквозь мягко падающий снег
Под синей сеткой мчатся кони.
И раззолоченный гайдук
Стоит недвижно за санями,
И странно царь глядит вокруг
Пустыми светлыми глазами.
1919 г.
.......
Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.
Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля.
1921 г.
Вот тетрадочка - обыкновенная школьная, в клеточку. В мордовском лагере в 1972 году, когда мне на «строгом спецу» оставалось быть еще восемь лет, я решил зафиксировать то, что помнил о наших встречах с Ахматовой…
- Извините, но вы начали свой рассказ с того, как получили шесть суток ШИЗО за то, что продиктовали соузнику «Реквием», и вдруг беретесь за написание воспоминаний об опальном поэте!..
- Бумаги мои, конечно, просматривались регулярно. Мы же, узники спецстрогих лагерей, считались особо опасными государственными преступниками. Но при всей строгости режима удавалось кое-что писать, прятать. (Узники - народ изобретательный!) Что-то, конечно, обнаруживалось, изымалось, уничтожалось, но что-то и сохранилось. Чудом. Записи об Ахматовой я дублировал, их мне удалось переправить на волю. Естественно, какие бы то ни было фамилии мною не упоминались. А с другой-то стороны: чего особо секретного в воспоминаниях об Ахматовой? Это же не «Реквием»…
......
- В лагерь вы угодили уже после смерти Ахматовой…
- Да, мой политический процесс был тремя годами позже. Но, разумеется, все десять лет я постоянно вспоминал об Анне Андреевне. А в пермском лагере даже получил шесть суток ШИЗО (штрафного изолятора) за то, что одному из моих уважаемых соузников - Сергею Михайловичу Пономареву - продиктовал «Реквием». Во время очередного лагерного шмона у него изъяли тетрадь с записью ахматовской поэмы. Вызывают меня: «Вы диктовали Пономареву запрещенный «Реквием»?» - «Да». - «У вас он записан?» - «Нет. Я его помню наизусть». - «Понятно, почему при обыске у вас текст не обнаружен». Пономарев получил восемь суток ШИЗО, а я - шесть. У Сергея Михайловича, естественно, возник вопрос: почему ему дали на двое суток больше. Начальник лагеря вполне корректно объяснил: за то, что он хранил текст «с целью распространения», а вещественных доказательств вины Брауна нет. Кстати, со слов самой Анны Андреевны я знаю, что некоторые ее друзья (число их невелико) и на воле тоже старались не иметь у себя «Реквиема», чтобы в случае обыска он не явился вещдоком при формулировке «хранение в целях распространения антисоветской литературы».
И они заучивали его наизусть.
- Когда вы первый раз прочли «Реквием»?
- Впервые я увидел текст в машинописном варианте. Но кроме самиздатовского я хотел иметь «Реквием», изданный отдельной книгой в Мюнхене в 1963 году.
Несколько месяцев спустя мне его передали. Нелегально. Я обернул книжицу в специально изготовленную мной непрозрачную обложку из плотной белой бумаги и отправился к Анне Андреевне, в ее квартиру, которая находилась в соседнем парадном. Ахматова была невероятно удивлена: «Как вам удалось достать?!»
Она пролистала «Реквием» и сказала, что в отличие от распечаток все правильно.
Кроме одного слова во вступлении:
«Это было, когда улыбался // Только мертвый, спокойствию рад. // И ненужным привеском качался // Возле тюрем своих Ленинград». «Должно быть «болтался». Давайте я поправлю». Я возразил: «Знаете, Анна Андреевна, это ошибка не грубая; «качался» тоже достаточно образно».
Она не стала спорить.
...
Я помню, как взял в руки «Anno Domini» еще в отроческом возрасте, и первое же стихотворение на меня произвело сильнейшее впечатление. «Все расхищено, предано, продано, // Черной смерти мелькало крыло, // Все голодной тоскою изглодано, // Отчего же нам стало светло?»
И еще сразу запомнилось стихотворение 1919 года, c обращением на «ты» и с маленькой буквы к призраку убиенного, но не названного ею царя - разумеется, Николая II:
«И странно ты глядишь вокруг // Пустыми светлыми глазами». (Годы спустя в последующих изданиях прочел: «И странно Царь глядит вокруг…»)
Помню, заставило задуматься датированное 1914 годом:
«Не бывать тебе в живых, // Со снегу не встать…»
http://www.vppress.ru/stories/Nikolai-Braun-Postradal-za-Rekviem-Akhmatovoi-24263
---------------------
Анна Ахматова
Призрак
Зажжённых рано фонарей
Шары висячие скрежещут,
Все праздничнее, все светлей
Снежинки, пролетая, блещут.
И, ускоряя ровный бег,
Как бы в предчувствии погони,
Сквозь мягко падающий снег
Под синей сеткой мчатся кони.
И раззолоченный гайдук
Стоит недвижно за санями,
И странно царь глядит вокруг
Пустыми светлыми глазами.
1919 г.
.......
Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.
Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля.
1921 г.